Выпуск №17
в переводах Владимира Кочнева
Ленгстон Хьюз
***
Как тихо в этой комнате
пронизанной болезнью
Где на кровати
молчащая женщина
Лежит между двумя любовниками
Жизнью и Смертью
И все трое покрыты простыней боли
Змея
Скользит она так быстро
С моего пути
Дорогу уступая
Давая мне пройти
Что мне уже почти что стыдно
Что камень я искал
Чтобы ее убить
***
О серебряное дерево!
О блестящие реки души!
В Кабаре Гарлема
Шести узколицым джазистам играть.
У танцующей девушки
С дерзким взглядом
Шелковистое платье из золота.
О, поющее дерево!
О сверкающие реки души!
Были ли глаза Евы
В изначальном саду
Хоть чуточку более дерзкими?
Была ли Клеопатра в золотом пальто
Столь великолепна?
О сверкающее дерево!
О серебряные реки души!
В кружащемся кабаре
Шести узколицым джазистам играть.
***
Я могу взять Гарлемскую ночь
И укутать тебя в нее
Взять неоновые огни и сделать тебе корону,
Взять Ленокс — Авеню с такси автобусами метро
И из их рокота сплести любовную песнь
Взять сердцебиение Гарлема
И сделать из него Барабанный бой
Записать на пластинку и поставить ее крутиться
И пока она играет
Танцевать с тобой до упаду
Танцевать с тобой, моя
нежная коричневая гарлемская девочка
***
К тому, что Справедливость –
носит повязку,
Мы, черные , относимся философски:
Ее повязка, похоже, скрывает две гнойные язвы
Которые когда-то, возможно, были глазами.
***
Я тоже славлю Америку.
Я — черный брат
И когда все собираются за столом
Меня посылают есть на кухню.
Но я смеюсь,
И ем хорошо
И становлюсь сильнее.
Завтра
Я буду есть за столом
И когда все соберутся опять
Никто не посмеет сказать мне
«Ешь на кухне»
А чуть позже
Они увидят
Каким красивым я стал
И им станет стыдно
Я тоже – Америка.
***
Боги из слоновой кости
И боги из черного дерева
И боги из алмаза
И из нефрита
Сидят тихо на своих полках
В то время
пока люди боятся их
но боги из слоновой кости
и боги из черного дерева
и из алмаза и из нефрита
всего лишь глупые
кукольные пустышки
которые эти же самые люди
и смастерили
***
Любовь – это спелая слива
Что растет на фиолетовом дереве
Попробуете однажды
И чары волшебства
Никогда не оставят вас
Любовь – яркая звезда
Светящая в далеком Южном небе.
Выглядит тяжелой
И ее пламя
Обжигает глаза
Любовь — высокая гора
Застывшая в ветреном небе
Если не хотите
Потерять дыхание
Не забирайтесь
слишком высокого
Чарльз Буковски
«Этому не помочь»
Есть такое место в сердце
которое никогда
не будет заполнено
кусок пустоты
и даже во время
лучших моментов
или даже
величайших моментов
нашей жизни
мы будем помнить о нем
будем знать
лучше чем
когда либо
ни было
есть место в сердце
которое никогда
не будет заполнено
значит
мы будем
ждать
и ждать
и ждать
в нем
«Мусорщики»
Вот они приближаются
эти парни
серый грузовик
радио играет
они спешат
и это довольно волнующе
рубашки распахнуты
пуза вываливаются наружу
они бегут от мусорных баков
высыпают их содержимое
в вилку ковша
а затем грузовик поднимает
и перемалывает это
с очень большим шумом…
они должны были заполнить
анкеты
чтобы получить эту работу
они платят за дома
и автомобили последних
моделей
они напиваются в ночь с субботы
на воскресенье
а сейчас в Лос Анжелесе
на солнцепеке
они бегают туда –сюда
с мусорными баками
весь этот мусор куда-то движется…
они визжат друг на друга
теперь они уже все в грузовике
едут на запад по направлению к морю
никто из них
и не догадывается
что я то живой
***
Сейчас, после всех этих
самоубийственных дней и ночей,
я уже могу представить себя
вытащенным на лужайку
Одного из тех стерильных
Домов отдыха
(это, конечно, если я стану знаменитым и успешным)
Вместе с туповатой и скучающей няней
В моем инвалидном кресле
Я сижу прямо
Почти слепой,
глаза заворачиваются назад в череп, в темноту,
моля смерть проявить снисходительность
разве это не прекрасный день , Мистер Буковски?
О да, да.
Дети проходят мимо
И я не существую для них
и миленькие женщины проходят
С большими горячими бедрами
И теплыми ягодицами
и всем остальным
плотно обтянутым и молящим о любви
И я не существую для них
Это первый солнечный денек
за трое суток подряд, не правда ли мистер Буковски?
О да, да…
Я сижу в своем инвалидном кресле
Былее чем лист газеты
Бескровный
Мозгов нет
Азарта нет,
меня, Чарльза Буковски нет…
Это красивый день, мистер Буковски..
О да, да!
Я писаюсь в пижаму
Вонючие слюни текут изо рта
Два школьника пробегают мимо
— Эй, ты видел этого старикана?
Да, христос, ты сделал меня больным
После всех предостережений
Может кто- нибудь другой теперь
Завершит мое самоубийство за меня?
Медсестра останавливает кресло
Ломает розу
С ближайшего куста
Вкладывает в мою ладонь.
Я даже не понимаю, что это
Может это теперь мой хер,
За все то хорошее
Что он сделал?
Дружбан
Двадцатиоднолетний, в Новом Орлеане
я не беспокоился о жизни
слишком сильно.
У меня была маленькая комната,
которая пахла мочой и смертью,
и все, чего я хотел – оставаться в ней дальше.
Там жили две прекрасные девушки,
в конце коридора,
они постоянно стучались ко мне
и орали:
«Просыпайся! Тут, снаружи, так здорово!»
«Убирайтесь,» — отвечал я,
но этим только подзадоривал их,
они просовывали записки под дверь
и прикручивали скотчем цветы к дверной ручке.
Я сидел на дешевом вине, зеленом пиве и слабоумии,
мне хотелось сойтись поближе со стариком,
живущим напротив
( я почему-то чувствовал себя старым).
Его ступни и лодыжки распухли
и он не мог даже завязать
шнурки на ботинках.
Каждый день около часа пополудни мы ходили гулять
и это была очень медленная прогулка —
каждый шаг давался ему с болью.
Когда мы подходили к краям тротуаров
я помогал ему подняться или спуститься,
поддерживая его локтем
одной руки и держа за пояс сзади другой.
Он нравился мне,
он никогда не говорил,
что я должен,
и чего не должен
был делать.
Он мог бы быть мне отцом,
и я запомнил лучшее из того,
что он повторял снова и снова:
«не стоит…
это того не стоит…
ничто –цена всему…»
он был мудрец
этим юным девушкам
следовало
оставлять цветы и записки
для него.
Крыса
одним ударом в возрасте 16 с половиной
я нокаутировал отца
жестокого светящегося яростью ублюдка
с гнилостным дыханием
И некоторое время не появлялся дома,
лишь позже
попытавшись
выклянчить доллар
у мамочки
Это был 1937 в Лос Анджелесе
и это был ад Вены
Потом я бежал с парнями постарше
но с ними повторилась та же история
вонючий тяжелый воздух,
ограбление автозаправок
на которых никогда не было денег
и некоторые из нас,
казавшиеся счастливчиками,
работали
курьерами на Вестерн Юнион
мы спали в гостиничных номерах
за которые никогда не платили
и пили эль и вино
предварительно
опустив шторы как можно ниже
Стараясь вести себя
тихо- тихо
А потом будили все здание
кулачными боями
ломая зеркала кресла и лампы
вовремя сматываясь по лестницам
как раз за миг до того
как нагрянет полиция
некоторые из нас — солдаты будущего
бегущие сквозь пустые
и голодные переулки
Лос – Анджелеса
и все мы — члены собрания
в крохотной комнате некого Пита —
В крохотном кубе
пространства под лестничной
клеткой
где нас набивалось битком
где не было
ни женщин
ни сигарет
ни какой-нибудь выпивки
пока богатенькие
снаружи
пуская в ход деньги
лапали этот мир
грязными лапами
и девочки позволяли им все
те же самые девочки
что плевали на наши тени
стоило нам пройти мимо
Это был ад Вены
трое из нас, сидевших под той лестницей,
погибли во Второй Мировой
еще один — теперь менеджер
в матрасной компании
я? Мне уже тридцать.
городок увеличился в четыре или пять раз, но
только для гнилья
и для девочек
все еще плюющих на мою тень
новая война готовится по новой причине
и мне также тяжело найти работу
как раньше
по той же причине:
я ничего не умею
и не хочу ничего делать
секс? Ну что ж… Только для старых особ,
стучащих в мою дверь после полуночи
я не могу уснуть и когда они видят свет —
они любопытствуют.
старые женщины. Их мужья больше не хотят их,
их дети ушли. Но если они покажут
мне хорошие ножки
(это последний их аргумент)
я иду с ними в постель
старые женщины дают мне любовь
и я курю их сигареты пока они
говорят, говорят, говорят
и потом мы идем в постель снова и
я даю им любовь
и им хорошо
и они опять говорят
пока солнце не встанет над нами
и тогда мы спим
И это ад Парижа
Меган О’Рурк
***
Однажды: длинное влажное лето в Вермонте
Нет денег и нечем заняться, но можно
читать книги или плавать в реке
с мужчинами, носящими короткие джинсы,
потом играть в бинго за церковью,
и праздновать когда побеждаем.
Ничто не кажется мне достаточно настоящим сейчас,
но все – наполненным жизнью.
Слишком много времени прошло, чтобы понять,
что я ошибалась –
и над краешком горизонта сгорает солнце.
Как сказал Хайдеггер: «человек рождается
вместе со всеми, а умирает один.»
Кости внутри нас как и прежде заполенны мозговой жидкостью.
Луна наверху, как и раньше, пропитана арктической грустью.
«Я извиняюсь, еще Скотча, орешков?»
Я думала, что рваться вперед – в этом цель жизни.
Все вперед и вперед. Снег падает. Падает. Словно кричит.
Я сделала ошибку. Теперь у меня есть план. Это значит,
когда я умру, позвольте мне жить. Белые шорты, голые ноги,
кости под ними. Числа на доске. Жизнь
может быть удачливой, бесперспективной, случайной.
Желтая малина под июльским солнцем, горькие сливы,
занавески, колышащиеся на ветру.