Выпуск №23

Автор: Данила Давыдов

(О стихах Ольги Логош)

При разговоре о стихах Ольги Логош невозможно не обратиться к понятию минимализма. Парадокс, однако, в том, что поэтический минимализм понимается и интерпретируется довольно разнообразно. Так, Владислав Кулаков давно уже сформулировал сущностный подход к минимализму: «Минимализм, конечно, — это не просто эстетика малых форм. Как раз формы могут быть сколь угодно громоздкими. Но минимализм, безусловно, эстетика малого, "минимума". Это особый тип художественного поведения, актуализированный именно постмодернистской эпохой, основа всей постмодернистской художественной стратегии»[1]. И далее: «Суть не в обращении к "минимальному", а в "минимальном обращении", в минималистской установке художника»[2].

Более плюралистично смотрит на проблему Андрей Черкасов, который говорил в интервью Льву Оборину: «вообще большой вопрос: где тут граница объёма, как техника и образный ряд влияют на наше решение — считать текст минималистским или нет <…> Но мне важен сам объём и те возможности, которые разные авторы могут в этот объём вложить. Собственно, можно сделать невесомый, почти ничего не использующий текст из нескольких слов, а можно вложить в те же четыре-пять строчек уже какой-то небольшой космос»[3].

Ольга Логош последовательно работает с минимализмом в обоих смыслах. В ее текстах мы обнаружим следовые, отрывочные, ничего вроде бы не значащие фрагменты, которые, будучи преподнесенными в качестве лирического высказывания, предстают самоценным эстетическим жестом, который «почему-то» останавливает взгляд читателя, обращает на себя внимание. Это читательское «почему-то», разумеется, может быть проанализировано и расшифровано, что потребует некоторой дополнительной аналитической работы. Но и вполне насыщенные, оборачивающиеся притчей тексты также могут быть формально минималистичными.

Разумеется, далеко не все стихотворения Логош носят минималистический характер в том или ином значении. Многие из них — «стандартного» объема для лирического стихотворения. Не всякий минималистический текст атомарен, подчас он может обладать непростой «субатомной» структурой, но все-таки подобная структура обычно скрыта за целостностью поэтического жеста. В стихах же более пространных композиционные ходы налицо. Где-то (как в «Письмах на гору Кармель», особенно в первом) явственно движение высказывание лирического «я» от одного состояния к другому, где-то (как в «Песенке») паузы между строфоидами создают не только аналог песенной структуры, но и указывают на внутреннее время, развертывающееся параллельно поэтическому высказыванию. В иных случаях внутри текста выстраивается своеобразны контрапункт, указывающий то на расщепление внутренней речи (как в стихотворениях «чьи валунные пни…» или «(memory)», где это расщепление отображено и графически), то на диалог с прецедентным текстом (Песнь Песней в «У Источника вод»). Всё это очень насыщенные стихотворения, но их насыщенность подспудна, подчас организована через намеки, умолчания, минус-приемы, По сути дела, такие тексты Логош также тяготеют к минимализму.

У Логош довольно много и текстов, вроде бы уж без сомнения минималистических, но и здесь есть свой подвох. Речь идет о трехстишиях, которые в европейской, в т. ч. Русскоязычной, новой и новейшей поэзии почти однозначно воспринимаются как производные от японских хайку. Не секрет, что эта поэтическая линия имеет немаленькую историю. Можно говорить даже о международной субкультуре авторов таких европейских хайку, подчас весьма незамысловатых, но Логош, конечно же, не имеет к этому сообществу отношения. Ее трехстишия, не подчиненные строгой схеме 5-7-5 слогов и не содержащие «сезонных слов» (разве что авторские окказиональные), принадлежат к той линии короткого свободного стиха, в генезисе которого, по словам Юрия Орлицкого, «немалую роль сыграли как переводы и подражания японской поэзии, так и оригинальные "японские" опыты поэтов Серебряного века — безусловно созерцательные, сознательно уходящие от рационалистической логики миниатюры»[4].

Здесь, однако, кроется тонкий момент, неоднократно отмечавшийся исследователями: собственно, в японской традиции хайку — отнюдь не пример минимализма: «Полностью все значения, заложенные в стихотворении хайку могут быть выявлены лишь с помощью внетекстовых значений, т. е. с использованием контекста жанра. Такое явление наблюдается в той или иной мере в любой поэзии, но в японской контекст выполняет роль поля, из которого трехстишие "вытягивает" нужный ряд ассоциаций. Условием такого "вытягивания" является высокая емкость текста стихотворения. Поэзия хайку взаимодействует с собственным контекстом с таким "автоматизмом", что ассоциации, определенные этим контекстом, даже и самые сложные, мгновенно возникают в воображении подготовленного читателя»[5].

О западном же хайку (в данном случае используется более архаичное понятие хокку) с присущим ему ехидством рассуждает Ролан Барт: «Похоже, хокку предоставляет Западу права, в которых ему отказывает его собственная литература, а также удобства, на которые она скупится. Вы имеете право, говорит хокку, быть пустым, кратким, банальным; просто замкните то, что вы видите и чувствуете, узким горизонтом слов — и вы увлечете; у вас есть право самим обосновать (и исходя из вас самих) собственный закон; ваша фраза, какой бы она ни была, преподаст урок, высвободит символ, вы будете глубоким; малыми средствами вы достигнете полноты письма»[6]. Эта ловушка внеконтекстуальности, преследующая западных подражателей поэзии хайку, не обходит стороной не только большинство представителей субкультуры, но и многих вполне профессиональных авторов. Логош относится к числу тех поэтов, которым удается избежать данной ловушки: она отсылает к своему локальному контексту, который также явственно больше того, что эксплицитно дано в тексте, но имплицитно, через недоговоренности, дает знать о своем существовании, что и порождает эффект: «орех бересклету / показывает нос / как буратино». Или: «Новая Голландия / смотри, розовеет на крыше / гаснущий иван-чай» (принципиально привожу стихотворения, содержащие реалии или отсылки, так сказать, маловероятные в японском хайку).

Логош — поэт далеко не «внеличностный», субъект в ее текстах либо проявлен напрямую, либо демонстрируется через те или иные фокальные метки. Но это своего рода субъект-обманка, некоторая форма ухода от наивного прямого высказывания. В этом смысле самые прозрачные на первый взгляд стихотворения Логош заставляют подозревать в них второе дно, что, безусловно, также обращают на себя отдельное внимание.

Думается, как и во всех прочих рассмотренных неоднозначных особенностях минимализма, скромность объема текстов Логош касается лишь внешней стороны, но никак не содержательной.