Выпуск №10

Автор: Игорь Силантьев

 
* * *

Расскажу, наконец, всю вам правду.
В чебуречной у метро Китай-город,
Ну которая в начале Маросейки,
Как зайдешь, налево будет стойка
С чебуреками и кассой и пивом.
Прямо будет сортир с узкой дверцей.
А направо в уголочке укромном
Расположен на ту сторону портал.

Там обычно бухой сидит татарин.
Если просто к нему ты подвалишь,
То мгновенно он выхватит мачете
И тебя в шаурму всего изрубит.
А ты у стойки прикупи чебуреков,
Ну и водочки граммов этак триста,
И налей ему в пластиковый стаканчик.
А как примет, то еще раз налей.

После смело вали ты его на пол.
Страж портала будет в отключке.
И немедленно садись на табуретку.
И смотри, не моргая, в самый угол.
И отправишься, куда пожелаешь.
Хочешь, в рай к девкам веселым,
Хочешь, в ад, там тоже нескучно.
Хочешь, в детство, минуя смерть.

    Только соображай быстрей, не то очнется татарин! Я тоже, бывало, заходил в эту чебуречную. Ну, татарина в отключку, и давай в угол пялиться. В рай, в рай хочу! Только вместо рая портал всегда отправлял меня в одно далекое пустяковое место.
    Помню, маленьким я с бабушкой ходил за гаражи. Там котлован был заброшенный, а в нем воды по грудь, и осока с камышами, и болото. Бабушка там дафний, козявочек разных ловила для аквариумных рыбок, а я кораблик запускал на моторчике. Вот однажды и затонул мой кораблик. А достать никак нельзя! Глубоко, не пробраться, а еще в мутной воде личинки стрекоз рыскают, в палец толщиной, с челюстями страшенными.
    Вот туда меня портал и забрасывал. И снова стою пацаном у котлована, а в руках кораблик! Целенький, не утонувший. И ведь знаю все, помню! И понимаю, что могу не пускать его в эту чертову лужу, могу сохранить, а все равно, будто бы подчиняясь какой-то неведомой силе, отпускаю кораблик. И цепляется он винтом за водоросли и уходит под воду.
    А потом меня выбрасывает обратно, в чебуречную, и я, сметая со стола водку и опрокидывая табуретку, бегу прочь по Маросейке вверх, вверх, и налево, в переулки. Там тихо, там глухо, и тяжелый топот татарина с мачете, наконец, остается позади.

 
* * *

Ты подходишь ко мне и глядишь.
И вставляешь в глаза пятаки.
Но зачем этот мертвый взгляд?

Следом падает солнца стакан.
Со стуком скатывается к земле.
И донышко заволакивает медь.

Подурачились, и хватит уже!
И я твое освобождаю лицо.
А солнце не принимает игру
И, похоже, умирает всерьез.

 
* * *

Она хорошая хозяйка, она делает влажную уборку.
Цветочные горшки передвигает и слоников на комоде.
Полированные шкафы протирает ворсистой салфеткой.
Забравшись на табурет, обеспыливает гардины и шторы.

Ну а я с пылью на подоконниках расправляюсь иначе.
В грудь набираю себе воздуха и дую что есть мочи!
И в трепете, в страхе разлетаются до пределов света
Все мирозданья частицы, планеты и солнца и твари.

Но и сам я утрачиваю в этом вихре земную опору
И срываюсь по касательной за горизонт. Еще немного,
И пылинкой слепой и никчемной, без формы и смысла,
Я теряюсь в пустой и бездонной раковине мира.

Только вдруг оказываюсь в руках той хорошей хозяйки.
Она бережно протирает меня своей тряпочкой влажной,
А затем полирует до блеска салфеткой ворсистой.
И в рядок на комод со скучающими слониками ставит.

 
* * *

Я прошел за дома, гаражи и мусорки.
Пересек едва трассу междугородную.
Там колеса гудят и фуры проносятся.
И расплющенный пластик врос в обочину.

Я спустился с дороги в травы разные.
В руки прыгают мне, в лицо кузнечики.
Родились зелеными, но от пыли серые.
И вздохнула будто земля посыревшая.

А над городом, над миром небо тихое.
И темнеет за травами рама оконная.
Стекла битые возле неровно рассыпались.
Это после ремонта бросили дачники.

Я ступил и хрустнуло и поскользнулся я.
И упал, распался на крохи стеклянные.
И метнулся взгляд остряком солнечным
В небо тихое. Над миром, над городом.

 
* * *

Склонился над раковиной высморкать нос
И с сопелькой весь изошел в сифон.
А выпрыгнуть, увы, не позволяет рост.
Сижу не дыша и душа чуть не вон.

А ну как придет кто и открутит кран?
Гуляй тогда, парень, в канализационный край.
Оно не совсем там походит на рай.
А насрать, умирай.

 
* * *

Я поехал, поехал в длинном, в поезде,
Чтобы посмотреть на длинную, на дорогу.
Но что увидишь сквозь грязное, сквозь оконце.
А что проживёшь сквозь мутное, сквозь солнце.
Всегда, везде теряешься у порога.

 
* * *

В лучших традициях французской кухни
Я пришел и преставился у вас на тарелке.
А может, приплыл. И серебряным оком
Огибаю длинные плотоядные рожи.

Под пиво можно слопать половину вселенной.
Под финальные афроджазовые вопли
Можно решиться прожить до завтра.
Не ешьте меня, бесславные ублюдки.

 
* * *

                                             Дане Курской

Ты пишешь, что тебя загрызла тоска.
Ну хорошо. Пусть будет солнечный день
И песочница. Вчера приезжал грузовик
И вывалил кучу свежего песка.

А песок наполовину просыпался наружу.
Внутри он сырой, и потому так ладно
Укладывается в формочки пирожков там, хлебушков.
И пацанам, если что, сыпануть можно в рожу.

Но кричат: пора обедать, пора уже домой!
А на кухне за плинтусом прячется таракан.
А на крашеной стенке пляшет календарь.
День рождения на нем не твой и не мой.

Не мой этот день и не твой. Хотя мы рядом.
Так давай уже выпьем. И я жду обещалова,
Чтоб больше не хандрить. Но звезда рассыпалась.
А свет от звезды, он забыл, откуда родом.

 
* * *

В темном заснеженном переулке
Первые этажи ушли в землю.
Идешь, а с ботинками вровень
На подоконнике бабушкины герани

По ту сторону. И кукла-неваляшка
Из обесцветившейся пластмассы.
С круглыми пустыми глазами.
Потому что вся краска стерлась.

Никогда не замечал я жизни
За этими стеклами. Даже лампа
Никогда не горела там. Даже
Форточка ни разу не открывалась.

И непонятно почему мне хочется
Превратиться в эту самую куклу.
И смотреть на прохожих бесцветно.
Потому что вся стерлась память.

 
* * *

    Ну, сбежал от татарина, а дальше что? Там за Маросейкой, кто бывал, тот знает, гаражи идут неровными рядами, с тупиками и мусорными ямами и сворами собачьими. Не поймешь собак этих. Голодные жмутся, подачку просят, а руку протянешь – скалятся и цапнуть готовы. Сколько мужики на них облавы устраивали, а все без толку, убегают и в канализациях под Кремлем отсиживаются, а потом обратно. В гаражи.
    В гаражах за Маросейкой весело по вечерам. Бросают мужики свои газели с жигулишками, сбиваются в компании и пиво с водкой разливают, да так гармонично, что Вселенная вздыхает с облегчением. Хорошо становится в мире.
    А как смеркается, приходит в гаражи цыган один и выпивает махом два стакана водки без закуски, а после пляшет с ножом в зубах. И руки мелькают, будто птицы, в звонких хлопках, и сапоги острые метят точно в центр земли. Весело отплясывает, а только глянешь ему в глаза, и сердце валится вниз живота.
    И встает цыган на колени и нож в землю вонзает, и плачет, и просит себе третий стакан. И дают ему выпить мужики, и разбегаются, по гаражам запираются, а цыган колотится к ним и голосит, страшный. Эх, Москва!
    А я то ли свихнулся? Выбегаю из Армянского переулка и прямо на этого, с ножом его.
    Смотрю на него и прямые слова говорю.

Сыграй со мной в ножички, в ножички.
Не буду, мне страшно, страшно.
Я боюсь попасть тебе в сердце.
Ты не бойся, моя очередь первая.
Не промажу, не бойся, не бойся.
И тебе не придется, ПРИДЕТСЯ
Кидать в меня ножичек, если
Я все-таки, все-таки промахнусь.