Выпуск №11

Автор: Евгения Риц

Изяслав Винтерман

Книга «Пчеловек» – собрание метафизических, почти религиозных и одновременно очень остроумных, как явствует уже из названия, искрящихся игрой стихотворений, да и заголовок первой части «Хот-бог» свидетельствует и утверждает это.

«Хот-бог» – урбанистическая история новой метафизики, где одухотворяется не природа, но техническое, электрическое пространство, причём не только романтизированные уже фонари и трамваи, а вполне сегодняшние или, может, чуть вчерашноватые детали: «Все с мобильными – как на горячей линии,//откровения ждут мирового масштаба». Это не электрическое тело Уитмена, но вполне в прямом смысле растянутая по тому и этому веку современность, городское пространство в его знакомых приметах – знакомых, но обретающих библейский почти символизм. И здесь как программное можно привести стихотворение «Автобусная молитва в понедельник»:

Не дай доехать до того угла,
пусть все машины встанут из-за пробки.
Дай прикурить от вечного угля

в твоей груди. В автобусной коробке
мы спрятали, как мамин медальон…
От искры в сердце подожгли автобус,
пусть станут ближе те, кто отдалён…
Мы подождём, заканчивайте обыск.
…И будет город полыхать в дожде.
И не доедем снова до работы.
Молись на самолёты и ж/д,
на все углы… работы… боты… оты…

А на следующей же странице – «Новые люди верят и в электричество —//можно включать их и отключать». И всё это – да, ирония над роботообразностью современных людей, но в гораздо большей степени – ликование одухотворённой техники, возносящей «Осанну».

Эта одухотворённость – не только в том, что человек создал, но и в том, что он осмыслил, открытие и изобретение оказываются явлениями одного порядка: «Грязь вокруг — с моей ДНК//вместе с иcкрой божьей». ДНК здесь принадлежит также не столько объективности, не вечности, сколько миру человеческого знания, науки, то есть по сути техногенному – но одухотворённому же миру.

В этой части книги дважды присутствуют «вариации» – в цикле с одноимённым названием и в диптихе «Там, в январе, от чёрного пруда…». одни и те же слова поворачиваются разными гранями, образуют вовсе не схожие картины. Параллелизм, одновременная двойственность, одного сознания, мысль идёт по разным путям, и это тоже метафизика – не так ли, множественно в одном, мыслит мир Абсолют?

Эта идея – индивидуального сознания как мыслящего мир Абсолюта (разумеется, вряд ли автор для себя формулировал именно так; здесь смайл) – отчётливо раскрывается во второй, заглавной, части книги «Пчеловек».

Отметим, что образ пчеловека в современной поэзии появляется не впервые. В книге «Точки схода, точка исчезновения» Гали-Дана Зингер в стихотворении поэта-персонажа Иннокентия Анского пишет: «пчеловек года жужжит, как лампочка, перед тем как взорваться». Может быть, это совпадение, может быть, скрытая цитата, может, аллюзия ненамеренная, всплывшая из подкорки знавшего и забывшего – в любом случае важна здесь очевидная взаимопроницаемость культурных пластов, не точка исчезновения их друг в друге, но точка схода в глубины по шатким мосткам.

В стихотворении «Я давно здесь и знаю не только игру» Изяслав Винтерман говорит:

Стой и пей и молчи, не вдаваясь в слова.
Обещаю, что выйдешь отсюда —
лучшим, чем ты вошёл… Кругом пусть голова —
всё прекрасней напитки и блюда.

Голова кругом, но она же и кругом, снова игра, так остроумно – здесь всё остроумно – заявленная в начале стихотворения игра слов. Соседство головы с блюдом напоминает об Иоанне Предтече. Отрубленная, но продолжающая осознавать голова объемлет мир своей костистой изнанкой.

Предзаданная ранее техногенность этого одухотворённого мира здесь отступает, дух остаётся, но пиксели и железо уступают место плоти, город – лесу. Не машина, но животное сливается здесь с человеком, с сознанием: «Ты проснулся рыбой», и даже больше – порывистом, захлёбывающимся полнотой бытия пантеизме:

Ты внутри меня,
как внутри коня,
как внутри кота и бурундука, —
значит, вместе мы раздуваем ноздри
и глядим вокруг
на траву и луг.
И природа вся, как твоя, — дика,
и бросает в нас кто-то с неба звёзды.

И подумаешь: может быть, это бог…
Но и смертный тоже такое мог:
и создать,
и сам оценить: «Прекрасно!»
То есть полюбить, как отец и мать,
то есть всё принять с головы до ног:
первый слой — Рублёв,
а второй — Пикассо.

А снаружи свет, и трава, и снег.
Я дышу, люблю и вдыхаю счастье.
Но копытом бьёт, убыстряя бег,
раздувая ноздри, не человек,
бог весть кто — но он ко всему причастен.…

Пчеловек, слиянное, двумирное существо напоминает о плетёном человеке из одноимённого фильма Робина Харди – гигантского алтаря-статуи, вмещающего в себя весь мир героев фильма, потомков древних кельтов– зерно, птицу, скотину, пришлого полицейского инспектора; и всё это дрожит, ярится и ликует в час страшного торжества. «Лицо его — звери, птицы, деревья», – пишет Изяслав Винтерман.