Transitions №1
Author: Evgenia Rits
Translations by Mark Wingrave
Edited by Tatiana Bonch-Osmolovskaya
1
A gaping space of frozen black
between the birch and pine
moves the shrunken root
of bleached and marrow bone.
A graveyard in winter, what can be done?
Painting, digging, any chance is slim,
the place exchanges every whiteness
for a blackness by five or six o’clock.
She often walks here on her own
and leaning back against a tree,
sees the white oval likeness
struck out in the corner, mouth erased.
Since the leaving of her evening kin,
departed in the way they did,
the light gave way behind them
and into the gap welled gloom.
2019
2
“Luck, luck” above a waste tip cries the crow,
Cries the cloud above the crow, there are two
figures in a grey white expanse of world and end,
one of them lower down is swept in snow,
and the other crucified, is stripped
down to foot-wraps, tin, card and glass.
Pressed to gunmetal grey the soldier of misfortune cries,
a soaring crow swoops down to a shapeless skip,
though she was young, the dogs took fright.
And the snowless cloud above her weeps.
2020
3
There’s a certain state of matter
between wooded and wooden,
that sways and blows the forest,
like the leaves of years gone by.
Over the roads, the moons and moons
whittle summer down to November.
А bellflower beats its limbs,
calls out itself to the plants:
“brothers sisters of woodland and forest,
naked diggers of the heights,
if you knew the grief I feel
to see our live unfading kin
turn cupboard and casket sides,
but it won’t stop happening
for inside brick walls
an echoing dusty city will be built.
It’s not just a child who gets lost,
but he himself an old man wanders
at the whirring minutes of the gears,
out between his books on the road”.
The wooden bell falls silent still,
and from the cracks in deadwood
a hush exudes
so slight it’s hardly heard beyond.
And a forest-city overruns the parquet floor
weaves around the burnt polished ground
to greet a lost bewildered tenant,
utterly unprepared for winter.
2019
4
A flame casts a shadow,
by the shadows of the fire
unheard a man and shadow
talk until the morning stirs.
And so this sodden discourse
of marshland tongues
the fire comprehends
and sharp-tongued
lobs out dry rejoinders.
The angler pot stirring
puts logs on the embers,
while his shadow forecasts
his future on the ground.
A hand rubs smoke-filled eyes,
the smoke slithers back,
slips behind both eyes and mind
and sculpts a bridge besides.
Friend, let’s find the old bridge again,
and drop scorched canopied
branches off the side
down towards the fallen leaves,
birch bark pine tree fronds
to a red crossbill below,
see a mile off the unbroken miles
of smoked milestones.
2020
5
I, the village musket smith,
fashion flute and muzzle both.
Their difference I myself don’t fathom,
when muskets squeal and flutes do weep,
a soul is certain to lose its feet.
2018
6
She goes by no name
and is called nowhere,
all over Avtozavod*,
she is sole star.
She sleeps the days, and lives the nights
going out, adores to smoke
beside the door she tears the pack
paces the street, burning within.
Sure, portrayals typify these women
days spent sleeping nights blood drinking,
that gangs of stake-wielding partisans
hunt them down smash their phials.
But blood? What for? She’ll open her lids,
drink the light of the eyes till their deep colour fades,
and contours of unknown lips darken,
have taken the place of a man,
under her spell she drinks him onto the end,
then he’s gone, gone from the world by dawn.
Now he’s become a pedestrian comet,
from a next-door window, a particle of light.
2019
*City name: Literally ‘Auto-factory’
7
The local kremlin’s clad with shades,
but lying in the Kremlin wall
are those bestowed within.
The shades spent light mindlessly,
rubbed the rising sun
in earth’s palm anxiously.
Lies, get down, burn a true flame
in your torch by the tomb,
let the blunt-tongued
bake speech to the bone.
Were it known – it could’ve been,
had standing been an option
these stone slabs would have lain.
Now they roam endlessly.
A light, there formless and void,
moving like the lamplighter,
craving the favour of royals,
or then, the breasts of nuns.
Air slumped then cloyed,
its shade, impossible to breathe,
nothing can be stored. Lung supplies
never made it to the shade.
2019
8
A glinting ribbon chewed across the rails
spewing out the earth –
the pilots of the nether World
plied the railroad routes,
other bums warming other seats,
belonged to Uncle Boris’ guards,
surely there’s a better way of doing this,
yet any other is pointless, out the question,
while yellowing Baikonur rustles there behind them.
The coaches dissolve, the choo-choo train
unbends both light and epaulette stripes
that once bedecked these bones.
2017
9
Not being here absolves the search for exits
through the maze of walkways underground.
You’ve reappeared. Behind your back,
a hand was grabbing at your thigh down.
To a vascular map of blood-routes
beneath the parched grass crust.
Speak, go on speak
them where the shell splinters clung
to a shard within a skull mind.
Has this, before? It’s been worse, by far.
People get by where tin gardens thrive .
And between tree and century a primordial jetlag spreads,
ensuring each day differs from the next.
2016
10
Freshly renovated
the window panes bloom
an enchanting plastic frame
all sunlit mirrored yellowing,
the air in a wound seemingly,
a sky frosted wound outwardly,
has been snared inside the glass.
2016
———————————
1
Большой пробел, застывший, чёрный
Между берёзой и сосной
Сдвигает скорченные корни
Бесцветной кости костяной.
Зимой на кладбище что делать?
Здесь ни покрасить, ни вскопать,
И всё становится не белым,
А чёрным в шесть и даже в пять.
Она одна сюда приходит
И прижимается к стволу,
И проступает белой плоти
Овал, зачёркнутый в углу.
Её покойники ночные,
Они все уходили так,
Что раздвигался свет за ними
И бил в прореху чёрный мрак.
2019
2
«Фарт, фарт» — кричит над помойкой ворона,
Кричит над вороной облако, их здесь двое
В серо-белом пространстве конца и света,
И одно из них низкое, снеговое,
А другая распята, раздета
До портянок, жестянок, стекла и картона.
Чёрно-серый кричит воронёный солдат неудачи,
На крыло припадая к помятым, покоцаным бакам,
А была молодая и тоже грозила собакам.
Над вороной бесснежное облако плачет.
2020
3
Между деревянным и древесным
Есть такое состоянье вещества,
Что оно качается над лесом,
Точно прошлогодняя листва.
По дорогам тает месяц лета,
Месяц осени и месяц ноября.
Колокольчик бьёт себя по веткам,
Из себя растеньям говоря:
«Братья леса, сёстры лесопарка,
Голые копатели высот,
Если бы вы знали, как мне жалко
Наш неувядающий народ,
Тот, что станет шкафом и шкатулкой,
Но не перестанет быть совсем
И построит запылённый, гулкий
Город изнутри кирпичных стен.
В городе не то, чтобы ребёнок
Потеряется, а сам себе старик
Под минутный скрежет шестерёнок
Выйдет на дорогу между книг».
Деревянный колокольчик умолкает,
Дровяные щели тишина
Забивает, такая,
Что почти оттуда не слышна.
Город леса выйдет из паркетин
По мастикой выжженой земле
И жильца потерянного встретит,
Вовсе не готового к зиме.
2019
4
Огонь отбрасывает тень,
И у теней костра
Неслышно человек и тень
Болтают до утра.
И этот влажный разговор
Болотных языков
Услышит изнутри костёр
И, тоже на язык остёр,
Сухих подкинет слов.
Сухих подкинет дров рыбак,
Поворошит в котле,
А тень его поворожит
Ногами по земле.
Рука от дыма трёт глаза,
Но дым не так и прост,
Внутрь забирается и за
Глазами строит мост.
Пойдём, товарищ, по мосту,
Закинем вниз с моста
Палёных веток густоту
До палого листа,
Хвоёных веток бересту
До красного клеста,
Копчёных меток за версту
Цепляется верста.
2020
5
Я деревенский пищальщик,
Делаю пищали и флейты.
Чем они отличаются – сам не понимаю,
Где пищаль пропищит – флейта заплачет,
Так и эдак – душа выходит.
2018
6
Её зовут никак
И звали никуда,
Кругом Автозавод,
Она одна – звезда.
Она днём спит, а вечером ночная
Выходит покурить
И, у подъезда пачку начиная
Идёт по улице, и у неё горит.
Да, про таких примерно и писали,
Что днём де спят, а ночью кровь сосут,
Что на таких ходили партизаны
С дрекольем, разбивающим сосуд.
Но что ей кровь? Она поднимет веки
И свет из глаз сосёт, и цвет пускает вглубь,
И вот уже на месте человека
Темнеет контур незнакомых губ,
А он ушёл по свету и до света,
Ей упоён и выпит ей до дна.
Он стал теперь обычная комета,
Весь изойдя на свет из ближнего окна.
2019
7
Кремль здесь кладется тенями,
Даром в стене хоронили,
Пусть и не в нашей, в другой.
Тени весь свет потеряли,
Нервно рассвет потирали
О земляную ладонь.
Ложь, говорю, в свой светильник
Честное пламя могилы,
Чтоб языками тугими
Жарить язык до кости.
Если бы знали – могли бы,
Если бы встали – легли бы
Длинные плоские глыбы.
Вечно теперь им брести.
Бродит одна, как фонарщик,
Лампа пуста и безвидна,
Милостей жаждет монарших
Или монашьих грудей.
Воздух кругом, как повидло,
Нечем дышать его тени,
Некуда складывать. Лёгких
Не завезли в эту тень.
2019
8
Лента блестящая протянулась сквозь рельсы
Гнилью из-под земли –
Это выходят в рейсы
Машинисты другой Земли,
Сидельцы другого кресла, другого зада,
Дяди Бори проводники,
И по-хорошему было бы надо,
А по-другому и не надо, и не с руки,
Где жёлтый их байконур шелестит за плечами.
Состав растворяется, чух-чух расправляет свет
И нашивки, которыми помечали
Эти плечи и остальной скелет.
2017
9
Невыход даёт индульгенцию на
Поиски выхода в долгих подвалах метро.
Это ты. Это твоя спина
Тесной ладонью вцепилась в бедро.
Кровеносная карта путей кровяных
Под коричневой коркой травы.
Говоря, говори
Тем, где каждый осколок приник
К черепку в голове головы.
Это было уже? Это было и хуже, и так.
Жестяные сады расцветают в районе людей.
Между веткой и веком протянут предвечный джетлаг,
Так что день не придётся на день.
2016
10
Так распускается стекло
В чудесных пластиковых рамах
Следами свежего ремонта
Всё в предзакатной желтизне,
Как будто это воздух в ранах,
И застывает небо в ранах,
В него попавшее извне.
2016