Выпуск №2

Автор: Михаил Немцев

 
1.
Я знаю, недавно опять началась война в Никарагуа.
Это стихотворение позволит мне изложить
соображения о возможностях рефлексии по этому поводу.
Поэтесса Оксана Васякина написала однажды, мол, почему эти мальчики пишут о войне,
которую сами не видели,
а не о насилии, которое сами делали? Так поэтому ведь,
поэтому! Потому что не видели.
И нечего вспомнить, кроме
вдумчиво отторгнутой чужой войны.

Один журналист, кем-то недавно застреленный, говорил,
что к войне, как ко всему хорошему, привыкаешь.
Это здорово он сказал, и добавлю, что и к размышлениям о войне —
тоже, как и лайки считать привыкаешь, и к другим
повседневным радостям. Когда живёшь в одной из глобальных
столиц, и каждый день созерцаешь как многоэтажки
уходят за горизонт. И в каждой из них чёрт-знает-кто, люди,
всё люди, везде люди.

 
2. [Фильм «JUGEND»]
Маленький фильм, и в нём, как обычно: он в Нормандии, полулёжа в неглубоком окопе,
ещё не знает — она сгорела под бомбами. То есть она, для него, все ещё ждёт,
и поэтому он рисует деревья, которые обещал рисовать, когда она его проводила, уже
одетого по-военному, и обещалась ждать на этих самых холмах, где они до того бродили,
в рубашках из гитлерюгенда, между собой говоря ерунду какую-то о Париже, возможно, что не только бродят они и не только целуются — это нам не показывают, а только
показывают, что он не успевает дорисовать, начинается бой, он ползёт,
не успевает ни разу выстрелить и получает пулю, и она как будто приходит к нему по траншее, уводя за собой в лучшее, точней не уводя никуда, и он умирает, какой-то шотландский солдат осматривает его, находит
конверт, извлекает письмо,
оно ему не нужно и он уходит.

Этот маленький фильм волнует не только похожестью
на полузабытые детские фантазии мол погибну под пулями некими, и Ты в этот миг
всё поймёшь (как мы знаем, «её» в этот миг уже пару месяцев нет, вот и всё), тем более
если это — в замечательной роще; эти картинки, они так банальны.

Волнует почти непристойная молодость персонажей.
И что на экране вообще-то — враг, об этом уже не думаешь,
на том свете
вероятней всего
оказаться рядом.

И не она ли за мной придёт, и не моя ли жена за ним?

 
3.
Ну, там, конечно, не только бомбят,
ещё там целуются, расстаются,
обнимаются, возвращаются.

Ну, иногда возвращаются.
А хоть бы
и не возвращались. «Важней не смерть, но мука» [Бродский].

Я тоже муха.

 
4.
Да,
многое из просмотренного в эти и прошлые дни
успешно сополагается
с воспоминанием, как я лежал с пробитым виском
и колотой раной в боку, подброшенный на крыльцо
фельдшерской станции в Исилькуле, который не помню,
как не помню и тех (трое их было) кто
возле вокзала позвали меня, «срисовав» приезжего махом.
Именно там я потерял столько крови,
сколько больше никогда уже не терял,
именно там я узнал… —

Дальше следует описание больничной палаты, ноющей боли
в позвоночнике, мыслей о мщении
беспомощных как беспомощен одинокий юноша перед группой ржащих голов,
но это не мои воспоминания. Это чужие
воспоминания. Для стихотворения было бы лучше,
будь это мои личные воспоминания, а не обобщенные
как бы чьи-то ещё, общие воспоминания, да ведь? А то ведь,
как ни крути, выходит неправда, выдумка.

 
5.
Нет,
у Господа тоже ведь руки связаны, поэтому не надейтесь,
народы,
что как-то само собой. Ведь, может быть, всё у них как, там на небе:
допустим, прибыл с работы, вконец задолбавшись,
смотришь какой-то кинец,
в соседней комнате, ну, в соседней, умирает родной человек
(долго так умирает, уже утомил своим умиранием),
и надо ж сходить к нему, поговорить, пробыть рядом,
подержать за руку,
но сил никаких нет! И тупо лежишь и вперяешься в фильм,
и так тупишь целый вечер.
И так тупо вот оно уже полторы тысячу лет.

 
6.
Сколько угодно стихов написав,
никогда я не возьмусь за две темы:
пожилая женщина, получив пятое, последнее похоронное,
рано-рано уходит на ферму — дойка не ждёт;
сказав себе больше не убивать, молодой человек
заворачивает в первый попавшийся двор, застрелиться.

 
7.
Из дома выйдешь с рюкзаком
и бодро в центр пешком пойдёшь.
А там на площади уже и праздник и галдёж.
Знакомый батюшка с большой мохнатой бородой
тебя и всех благословит на подвиг боевой.
Потом поедешь на Ростов,
иною жизнью жить начнёшь,
и о любви ты будешь говорить.
О том, что большей нет любви,
чем за других живот отдать,
и что ты веришь, что такой конечно в Рай войдёт.

Вас наберётся полный взвод, и в темноте ночной
границу перейдёте вы старинною тропой.
Курганы серые хранят свидетелей её.
И ваш решительный отряд никто не засечёт.
Тебя там встретит политрук Захар Прилепин,
сначала брифинг проведёт и обстановку доведёт,
потом в сарайку отведёт, к трубе железной прикуёт,
разденет он тебя сего и жёстко выебет в дупло, ого! —
такого ты не ожидал, когда на битву уезжал,
отца и мать, родной очаг по зову сердца оставлял.
И скажет он: ну ты попал,
хотя покамест не пропал,
ну что, внутри уже болит,
мой мозжечковый инвалид?
Теперь давай езжай домой
там станешь весь такой герой
о нас, отверженных, споёшь,
на конкурс песню ту пошлёшь
и быстро выиграв его
спасибо Родине за всё
потом он дернёт некий шнур
и — вжжух!

 
8.
В Гёттисберге, штат Пенсильвания, на поле, где артиллеристы
трамбовали батальоны под командою дальних и близких родственников,
бывших однополчан, —
где тысячи рухнули с лошадей у подножий холмов, —
теперь там музейное дело. Но даже теперь на ископанном археологами поле у Гёттисберга
есть неровности, где замечтавшийся или замешкавшийся посетитель
всего этого знаменитого мемориально-патриотического комплекса
ощущает чьё-то присутствие, чьё-то постчеловеческое присутствие.
Местность неуловимо, но откровенно как бы меняется,
(потом они говорит, что «на всё нашла тень». Будто тенью
покрыло поле, и т. д. Но «тень» слово слишком неясное. Тень прошлого, тень
от Солнца, тень врага, заходящего сзади, отражения пешеходов в витрине… – в общем,
пусть будет «тень»), —
или, может быть, всё на миг накрывается тонким слоем угольной
пыли, или перед глазами протягивают полупрозрачную плёнку,
и поверх листвы и травы проступает всё ещё свежее кровопролитие.
Вот они скачут, вот они с воплем обеими ладонями сжимают дыру в груди,
роняют ружья, вот они отползают, вот коченеют. Сущности, в этот момент
как бы замороженные, они как бы размораживаются, и не могут никак разморозиться,
у них больше нет мяса, и у того, кто застал этот вопль, холодеют
щёки и лоб, и кончики пальцев. Но лишь на мгновение.
Это дикое ощущение
долго не продолжается.
В тот момент как будто находишься «там». <…>
Я был в Энтитеме, там такое же поле, но меньше,
ну так там и битва была короче —
всего один день, но достаточно напряженный, и на поле остались достаточно мертвецов,
чтобы поле под Энтитемом вошло в каталог мест
великих сражений. Конечно, я там ничего такого не чувствовал.
Места надо знать, и лучше всего идти
туда перед закатом, заранее подготовившись.
Это всё я узнал от друга — этнографа, знатока чертовщины.
Он рассказал, что в социальных сетях есть целые группы — сообщества,
клубы любителей этих переживаний. Они такие места картируют, обсуждают,
в свободное от работы время совершают поездки, обычно по полям сражений бродят одни.
Сотрудники исторических парков
прекрасно знают такой сорт людей. Кое-кто их не любит,
считая, что нет ничего хорошего в пристрастии к аномальщине,
некоторые посмеиваются над пристрастиями белых воротничков, рабов даунатуна,
а есть и такие, кто сам интересуются этими необычными переживаниями,
они сами разыскивают места самых суровых схваток,
идентифицируют пустоши, где раскинут был полевой госпиталь
(там умирали особо болезненной смертью, и для них это важно),
и проводят туда особенные экскурсии.
С собою берут не больше трёх человек. Когда они списываются,
клиентам никто ничего не обещает.
Однако некоторые проводники удачливее других.
В России таких знатоков гиблых мест
уважительно называли бы «сталкерами».

 
9.
Он спросил меня:
что будет,
когда меня уже не будет?

Я ответил так, как знал:
Друг, ты долго воевал,
Будет стоять тобой не построенный дом.
А картинку твоей войны на экранчике этом
никто никогда не увидит:
экран отнесут на свалку; война —
кому она будет нужна
тогда?
Никому, никогда.
Да.

И тогда я увидел, как он, уронив протез головы
на протез ладони,
заплакал сквозь прорези в противогазной маске.

 
10.
Всё это сочинив, написав,
я продолжаю любить военные фильмы.
Ночные рейды бомбардировщиков, треск зенитных
разрывов, гильзы
падают под ноги с дзвяканьем, баханье сброшенных
досок, свист
подброшенной вверх земли.

Миноносец уходит в ноль-ноль, все знают, что навсегда.
Бронепоезд застыл на мосту. Рождество в обмороженном блиндаже.
Сто лет — будто день один.
какие у них лица! Какие мужественные лица!
Кровь и грязь на щеках. Без улыбок. Люблю настоящее.

Лето 2018