Выпуск №7

Автор: Юлия Подлубнова

О цикле «Так я ушел из строителей» Кати Сим

В разговорах о нынешнем сезоне премии АТД общим стало утверждение об исключительной убедительности лонг-листа, в котором были представлены самые разнообразные практики актуального письма, навскидку – от дискурсивно дискретной от невозможности проживания полноты физического опыта Марии Целоватовой до документально свидетельствующей и в ряде моментов лирической Марии Малиновской, от стремительно взрослеющего – для письма здесь имеет значение именно процессуальность – Артема Старикова до создающего завораживающие имажинарные воро́нки Александра Смирнова, от пересобирающей, как фигуру конструктора, дискурсивность Анны Родионовой до разряжающей телесность и лишающей предметность онтологического алиби Карины Лукьяновой, от травестийно взрывоопасного Андрея Филатова до созерцательного Георгия Мартиросяна. Справедливо было бы назвать все 25 имен, создающих географически протяженное и насыщенное новым опытом (хотя в ряде случаев, будем честны, – больше стремлением репрезентовать некий опыт как новый) пространство молодой поэзии, но сейчас, как мне представляется, цель другая: сказать о том, что показалось достойным отдельного разговора: подборке Кати Сим «Так я ушел из строителей» – цикле, состоящем из 14 текстов.

Катя Сим живет в Самаре. Публиковалась на «Полутонах», в газете «Метромост», участвовала в проекте Виталия Кальпиди и Марины Волковой «Воздух чист…». На премию АТД была выдвинута Виталием Лехциером, живущим ровно в той же Самаре. Стоило бы здесь заподозрить художественную преемственность, но ее, похоже, нет, как почти не вычитывается в подборке Сим и «самарский текст», который при таких раскладах мог бы проявиться ярче, либо мы очень мало знаем про «самарский текст» как культурный феномен.

Катя Сим – поэт интересный, от которого я бы ждала большего развития в будущем. Наследуя практикам актуального письма, Сим оказывается вне инерции политических, документальных и травматических дискурсов, которые сейчас весьма сильны, – их следы остаются в ее текстах как некие индикаторы отринутых возможностей. При том что возможности подобного рода для молодых авторов часто оборачиваются именно тем, что ведет к невозможности индивидуального развития, залипанием в герметичном пространстве смыслов, созданном предшественниками, т. е. старшими современниками. Сим идет дальше, преодолевая слишком явный соблазн феминистского письма, в тот сегмент поэзии, где мужчин так или иначе больше, чем женщин (даже в названии подборки фигурирует «ушел», а не «ушла», что, впрочем, может быть знаком интерсекционального феминизма, но речь сейчас точно не про него). Пытаясь разобраться с генезисом поэтики Сим и подбирая аналогии, я думала про Станислава Львовского и Андрея Сен-Сенькова, Владимира Лукичёва и Андрея Черкасова – материальной осязаемости и опредмеченности их миров, особой вненаходимой включенности в повестки современности, которая способна создавать тревожный фон и одновременно при всей своей гиперощутимости вполне отменяется индивидуальным усилием воображения поэта. Сим конкретно реалистична, за исключением 14-го текста, наиболее фольклорно-мифологического (автор приближается здесь к поэтикам Елены Фанайловой и Евгении Лавут), но логика происходящего и в предыдущих 13-ти далека от причинно-следственной.

Щелкни пальцами –
Пусть умрут
(заползут в дешевую – по делам – квартиру с одной стеной
на четыре стороны – ведь мы не убийцы – улыбается девочке с бантиком и протягивает
апельсиновый леденец)
два юноши за окном –
пидоры (тихо)
(там никого нет)

И они
действительно
умерли.

«Это тревога вынужденного конфликтного двоемирия, столкновения и взаимопроникновения миров – политического (повседневного) и воображаемого (фантастического), опосредованного не столько литературой “магического реализма”, сколько визуальными архетипами и нарративами популярной культуры», – замечает в сопроводительном письме Виталий Лехциер, определяющий Сим как медиатора миров, курсирующего между ними и нигде надолго не задерживающегося. «Сноходцы», появляющиеся в первом тексте цикла,  –  не столько персонажи Сим (здесь я дополню Лехциера), сколько персонификация авторской субъектности, мыслящейся через разрывы-переходы: из реальности – в сон, из одного сна – в другой сон, из одной реальности – в другую реальность или множественность реальностей (я бы не была столь категорична в утверждении именно двоемирия Сим). Движение сноходца заранее не просчитывается, его принципиальные иррациональность и спонтанность и создают тревожное напряжение в текстах.

Когда стихи не спасут.
Двери шкафа закрыты
Люси
Ты ведь дала пьяному трактористу
За то, что вроде бы – человек
И так жутко
Промасленные штанины
Зеленели шервудским лесом
Последним оплотом
Чего-то большого
И чистого.

В этом отношении то, что делает Сим, уводит, например, к практикам американской поэзии – вспоминаю Риту Дав, которую я пыталась переводить для 4-го тома «Антологии современной уральской поэзии». Общее у них – взаимодействие с семейными контекстами (появляются бабушка, тетя, брат, сестра), но даже если эти контексты не носят прямо автобиографический характер, важна сама идея семейственности, связи, которые на физическом уровне объединяют субъектов, утверждая их непреложное существование здесь-и-сейчас в противовес общей зыбкой картине мира.

Или, скажем, тексты Сим заставляют вспомнить сюрреалистические пассажи Пригова времен «Живите в Москве», потому как место действия – Москва ли или случайный локус, которого «достигает пароход», – оставаясь в каком-то смысле тождественным самому себе, множится в сознании говорящего, превращается в палимпсест (сно)видений, каждое из которых способно быть предельно реалистичным и замещающим реальность. Хотя в целом цикл обходится без приговских остраняющей иронии и безудержного производства фантасмагорических химер.

Подборка Сим, я бы сказала, поэтический абсурдистский триллер. Автор то и дело предвещает нечто страшное, которое вот-вот обнаружится из разрывов, проявится во время переходов, накроет субъектов с головой, сметет всю хрупкость семейных связей и весь непроясненный символизм предметов. Но это «вот-вот», должное быть одномоментным, оказывается пролонгированным настолько, что страшное за счет своей протяженности превращается в загадочное, а загадочное не отпускает, пока не прочитаешь все 14 текстов.

Память
Тоже телесна.
Отростки, так странно похожие
На сухую куриную кожу
Должны отпасть –
Мы
Отказываемся от тела
Ведь еще по дороге домой
Онемевшая челюсть
Отказалась произносить
Десять священных слов

Называю место:
Улица, зеленый памятник бтр;
испугав
зажатым в руке кастетом
мужика
Пытавшегося стрельнуть сигарету в четыре утра
(или тень, что собирает неспящих
в огромный мешок)

Когда тень, покачиваясь,
Разбивает ковер из липких сережек
Пароход
Достигает
Места.