Выпуск №23
Автор: Денис Маслаков
0
когда на сцене смерть,
то где-то на балконе
скрипит паркет,
ведь за пределом театра
смерти нет
как будто б.
1
твой голос
не пройдет через стену,
пока не превратится в крик.
крики, как инспекторы,
снуют по новостройке
каждый вечер.
глаголы повелительного наклонения,
местоимения и междометия – будто
ноты безымянного концерта, сыгранного
оркестром под управлением
домашнего насилия.
сынок, возьми жестяную кружку,
приложи к стенке.
это ракушка для взрослых,
мертвое море.
это машина времени в прошлое,
которое не знает жив ли сосед.
слышишь мама стучит по батарее
той же жестяной кружкой,
отгоняя рой ласкового мая –
заткнитесь, заткнитесь, заткнитесь.
каждому на передышку дается
минута молчания,
и только ей доверяю я.
2
позвонки проглядывают из-под кожи,
собака скулит во сне протягивая лапы невидимому другу,
некто в фиолетовом сквозь ветки
пускает сигаретные кольца.
картина достойная любого передвижника
не вызывает никаких эмоций.
играть с самим собой в верю не верю,
навешивать обязательства
в переполненном гардеробе мыслей:
у вас нет петельки, простите,
хотите другую?
река уз не была знаменита,
пока на ее лоно не всплыли камни
из пальто вирджинии вулф.
стремление к лучшему
подразумевает черту –
тире, дефис, не важно,
между тобой текущим и тобой «бы»,
но что делать если черты –
этой трости или тончайшей соломинки –
нет?
серебристое крыло
оставляет под собой
тень вопросительного знака
?
3
на излете восемнадцатого века
в городе эн
мухи, изнемогая от жары,
слетались на варенье
неизвестного происхождения
в окна усадьбы
неизвестной дворянской семьи,
оставляя на фамильных портретах
известные следы.
а ведь это и есть след истории –
скажет искусствовед неизвестного происхождения.
больше нет ничего:
усадьбы, героя, художника, века.
реставратору
неизвестного происхождения
останется только повторить
вслед за.
есть только мухи,
которые слетались на варенье
перед тем, как в городе эн
началась гроза.
4
тревожная концентрация событий.
сейчас август или?
нет, что-то распускается вслед
непредсказуемости бытия.
одобрено, проходите:
вам разрешается выть и
в окно глазеть.
и даже такой бывает смерть,
констатирует пролетающий
на самокате голос.
нам осталось еще семь
до конечной,
а дальше – вращайте глобус.
слышишь, закрой окно,
кто-то рассеял в воздухе
безысходность.
за стеной дискотека
для одного;
если сделать погромче,
не слышно, как
кто-то на улице
громко кричит:
мама.
5
воскресный тремор,
стол – огромная
клавиша пианино.
колебания ножа:
в алюминии отражаются
ливень, фары
и то, что ты все-таки сказала
вслух.
такси спешат, стараясь
следовать линии спроса;
играет хорошая песня,
спрашивать – кто? –
уже лень.
одна за другой
перегорают лампочки
в буквах вывесок,
время ориентироваться
по звездам –
жги.
6
бесконечные
рембрандтовские старухи
так и норовят выпасть
из холстов.
зырь, бабка! –
тычет пальцем школьник,
отбившийся от стаи.
в серый день
каждая картина в этом зале
метит в аллегорию бренности.
попугай напротив
засмотрелся на завитки цедры.
а малые голландцы
только и делали, что
катались на коньках.
отчего-то счастливая
смотрительница
репетирует двойной аксель.
рембрандт похоронил
своих старух в рамах
и обеспечил им
красивое завтра,
в которое можно смотреть,
пока не покинешь
стены музея.
7
в этот жаркий день,
когда городок с длинным названием,
оканчивающимся на шир,
снова кажется ему чересчур пряничным,
он приходит на гугл стрит вью
и гуляет по обшарпанному петербургу.
в очередной раз убеждаясь, что эркер
на пересечении энной и энской
перекрасили в две тысячи девятнадцатом,
а трамвайные пути на пятидесятилетия чего-либо
до сих пор в строю.
иногда он встречает на литейном старых знакомых,
попадает в дождь, а потом прячется за
солнечными очками, пережидая
жару в садиках с застывшими пенсионерами.
иногда он заходит в эрмитаж
и сразу бежит к портрету старого еврея,
возле которого сорок лет назад
у него пошла носом кровь и
смотрительница только и делала,
что махала руками и кричала.
после он смотрит то на свои,
то на его руки, уверяя себя,
что старость еще в середине пути
с длинными остановками,
щелкает костяшками пальцев и
мысленно заключает себя в раму.
он называет эти прогулки немощью памяти,
эмигрантским бессилием перед
тем, что навсегда потерял.