Выпуск №7
Автор: Анна Гринка
***
рыжая еда
перед охотником становится лисой
перед волком становится лисой
и не становится ничем в обрамлении леса
в котором сомкнуты все глаза
мы стояли и видели сквозь прорези пальцев
как терялась и ложилась рыжая еда
меняясь под разбитым взглядом
в дробное животное
***
в желудке проходит гул
как тряпка летит над полем
заглушая сигнал впитывающих волосков
натянутых в пыли как сетчатка
кто-то там смотрит и взглядом ест
точнее – оглядывает частицы нечастого в этих краях тела
и от этого внимания сваренные в одну полоску атомы перевариваются
мясо грустит, поддаётся от сосудика к сосуду
в желудке проходит гул, голодом обнимает
внимательным голодом наблюдает
за протянутой едой
ниточкой, пластинкой
***
костный ужин
в котором еда идёт мозгом
а плотную соединительную ткань
образуют другие события
боковые настолько
что смыкаются трубкой вокруг
скелеты наших приёмов пищи
комариная плёнка
над переданным порезом
Тесто
плесень обласкала всю стопку блинов
я ещё с порога видела это свечение –
абсолютно голая комната, вынесены даже стулья
мародёрские посевы рассыпанных спичек
а стол не тронут, блюдо в его темени
будто влитое в спящую столешницу
и на нём
блины распахнулись
я стою в дверях
дура дурой
брошенная еда без раздумий
должна быть уничтожена
но я срываю клапаны
воздух вливается со свистом
снаружи изнутри
отдаляет защитный костюм
потому что есть ещё один приказ
если есть способ быть
прикасаемым
будь им
и я помнила рассказы:
еда, приготовленная до запустения
перекраивает в себе слои тепла
следы человеческих рук
проседают –
поэтому плесень растёт
такая смотрящая
её белые лучи
лопасти
но это же мельница, в которую надо
просто зайти
я рукой влезла в плесень
в гудящих блинах было прохладно сначала
а потом я касалась и месила
и пальцы в муке и меня окликали
по имени
«откуда ты? с нами?»
из полосок тепла – целые люди
чернели ноги, расползалась одежда
ничего не надо
трескались губы
ничего не надо
я жила только рукой
но сильно и много
не отходя от стола
в полосках проплывали лица
ничего не надо
разбитые окна, ветер по комнате
и это
планы на мир
на его остаток
у каждого свои
у меня вот были
страх и терпение
перед покинутой
прежней едой –
настежь стоит
раскинула лопасти
когда пустота уворачивается
от собственного гостеприимства
и куда-то ведёт
случайно, и ничего не дарит
никто не зовёт
но идти надо
снаружи изнутри
ласковые блины
проросшая дыра
в сквозняке человека
в плеске записанных в тесто
комнат
***
падают в суп овощи, оставляя за собой следы в падении –
овощные иголки
рывок по поверхности
цветом и связью их мякотных голосов
по этим иглам можно варить
другой уже суп, вертикальный
кормление тоже придётся
на втянутых в небо людей
Мама голод
защити меня от жестокости
моей кожи, она
видит темноту, и этим зрением
старается соединить мои плечи
связка мурашек
тяжёлый мёд
розовый блокнот
в котором корябал карандаш
без грифеля
на чистом движении
капля мёда на веке, но сожмись
продолжая смотреть
острая тяга
имбирный сквозняк
вот-вот шевельнётся
боязнь темноты
добрая мама
съеденный кожей в детстве светильник
забрался в затылок
думает
отвечает за пробуждение
но только когда открыты глаза
защити меня
головная колонна
архангельский пот
пустой стержень
деревце возврата
распробованный шаг
вскрытый ковёр
столб открытия
оконная кожа
комната | все они
движутся к рассвету
***
быть человеком быть едой
запомни, как правильно запомнить
это – человек
как понять, что это именно он?
он всегда за людей
и я конечно за них
то есть за вас … за вами
то есть за вас, мои дорогие
мне стыдно, что сомневались
детали сброшены листья
эта пластина ещё на просвет
не выход
её протяжение вычеркну
я спрячу под кости
землёй обсажу
как вы могли подумать
что сплю
ненене
я полностью здесь
быть человеком быть человеком
разнообразное повторение
одних и тех же разлитых ниточек
быть полноценной едой
под зимними сапогами
натруженный биолёд
растоптанный сорванный пластырь
что-то железное растёт по весне
ломается в ноги
приглашением:
ты умирай, но вы не болите
просто всегда хотя бы догадывайтесь и не трожьте
я за вас, я всегда одна из вас
пусть и не мертвею пока в таком же направлении
а всему всё равно свой черёд –
обеду, рождению, памяти
Прожевать
1. ну вот опять что-то не то начала
и не с самого начала у этой книжки была
замшевая обложка
ловившая пыль, как поляна венериных мухоловок
теперь недолго держалась
не глубоко
туча полей снялась
и как была улетела
тоже не в прок
а ведь когда-то обычное бумажное покрытие
снизу вверх кормило всё живое
млечными испарениями
а обложка тянет и тянет парниковую руду
слой там чернеет такой
что зеленеют обратно сливы
и освобождённая зрелость
прорастает замшей
2. слабеет гниение , ело чернила
выпило ручку , осело
когда оно затихает
то молчит окружение
не вязкое , не разговор
нет в нём порога поэтому превращается
в горную породу разного рода
бродячих подземных долин
откуда чернеют чернеют
разбитие фраз , пески
гниение почерка
ровное
поле
жёваные колоски
Тётя
удалила себе желудок, вшила вместо него маленький биореактор
моя дорогая тётя
теперь тени в метро отзываются на голод
засевший в правом верхнем металлическом внутреннем её углу
и когда замечаю, они зреют
прямо в воздухе
лопаются пустыми оболочками –
уже переваренные и исчезнувшие изнутри
так многие вещи
которых касаюсь или просто вижу
уходят в тётю
оставляя при этом сверху
хрупкую накипь для маскировки
пропажи
всякий фарфор например
превращается в прозрачный костёр:
как та чашка в гостях прогорела недавно насквозь
оставив глоток непокрытым
оставив поверхность без нижнего слоя
набитого мелкими генераторами чая
через которые он и приходил под губы пившим
теперь чашка беспомощна
зато тётя полна
возможностью чая
и этой энергии хватит ей ещё на неделю-другую
тогда как я высматриваю усталыми глазами
дальнейшую начинку для тётиного биореактора
непонятным образом я стала проводящим каналом
от всего ощущаемого вокруг
до искусственного, замкнутого в себе голода
началось всё с кофты на одном обшарпанном крытом рынке – уродливая блестящая
из расползающихся шерстяных якобы ниток
она показалась мне такой
какую купила бы тётя
и тут же я заметила, что кофта уже износилась –
выставила перед прежними плетениями фальшивую картинку
а сама растворилась за ней
в каком-то душно-розовом мареве
теперь многое из того, что вижу
называется тётей
и откликается её огромному аппетиту
пока она сидит в варикозной тамбовской области
гулко поглаживая деловитую
обитую металлом полость
хитро спрятанную под белым халатом, свитерами, кожей, и жировой тканью
как посреднику живётся мне нелегко –
кому захочется быть заранее переваренным?
ладно ещё продукты в магазинах
ускоренно проматывающие в страхе передо мной
свои сроки годности
или безделушки в сувенирных лавках
неведомым усилием рассекающие себя пополам
стоит мне приблизиться –
ведь им лучше прийти в негодность
чем быть отнятыми
у собственных имён
это всё
было бы ещё терпимо
если б не перекинулось и на людей
которые конечно
тоже стали меня сторониться:
с тех пор, как один мой хороший знакомый
однажды заговорил голосом тёти
и в ужасе прикрыв руками улыбающийся рот
чётко вывалил
одну характерную для неё фразу
с тех пор, как он сначала истончился
(под тягой телепорта уводящего его из-под футболок в ношеные тётины свитера)
а потом распух
(за подставной картинкой с его лицом
отсутствие быстро разжирело
наполнилось точностью и уверенностью)
– с тех самых пор, как это случилось
люди не смотрят мне больше в глаза
отвечают в сторону
и если и дружат со мной
то от меня подальше
возможно, это не особо волновало бы
вот только металлические искры вдруг как блеснут
как покатятся
то там
то сям
– значит снова надо идти
высматривать в мире тётю
чтобы наполнить тётю
в людях узнавать её было бы проще
но где ж их теперь возьмёшь
остаётся
передавать ей
вещи