Выпуск №2

Автор: Наталия Черных

 
Третья ода
Собаки после полудня

А где-то бежали собаки, и лай был почти музыкален. Я слушала лай.
Я и не я, кто я. Но дело все было в собаках, которых прослушать,
Как слушают юных вокалистов (нарочно сбиваешься с ритма).
Привычка всех вокруг задирать (да и не очень красивый твой голос).
Только эта вот мелкая точка, что мыла окно и слушала их.
То окно продолжалось и выводило туда, где ни окна, ни двери уже не нужны.
Точка смогла их прослушать и отобразить этот лай. В нем было то,
Перед чем подбирается время, как подбирают живот.
В нем было то, где время в тени, а есть только ясные четкие вещи.
Я мою окно в месяце августе, на улице нет ни души,
И не видно двора из-за куп. Купы склонялись, зеленые пышные купы,
И кущи висели. Там кущи висели в окно, а здесь распахнулись
Яблони, липы и тополя. И далёкий лай псов,
Не тревожный, не грозный, космический лай
В преддверии сна, перехода по разным жилищам
В деревенскую глушь внутри города.
Менталитет городской ближе мне, он холерично беззлобен.
Оглянулась сомнамбулой.
— Там нет ничего, — заорали басы, — только здесь покупаются вещи.
— Нужно писать о судьбе и земле! — заорало контральто.
Но шли звездные псы чуть позже полудня. И кущи висели, я видела: кущи висели,
Это видела точка, что моет окно. И до мелочи нот слушала певчих собак.

Четвертая ода
КАТЯЩИЙСЯ КАМЕНЬ

Она сочиняла с надрывом,
думали все:
рок-н-ролл или панк-рэп.
Но это была лишь прелюдия к настоящему року.
Люди там тоже были, в ее сочинениях. Все о женском. О самом болезненном,
С указанием масштаба:
ей подарили на день первых месячных чудо-мужчинку.
И все в таком духе: бурном, почти что нордическом, грозном.
Сочиняла с цыганщиной, страстью, с наслаждением черной безвинной свободой
От траханья как от работы.
Однако не стала валькирией, хоть готы ее привлекали.

Мимо нее проходила другая. Входили в метро на одной остановке,
Выходили вместе на пересадку. С людьми из ее сочинений.
Две женщины эти не знали друг друга.
Молодая прикольна, старая нет.
Однако в юной башке из платины
Не зародится тех песен, которыми можно разбить скучный зал,
Взорвать топы чатов и разъегорить пространство.

Старая думала: когда в поезде малый водил по груди, он искал кошелек,
А попутчик, в которого поздно была влюблена, отвернулся и спал,
Когда всего лишь уставший мужик, чей-то муж и отец,
Отшвырнул под колеса троллейбуса, так, что могла бы разрезаться надвое,
Когда множество лет все мои мужики, не желая, катали меня,
Это была лишь плата за то, что сама по себе, за спокойствие тела и сон,
За еду без препятствий, за мелкую эту бездетность, за все то,
Что мне нужно.

И я расплатилась еще не сполна.
Эй, чувак, молодой ли, или немолодой, подходи.
Посмотри, как бесстыдно глядят в тебя эти глаза,
Как потом уж тебе будет стыдно за кражу со взломом
Одного существа.
У меня нет ничего, нечего взять.
Я невидима, нечего скрывать.
Без указания адреса и года рождения,
Катящийся камень мхом не обрастает.

Прикольная спела свой рэп, получила бабло.
И потом нажралась, нахлобучившись без собутыльника.
Она думала, это самая горькая участь.
Быть одной. Быть всегда и во всем одной.
Одинокой.
О нет, одиночкой.

У меня нет ничего, нечего взять.
Я невидима, мне нечего скрывать,
Катящийся камень
Мхом не обрастает.

Пятая ода.
Яблокам, белому наливу.

Свет человеку новорожденному видится бело-зеленым, вовсе не чисто-белым.
Кристалльно-белым с землицей, словно яблоки эти новые.

Их весной не ждешь, в июне они только темные пятна, мелкие шарики.
А теперь настало их время: светиться! играть! обещать!
Как любишь вещи в округе, так же любишь грядущую жизнь.
Не любящий яблок зеленых не годен к семейной войне в жизнь длиною,
А как без нее и детей вырастить яблоки светлые эти?

Как яблоки хороши. Как стыдливы, как возобновляют они наслажденье стыдом
Перед ликом кудрявого мальчика с крестиком в нежной ключице.
Он Эрот, он крещеный эрот, он котенок еще,
Сила Преображенья еще не снизошла в его ткани и воды,
Он еще поскакун и летун, его стрелки приятны и злы словно маки.

Пламенеющий маком июнь разрешился по смерти своей
в это белое наливное буйство.
Шли Петровки на отдых с косой, и звенела коса.
И еще робко дева варила из собранных на городском подворье
Бело-зеленых плодов
Очень густое варенье.

Ода шестая
Близости.

Распознавать любовь как помешательство. Где ни идешь, вместе с ним.
Он сопровождает и возникает, он даже пугает. Почему снова белый костюм?
Почему рубашка твоя из кубинского синего стала алой по-андалузски?
Почему снова в профиль, а профиль невыносим мягкой и наглой линией носа.

Получать как контузию. Как маятник от близости к девственности, и наоборот.
Волосы снова считаю на руках и груди (гималайский медведь), сбилась со счета.
Что все это как не безумие? Почему настойчиво всякая вещь предлагает позвать,
Попросить его посидеть рядом, чтобы потом вовлечь в новый маятник тел.

Не подходи больше близко. И не уходи. Знаю, что вызывать тебя признак плохой.
Зачем беспокоить твой внутренний улей, лишать сна и пищи, платой швырнув
Свой голод и пару бессонных часов ожидания. Не позову. Но ты сам приходи.
Мне нужно знать, что наденешь, какое выберешь блюдо, было ли грустно тебе.

Все нужно, что было с тобой. Но беспокоить — о как бы мне не беспокоить тебя!
Контузия женщины страшнее нового гриппа. Она добирается вплавь,
Изливается во все стороны света, и трясет здания как в стиральной машине,
Ее разрушительной веселой власти следует все на земле.

Цель женщины в этой земле партеногенез, и он будет достигнут.
Я контужена тоже, взрываю свои города, перебирая одежду как перебирают эпохи.
Пока тебя нет, цивилизация сменит другую и растает под третьей,
Но не забывай обо мне. Иначе я потеряюсь в контуженом вопле,

Вызывая хрупкую доверчивую твою подмогу.

Эти тонкие руки мощнее пустынных деревьев.
Этот профиль невыносим своим светом, пока ты не заговоришь.