Выпуск №23
Автор: Петр Слобожанин
Не преступившие себя…
Евгении Беркович
Я в Новый год не здесь, на зоне,
А за столом, где грусть храня,
В фужер неприбывшей персоне
Нальют, как будто для меня.
И близкий круг мужчин и женщин
Поднимет в рюмочках по «сто»,
За то, что стал на год уменьшен
Мой срок отсидки ни за что.
Гирлянды, ленты, веер вспышек,
Чуть приоткрывшаяся дверь,
Как будто бы я только вышел
И возвращаюсь в дом теперь.
Но в дверь лишь хлопья снежной смеси…
И остается мокрый след,
Где не ступал я долгих десять
Из полтора десятка лет.
Но вот торжественность момента –
Куранты бьют, зажгли свечу,
Хочу я верить президенту…
Ах! Как я этого хочу…
Не я один, смотрю на лица,
Лишь озабоченность и есть,
А вот желанья веселиться
В разумных взглядах не прочесть.
Вокруг творящееся взвесив,
Осознают, пришла пора,
Масштабы завтрашних репрессий
Превосходящие вчера.
Касаюсь всех тревожным сердцем,
Как кожей к острому ножу,
И сквозь незапертую дверцу,
Не приходивший, ухожу.
И боль презрением питая,
Как в сталинскую круговерть,
Я с легким сердцем принимаю
Свою отстроченную смерть.
Воздвигнется, как должно статься,
Печальной памяти стена,
Где после реабилитаций
Напишут наши имена.
Начнут пусть фразой: «Эту землю,
Как и людей на ней любя,
Вы жили, подлость не приемля,
Не преступившие себя…»
20 декабря 2023
Проклятие Тамерлана
Черепная его оскалина,
Пролежав сотни лет в земле,
Оказалась потребной Сталину,
И не где-нибудь, а в Кремле.
Дан приказ был, прислать с оказией
Прах по адресу: Кремль, Москва,
Прибыл чтоб Покоритель Азии
Целиком или голова.
Над поруганною гробницею,
Может, это, конечно, слух,
Сохранивший свои амбиции,
Воспарил Тамерланов дух.
С сорок первого мы в сомнении,
Вплоть по нынешние времена.
То ль причина, то ль совпадение,
Но в тот день началась война.
У другого стою в раздумии
Склепа крепкого, на века,
Здесь на площади может мумии
Не смущать бы живых пока…
Вот лежит он, поправ забвение,
Кому светоч, кому злодей,
Как ни меряй, был Ленин гением,
Полубогом в глазах людей.
Утопив всю страну в безбожии,
В революцию Ленин впрок
Святость выжал из невозможного,
Стал Учитель, потом Пророк.
Подтвердят это судьи строгие,
Неподкупные времена,
Ленин – столп той идеологии,
По которой жила страна.
Как же хитро он всех обманывал,
Столько крови людской пролив,
Что истории русской заново
Сочиняли другой архив.
В нем кровавое ловко свалено,
С ильичевских истлевших плеч,
В Мавзолей то вносили Сталина,
То выбрасывали, чтобы сжечь.
По кремлевским настенным выпискам
Все соратники здесь, в золе,
Лишь Ильич один, по египетски,
В саркофаге, а не в земле.
И не знает он, что за стенами
Не Советский уже Союз,
Где Союз был, сегодня ненависть
С шифром «двести» пакует груз.
После жизни в железном панцире
К нашим странностям мир привык:
Десять лет бились мы с афганцами
За «таджикский», поди, язык.
А теперь вот на Запад ринулись
В историческом кураже,
Стали биться мы с Украиною,
Но за русский язык уже.
Бьются насмерть не посторонние,
Братья братьев, отцов сыны,
В прогрессирующей агонии
Рушат скрепы большой страны.
Нет в России житья спокойного,
Потому как рожают нас
И растят для войны меж войнами
Вроде той, что идет сейчас.
Всюду праведность бьется с нечистью,
Так вовеки и также здесь,
Много кто за свое Отечество,
Большинство – за чужую спесь.
Рубят ставшие вдруг обузными:
Веру, дружбу, родство – сплеча,
Недоцененное, союзное
В завещании Ильича.
О самом Ильиче наспорились,
Труп кантуя почти что век,
Может пусть он живет в ИСТОРИИ,
Не как мумия – как ЧЕЛОВЕК.
А проклятие Тамерланово
Не несло чтоб в себе проблем,
Схоронить Ильича бы заново,
Но поглубже и насовсем.
И не надобно быть экспертами,
Чтоб ответить: «Пора ль уже,
Век спустя от «как предначертано…»
Тело просто отдать Душе.
Время планы его обесплодило,
Сдав их суть в архаичный лом,
Ленин стал сожалением Родины
О несбывшемся светлом… в былом.
Лысоватый, в гражданском кителе,
Мудрость глаз в суете морщин,
Был кумиром моих родителей
И полжизни почти моим.
Не гневить бы нам и Всевышнего,
Коль задул Он в свой срок свечу,
Только мощами все же лишнее
Быть Владимиру Ильичу.
Возле склепа в тихих раздумиях
Прекреститься спешит рука,
Ведь быть может и вправду мумиям
Не смущать бы… живых пока…
Тайна моей семьи
Всей семьей эту тайну прятали
От парткомов десятки лет,
Рассказала в восьмидесятые
Мама мне, ну а ей – мой дед.
В СССР, как слеза на кафеле,
Чист ты должен быть сам, при том,
Чтоб ни пятнышка в биографии
И ни дяди за рубежом.
Чтоб ни капли кулацкой крови,
И чтоб были твои друзья
Из трудящегося сословия,
Угнетенных все сыновья.
Эта тайна возникла из времени,
Когда царь уже отжил срок,
А еще от живого Ленина
Ожидали, что будет прок.
Тогда красный кумач развесили
По периметру всей страны
И поток человеческой плесени
Вздулся в вал штормовой волны.
Эту плесень одели в кожанки,
И тогда получивши власть,
Много гадов из отмороженных
Над людьми поглумились всласть.
Для семьи нашей – время знаково –
Шла прабабушка под венец
В церкви вместе со свекром Яковом
Был Иосиф, ее отец.
Быстро кончилась та идиллия,
Свекор Яков пошел в ЧеКа,
Торговать он начал насилием,
Лавку бросив свою на века.
Что ж, работа была непыльная,
Он позвал сыновей помочь,
Вынув маузер, в праве сильного,
Грабь, стреляй себе день и ночь.
Был прапрадед тогда в пакгаузе,
Как пришли к нему все забрать,
Он у Якова вырвав маузер,
Ему грудь прострелил раз пять.
От лампады пустил пожарище
И, избавившись от всего,
Ничего не отдал «товарищам»,
Испоганившим труп его.
А прабабушка горько плакала.
В тех слезах «закалилась сталь»,
Было жаль ей и свекра Якова,
Папу ж, папу безмерно жаль.
Изводили ее допросами,
Не распятую на кресте,
Недожженную папиросами,
С нашим дедушкой в животе.
Отпустили; и перепрятывать
Сына вместе с собой от бед
Удавалось до тридцать пятого,
В этом детстве и рос мой дед.
Вновь тюрьма: «От папаши вашего,
Что сдадите для общих нужд?»
Сел напротив, ее допрашивать
Развестись не успевший муж.
Он пугал, обещал, пристыживал,
Но в глазах ее смог прочесть,
В нем такими, как он, повыжжено
Было больше, чем в людях есть.
Ей маршрут в Севера с метелями
Намечала его рука.
Не успел он. Стал сам расстрелянным,
Как сын лавочника-кулака…
Вышла к солнцу, опять отпущена,
Вся избитая, пожжена.
Нет ни будущего, ни сущего,
И три дня как ничья жена…
Сын окреп, становясь опорою,
И мечтала – грядут года…
Счастье только в мечтаниях скорое
А по жизни идет беда.
Снова в тридцать девятом вспомнили,
Вновь к отцу протянулась нить,
Гнулась, плакалась, будто сломлена,
Только бросить и схоронить.
Год и месяц глумились, бросили,
Кости с кожей в расстрельный ров,
Дело было глубокой осенью,
Когда снежный лежал покров.
Но она доползла по холоду,
А по лету, в июльский зной,
Под бомбежкой отрыла золото,
То, что ставилось ей виной.
Кто-то скажет: к чему все хлопоты,
Все сдала б и жила в почет,
Только знала она по опыту,
Что отдавших в застенках ждет.
Ведь душа, что бедой опалена
Знает правильней суть вещей,
Понимая товарища Сталина
Лучше многих его палачей.
Сын в боях, а куда деваться им,
Две внучонки, его жена?
Их в узбекскую эвакуацию
На три года свезла она.
Добывая там хлеб и овощи,
Пережили во многом тем,
Что от папы хватило помощи
И с соседями в дружбе во всем.
Молчаливая и упрямая,
Без улыбки, всегда всерьез.
Ее внучка мне стала мамою,
Рассказав все, как я подрос.
Комиссар и кулак застреленный,
Были оба моя родня,
Парткомиссии параллелями
Прикрепили б туда меня.
Всей семьей эту тайну прятали
От парткомов десятки лет,
Рассказав лишь в восьмидесятые,
Мама мне, ну а ей – мой дед.
Тайна эта уж обесценена,
Ведь парткомов в помине нет,
Только трогаю профиль Ленина,
Украшающий партбилет.
Рядом фото с резною обводкою,
Миловидный овал лица,
О, прабабушка здесь красоткою
За три месяца до венца.
Фото с ретушью, рамка лущена,
Взгляд – как будто бы зрит насквозь,
Будто видит свое грядущее,
То, где счастье с судьбою врозь.
Но исполнена доброй верою,
Словно молвит о нежитом:
«Коли мне черной мерой отмеряно –
Внукам жизнь пусть светлее потом».
Сколько ж вынесли наши бедные,
Виноватые без вины,
Настрадавшись в послепобедные
Дни даже больше, чем в дни войны.
Все, что строили, все развалено.
По обломкам, то тут, то там,
Бродит призрак – не мы по Сталину,
Это он заскучал по нам.
Все опять под него распахано
И «посадки» в такой расчет –
Чтобы поле засеять страхами,
Ничему не расти здесь еще.
А меня потому встревожило,
Что на карточке старой той,
Так с моею прабабушкой схожая,
Моя внученька красотой.