Выпуск №16
Автор: Адам Загаевский
Перевела с польского Ирина Машинская
В ДОРОГЕ
1.Без багажа
Следовать налегке, засыпать
на твердых плацкартных лавках,
забыть ту страну,
очнуться на маленькой станции
в час, когда подымается серое небо,
и к морю
уходят рыбацкие лодки.
2. В Бельгии
А в Бельгии шел мелкий дождик, и река
петляла меж холмами.
Как я несовершенен, думал я.
Деревья восседали
среди лугов, что те ксендзы в сутанах,
и в разнотравье прятался октябрь.
Нет, пани, — я сказал, —
это купе для молчащих.
3. Ястреб кружится над хайвеем
Разочарован будет
если спикирует
на листовое железо, на дизельный след,
на магнитную ленту попсы,
на узкие наши сердца.
4. Монблан
Сверкает из дали
осторожно и бело —
фонарь для теней.
5. Сегеста
Огромный в траве
храм
— дикий зверь
распахнутый выси.
6. То лето
Гигантское лето,
его триумфальная арка,
наш маленький автомобиль
казался потерянным на шоссе,
ведущем к Вердуну.
7. Вокзал в Битоме
В подземном тоннеле
окурки растут, не ромашки
Смердит одиночеством.
8. Пенсионеры на экскурсии
Учатся ходить
по земле
9. Чайки
Вечность не странствует,
ждет.
В рыбачьем порту
только чайки болтливы
10. Театр в Таормине
Из театра в Таормине
видишь снег на вершине Этны
и блестящее море.
Кто из них лучший актер?
11. Черная кошка
Черная кошка выходит навстречу
– вот я, на меня смотрите
а не на какую-то там
романскую церковь.
Я живу.
12. Романская церковь
На дне долины покоится
романская церковь:
в этой бочке осталось вино
13. Свет
Свет на стенах старых домов,
июнь.
Прохожий, открой глаза
14. На рассвете
На рассвете
вещественность мира —
и нестойкость души.
НИГДЕ
То был день нигде, я вернулся, похоронив
отца,
день меж двух континентов; потерян,
я бродил по Гайд-парку, ловил
обрывки американской речи.
Ничему не принадлежа, никакому
краю, я был свободен, но если это свобода, – я думал, –
лучше уж быть пленником доброго князя, императора с сердцем;
листья плыли против теченья алой
осени, ветер зевал, словно гончая,
девушка в продовольственной лавке, нигде,
(все гадала, что за акцент) спросила: откуда,
я забыл, я хотел ей сказать про отца, но решил, что я все же
слишком стар
чтобы быть сиротой; я жил
в Гайд-Парке, нигде, где умирает веселье,
как не без зависти говорили студенты других
заведений;
то был понедельник,
безликий, трусливый, размытый день
без вдохновенья, нигде, даже скорби — и то
не хватало решительных черт.
Я подумал: в такие вот дни и Шопен
в лучшем случае занимался б с богатыми учениками;
и тут же вспомнил, что доктор Готфрид Бенн,
дерматолог берлинский, сказал о нем в том, одном из любимых стихотворений:
«Когда же Делакруа развивал свои теории,
его раздражало, что даже они
не помогут понять существованье ноктюрнов».
Эти строчки, столь же ироничны, сколь нежны, всегда
наполняли меня
счастьем –
почти как Шопен.
Я знал лишь одно: ни ночи
не требуется оправданья,
ни боли, нигде.
ПОЭТЫ – ДОСОКРАТИКИ
Поэты – досократики.
Не понимают.
Слушают
шепот широких низинных рек,
заворожены птицей в полете, недвижимостью сада,
скоростью скорого – мчитcя вперед, задыхаясь.
Хлебом горячим дохнёт из пекарни —
они застывают, как вкопанные,
словно припомнили некую сущность.
Горный ручей тараторит свою тарабарщину,
философ поклонится пенной воде.
Вот девочки с куклами их, вот черных котов нетерпенье.
Тишь над полями в августе,
когда улетают ласточки
и задумчивы города.
Поэты бредут по грунтовым дорогам, они не кончаются.
Порою увенчаны – всё замирает.
Но недолговечно их царствование
Явится радуга – вмиг испарится тревога.
Нет, не знанье у них, лишь наброски метафор.
Когда же прощаются с мертвыми, шевелятся их губы.
Долго длится молчанье, потом
поют и поют, покуда не лопнет горло.
ЗИМОРОДОК
As kingfishers catch fire…
G.M. Hopkins
Я увидел зимородка, в полете над морем, над самой водой,
полет как Эвклидова жизнь, прям и неистов,
как он взорвался внезапно, всем спектром, как первозданным свеченьем
схватило крылья – нет, не убить, но чтоб
светозарный снаряд поразил
берег, скалы, спрятанное гнездо,
пламя, похоже, бывает
убежищем, жилищем, в котором
воспламеняется и не гаснет мысль,
узилищем, освобождающим от
равнодушья, летнего созерцанья ленивого полдня,
мощью оксюморона,
стихотвореньем бывает, почти
сонетом.