Выпуск №7

Вопросы задавала Анна Голубкова

 

интервью с Анной Грувер и Владимиром Коркуновым

 

Готовится к выходу первый номер нового билингвального журнала «Парадигма» и уже запущен сайт журнала: www.prdg.me. Перед выходом этого номера мы поговорили с Владимиром Коркуновым и Анной Грувер, редакторами этого журнала, о жизни и литературе.

 

 

Фото Станислав Сурман (Польша, Краков)

 

— Добрый день, Анна и Владимир. Спасибо, что согласились поговорить о жизни, литературе и нелегком деле редактирования литературного журнала. Расскажите, что каждого из вас привело к этому интересному, но очень непростому занятию. Вряд ли в детстве хоть кто-то мечтает стать именно редактором. Какие вы видите в этой работе плюсы, а какие минусы? Что именно хотелось бы сделать в рамках проекта как редактору каждому из вас?

 

А.Г.: Появление нашего журнала мне чем-то напоминает представление о долженствовании в английском языке. Сначала ты можешь, тебе следовало бы, не успеешь оглянуться, как наступило ought to – и всё, назад дороги нет. Просто существуют идеи, которые должны быть воплощены и которые никто не воплотит, кроме нас самих. И мы создаем свою парадигму.

И плюсы, и минусы вполне предсказуемы. Из личного и, может быть, неожиданного: труднее всего то, что работа соредакторкой не дает исчезнуть, пропасть, это не фриланс, а я человек, которому такое отсутствие иногда необходимо. Но я всегда любила работать с текстами и стараюсь взаимодействовать с ними бережно. На нашем сайте есть дорогая мне рубрика «Семинар», в которой мы открыты новым опытам и поддерживаем начинающих критиков, эссеистов. Автор присылает текст, и с этого момента мы вместе ищем нужные слова. С нашей стороны это не просто правки, это возможность для автора увидеть редактуру на разных этапах – и публикация как итог совместной работы. Первым стал отзыв Ани Орловой о цикле «Лето. Ворота тела» Галины Рымбу – надеюсь, что «Семинар» будет активно развиваться и удивлять. Студентами мы зимой слонялись от читального зала до лапшичной, ища место, где можно было бы обсудить семиотиков за пределами института (читай: режима). У нас не было места для свободного высказывания и не было соответствующей поддержки. Так вот теперь это пространство существует, пусть и не физическое. Я знаю, что многие молодые люди предпочитают молчать, – и хочу, чтобы мы заговорили. Мы можем.

В.К.: Анна, здравствуйте! Редактура — это жизнь с текстом, в уютном мире, который внутри тебя, но на самом деле это ты внутри него, — и я с детства не представляю другой жизни. Помню, в пять (это была зима 1989-го) нарисовал серию комиксов, в семь на писчей бумаге стал рисовать свой журнал со стихами и небольшими текстами — и распространял его среди родителей и бабушек (улыбается). Так что я не знаю, каково это быть не при тексте, как это — не писать и быть не редактором.

Но вопрос касается и нашего с Аней взаимодействия. Так вот, работа в паре (#para, как мы это называем) — один большой плюс, потому что мы разные. Мы хоть и смотрим в одну сторону, как сказал Экзюпери, но под разными градусами. Но наша незеркальность — завершённый знак инь-ян, мы дополняем друг друга, а значит, расширяем проект до границ опыта и субъективизма одного и другого. А два субъективизма, помноженные один на другой, — помогают объективнее взглянуть на вещи.

Образно, мы — как дерево, растущее из двух разных семечек. Ему сложно, потому что прорастающие стебли ранят друг друга, но в итоге сливаются в нечто единое — и вот уже видны побеги: журнал, первые книги (а в кроне множество других планов).

Если говорить о личных амбициях, то как редактору мне хотелось бы создать идеальный журнал (журнал журналов) и видеть на его страницах любимых мною авторов, которых я читаю в соцсетях или в других изданиях (немного подревновывая). Несколько эгоистичная цитата — хочешь встать перед классиком, напиши предисловие — преломляется в редакторском деле: мы становимся микрофоном, функцией, благодаря которой звучат чужие (любимые!) голоса. Но наши микрофоны не для всех — в этом и наша с Аней индивидуальность, и уникальность нашей площадки. Наконец нам необходимо помнить, что мы начинаем проект в условиях войны, в условиях, когда этика и политика сходятся болезненно близко; когда этический просчёт становится важнее эстетического, но и в эстетическом мы не имеем права сфальшивить. Наше время переворачивает формулу Бродского «Эстетика — мать этики». Оно уравнивает эти понятия; но новый вечный вопрос, «что было в начале», — звучит неумолимо и однозначно. Этически безразличный к нашим ценностям автор (например, завсегдатай Волошинского фестиваля) не может оказаться в нашем проекте.

 

— Вопрос к Анне: в двух интервью* Вы много рассказали о себе и своем сложном жизненном пути. Что у Вас изменилось за это время и почему Вам так важно участвовать в двуязычном литературном проекте?

 

А.Г.: Анна, спасибо за вопрос.

Как и многие выжившие в войну евреи, мои прабабушки и прадедушки говорили дома на идиш, когда не хотели, чтобы дети их понимали. Дети оказались лишены этого языка и уж тем более не могли передать его своим внукам, и случилась культурная ампутация. Сейчас я изучаю иудаику и, конечно, учу идиш, а старшее поколение этого не понимает – они даже боятся. Для них быть носителем идиш равно быть носителем вируса, находиться в опасности.

«Старые» люди – странные люди, собирают крошки пальцем, не могут произнести вслух имена давно мертвых вождей, стыдятся пятой графы, хранят простыни, пока те не истлеют, но безжалостно уничтожают дневники. Это вызывало раздражение и умиление. Я с трудом вспоминаю сейчас те эмоции, потому что всё изменилось.

Теперь мы узнали, каково это.

В общем, это и есть ответ. Я не хочу, чтобы мы стыдились своей пятой графы, материнского языка – этого проклятого «маме лошн», места рождения. Еще для «Контекста» мы с Остапом Сливинским сделали большое интервью (о переводах и не только), где поговорили в том числе об акции «Література проти агресії» и о том, что всё есть политическое. И я надеюсь, что в нашем билингвальном поэтическом проекте мы стремимся именно к этому – противодействию агрессии.

 

— Вопрос к Владимиру: Вы много занимались редактированием, литературной критикой и журналистикой, рецензированием, издавали книги в проекте «ЛитГОСТ». Как пришла мысль о необходимости издавать именно журнал? И почему Вы решили его сделать двуязычным?

 

В.К.: Частично я уже ответил на этот вопрос — и это тот случай, когда сложнее всего объяснить очевидное. Как я уже сказал, редактура и работа в периодике у меня в крови; я не помню себя непишущим и нередактирующим. И это некая семейная традиция. Прадедушка, учитель русского и литературы, ещё в 1940-50-е писал объёмные — на полосу — статьи к писательским юбилеям, руководил местной литгруппой. Дед возглавлял многотиражку «Обувщик», в которой позже работала мама и куда приносил материалы отец. Трудно назвать хоть одну газету в Кимрах, в которой не работали мои близкие (улыбается).

Первую заметку в нашу «районку» я-второклассник принёс в 1992 году, когда мне было 7 лет. В середине 1990-х (в 1996-1997 гг.), когда родителям задерживали зарплату, а бабушка месяцами ждала пенсию (я помню, как пенсионеры перекрывали дороги перед администрацией, но тогда никто не грузил людей в автозаки), я устроился в местную газету почтальоном и параллельно писал-писал… И с тех пор — за исключением трёхлетней неудавшейся учительской карьеры — работал с текстом и при тексте.

В 2003 году — в свои 19-ть — я начал вести литстраницу в «Кимрской независимой газете», в 2005-м — в «Кимрском вестнике»; тогда же создал небольшую ежемесячную газету «Литературная гостиная», которая просуществовала до 2016-го года. Сейчас, отвечая на ваш вопрос, я достал пожелтевшую подшивку — оказалось, уже тогда я публиковал тексты, эстетически близкие «Парадигме»: Галины Рымбу, Хельги Ольшванг, Максима Амелина, Дмитрия Воденникова, Кирилла Ковальджи, Дарьи Суховей, Юрия Соломко, Сергея Сдобнова, Ольги Туркиной, Марии Малиновской, Анны Орлицкой, Олега Лекманова, Павла Нерлера… Суммарно вышло 128 номеров — а один номер в виде глянца. Но привязка к местной газете (а мы выходили как независимое, но приложение) не давало освободиться от местечковости — основное место отводилось текстам местных авторов, и в 2016-м я завершил проект.

После я несколько лет работал в «Детях Ра» — это был травматичный, но важный для самоосознания опыт (я приехал в Москву, не имея представления о литературных группах, репутациях и пр.; и я благодарен Евгению Степанову за возможность проявить себя и за полученные уроки) — и к моменту ухода из редакции я понимал, что моё место — в кругу журналов «Воздух» и «Нового литературного обозрения», «Цирка “Олимп”+TV», TextOnly и др.

Как известно, создание любого печатного издания начинает отсчёт времени до его закрытия, и наоборот — завершив кимрский проект, в 2017-м году я начал готовить свой журнал актуальной литературы (газету, как мне казалось тогда, я перерос; да и вообще все мы переросли формат газеты), и к концу года у меня была команда и первые авторы. Но в начале 2018-го я узнал, что Екатерина Деришева, с которой мы тогда дружили в формате 24/7, начала подготовку «Контекста» — и присоединился к её — ставшему нашим — проекту.

Ну а теперь мы с Анной Грувер создаём «Парадигму», и эта новая история, в которую я пытаюсь вложить все свои навыки и опыт. Билингвальность издания — единственно правильный и необходимый формат. Делать русский журнал в Украине — ошибочно и с эстетической, и с этической, и с политической точки зрения. Кроме этого, билингвальность расширяет поле взаимодействия с авторами и читателями, таким образом обогащая проект — и по языковому, и по географическому признакам.

 

 

— Сейчас в Украине идет большая дискуссия о том, кому принадлежит русский язык как культурное явление и насколько Россия может претендовать на русский язык как свою неотчуждаемую собственность. Понимаю, что вопрос этот является крайне болезненным для всех – и для русскоязычных, и для украиноязычных авторов Украины. Вы в вашем журнале «Парадигма» фактически предлагаете модель сосуществования и культурного взаимодействия украинского и русского языков. Как вы лично относитесь к этому противостоянию? Какую задачу вы ставите перед собой в этом непростом взаимодействии? Есть ли еще какие-то культурные институции, которые ставят перед собой похожие задачи?

 

В.К.: Язык, на мой взгляд, принадлежит не стране, а людям, говорящим на нём. Какая может быть монополия на язык? Живая речь меняет словарные нормы. Вместе с тем язык — это всегда потенциальный колонизатор, как это произошло, например, в обеих Америках; как до недавнего времени происходило в странах экс-соцлагеря (при том, что язык и его знание никогда не лишние; они расширяют личные границы человека), но подробнее об этом пусть лучше скажет Аня.

А.Г.: Наверное, прежде всего стоит заметить, что ситуация выглядит несколько иначе. На самом деле нет длящейся именно сейчас большой дискуссии. Я принадлежу к поколению, которое младше независимости Украины, и не знаю, каково это – жить в зависимой стране. И всю жизнь наблюдаю языковую холодную войну. Языковой вопрос гораздо глубже, он корнями в нашей истории, где-то подкожно. И обостряется, когда власть хочет отвлечь внимание от страшных проблем, скажем, внешней политики, потому что с ним никогда не прогадаешь.

Здесь, кстати, можно вспомнить первый вопрос – о плюсах и минусах редакторской работы: ведь, по идее, личное отношение выходит за рамки личного и определяет политику издания. Но я это давление (пока что?) не чувствую, поэтому отвечу как есть. Итак, я гражданка своей страны, украиноязычная авторка, а как соредакторка отвечаю за баланс украинского контента в билингвальном журнале.

Мы посвятили опрос этого номера трудностям перевода, и Марианна Кияновская в ответе на вопрос о взаимных переводах сказала замечательно: русский язык – иностранный, даже если является родным для миллионов граждан Украины. Иностранный по отношению к государственному языку. Очень тонкая и очень точная формулировка. Наш журнал это подчеркивает. Мы, например, обязательно публикуем оригиналы в переводческом разделе: будь это французский, испанский или русский. Если абстрагироваться и достичь нирваны, то можно прийти к тому, что взаимодействие с русским языком непростое ровно настолько, насколько является непростым культурное взаимодействие между разными странами. Но для такого инсайта надо в самом деле достичь нирваны (смеется).

Тут еще такой момент, что украинский читатель теоретически может прочесть наш журнал полностью, а русский, к примеру, купив его в «Фаланстере», поймет интуитивно немногим больше половины. Но – я скажу сейчас штуку жестокую, а кому-то она покажется глупой – знаете, это хорошо. Очень важно, когда приходит осознание, что нет, этот язык – другой, непонятный, и поэзия другая, строй у него другой, всё другое. Это далеко не так очевидно, потому что известно, что и по отношению к польскому есть такое предубеждение: да ну, всё ясно и как у нас, разве что pierogi означают вареники, чего там знать.

Отвечая на вопрос о подобных культурных институциях: мы тут, конечно, не первые, but not the least. Журнал «ШО» издается с 1995 года. Существует масштабный литературный портал Litcentr, руководительница которого – Полина Городисская – создала уникальную базу переводчиков, в том числе с украинского на русский и наоборот. Вот уже в течение двенадцати лет Полина организовывает массу мероприятий, многие из которых были открыты двуязычным авторам. Подробнее об этом – и о культурном диалоге между Украиной и другими странами – можно прочитать в содержательном интервью с Полиной в нашем первом номере. Был такой интереснейший проект Kyiv poetry week, издательство «Лоція» (к сожалению, прекратившие свое существование – хочется всё же надеяться, что временно), газета «Листок». В этом августе Галина Рымбу, Янис Синайко и Олег Богун создали трилингвальный проект «Збіг», в рамках которого во Львове уже, например, произошли встречи с поэтами Александром Авербухом и Андреем Голоско. То есть, да, мы не одни. Мы делаем новое.

 

— Отказывается ли кто-то из украиноязычных авторов сотрудничать с вашим журналом? Какое вообще отношение в Украине к «Парадигме» и – в прошлом – к «Контексту»? Появлялись ли связанные с такой направленностью журнала проблемы в России или же вы сразу не предлагали публиковаться авторам с заведомо проимперской позицией?

 

А.Г.: Наш журнал ни разу не сталкивался с отказами в сотрудничестве от украиноязычных авторов. Да, сталкивались с молчанием в ответ на предложение принять участие в опросе о трудностях перевода – со стороны двух очень известных и занятых писателей. Возьму на себя смелость объяснить это молчание нехваткой времени.

Нас поддерживает очень много людей (спасибо!), предлагают помощь, расспрашивают, радуются появлению нового проекта. Мы не ждем благодарности, мы просто делаем – именно поэтому, когда слышим искреннее «мы с вами», особенно счастливы.

Теперь мы по-настоящему билингвальный журнал, не номинально – в этом смысле многое изменилось в сравнении с «Контекстом», но об этом лучше расскажет Вова.

В.К.: И я расскажу. Очевидно, что в «Контексте» украинский язык находился на позиции бедного родственника — в хату пускали, но место оставалось с краю, а то и на углу. Наверное, поэтому в среде украиноязычных авторов «Контекст» был не слишком известен, это была скорее русскоязычная история, что вполне объяснимо, потому что моим соредактором была русскоязычная украинская поэтесса. Что же до проимперцев, то их шансы оказаться в «Парадигме» не больше, чем у лауреата «Нашего современника» попасть в «Новое литературное обозрение». То есть меньше нуля. Как сказала Мария Галина в нашем опросе, — существует немного мест, где незазорно публиковаться. Мы стараемся быть одним их них.

 

— Журнал «Парадигма», если судить по редакторскому предисловию, предназначен для «фиксации едва уловимых трансформаций языка, памяти, сознания» и «воплощения новых способов коммуникации». Значит ли это, что задачей журнала является ориентация на все новое и современное, но без отказа от значимой для вас традиции? Как вы могли бы обозначить эту традицию?

 

А.Г.: Во втором номере «Контекста» был опрос «Что такое актуальная поэзия?» – довольно сумбурный, но интересный и, мне кажется, достаточно важный в качестве фиксации. Там среди прочего Дмитрием Кузьминым было процитировано «Одно лето в аду» Рембо. Я воспроизведу цитату безотносительно всего опроса, потому что это именно та традиция, которую хочется обозначить: «Надо быть абсолютно во всем современным».

Практически у всех, думаю, был подобный опыт, а я поиграю в достоевщину и расскажу про свой – ничего «низкого», просто стыдно. В институте было обсуждение стихотворения одного современного поэта, аудитории текст единогласно не нравился. Я кривилась, сыпала серьезными терминами, что-то там изображала и не узнала прямую цитату из, извините, протопопа Аввакума: «ино еще побредем». Короче, это было очень унизительно и обесценило все мои «умные» мысли. Возможно, какие-то из них были не самые глупые, но я не узнала цитату и испортила всю концепцию. Сбрасывая кого-либо с парохода, отсылки все-таки желательно узнавать и понимать, откуда что, почему и для чего растет. Реальность такова, что это совершенно неочевидная потребность. Ну, это на всякий случай – чтобы не было потом мучительных фейспалмов от самотека.

В.К.: Если коротко, эта традиция — хорошие стихотворения. А есть у них рифма или нет — вторичные половые признаки текста. Так сложилось, что в конвенциональном мирке с яблонь обычно падает ямбо-хорейное занудство или же авторы рефлексируют над своими чувствами и ощущениями (на примитивном и затасканном уровне), если можно так сказать, — занимаются аутолингвофелляцией.

Самое интересное в русскоязычной поэзии происходит в пост-болотной, свободной от набивших оскомину конвенций поэзии, в которой пространство текста накладывается на историческое время, и реабилитированный (после репрессий Готфрида Бенна 1950-го года) субъект имеет право говорить — или только, к счастью, получает право говорить, если речь о женском письме. С другой стороны, начиная с 90-х мы слегка задохнулись в верлибре (хотя и лучше с тех пор не придумано) — и тенденция к откату в прошлое, в архаичные или низовые формы, в тот же примитивизм Данилы Давыдова вновь актуальна; они, преодолев распад (распавшись на атомы цитат) — как бы собираются заново, обогащённые гулом времени, и потому существуют вновь, ожившие и волнующие. Таковы, например, стихи Александра Скидана в первом номере журнала.

 

— Вопрос к вам обоим: чем вам ценна и чему вас научила работа с журналом «Контекст», который тоже был двуязычным и тоже ориентировался на актуальные культурные практики?

 

А.Г.: Этап работы с «Контекстом» для меня ценен в человеческом плане. В профессиональном смысле работа с ним, честно говоря, меня ничему особенно не научила: писала рецензии, вычитывала тексты, делала подборки и брала интервью я и до появления этого журнала. Просто в какой-то момент появилась площадка, где возникла возможность создавать нечто новое – и это радовало. Не зависеть от довлеющей структуры, от политики издания. Может быть, потому, что политика «Контекста» формировалась в процессе, ее было довольно трудно сформулировать – и, как ни странно, какое-то время это могло казаться достоинством, однако журнал, заявленный как двуязычный, не может отдавать явное предпочтение одному языку и оставаться аполитичным. Даже если журнал не определится со своим положением в современном литературном мире, мир сам его определит.

Но я считаю работу с «Контекстом» важным периодом. Было сделано многое, и потенциально у журнала многое впереди. Чем больше проектов – тем лучше, выбор и некое пространство взаимодействия – это только на пользу каждой инициативе и в целом. Я желаю «Контексту» расти и не останавливаться.

В.К.: Мне опять же сложно говорить о проекте, в который я вложился — на протяжении почти полутора лет — полностью. Прежде всего — это был опыт работы в международном проекте. Опыт перерастания себя и — своих же навыков и знаний (а мы знаем: чтобы воспользоваться опытом, нужен опыт). Серьёзный коммуникативный челлендж. Работа с текстами. Отбор, вёрстка, согласование etc., как известно, видимая и самая простая часть работы. (Этим мы с Аней занимались и до, тут она верно сказала, и занимаемся после; но уровень ответственности, редактуры, вычитки и т.д. разный — когда ты полностью отвечаешь за проект или когда есть люди, которые берут итоговую ответственность за себя.) В её основании — романы эпистолярного жанра, и уже несколько, перейду к «Парадигме», — мы с Аней написали «в стол», точнее, в личку и на e-mail нашим авторам. Каждого надо было убедить, каждому — объяснить, что сотрудничать с нами можно, каждого понять. «Контекст» стал для меня если не букварём подобного общения, то, во всяком случае, тренажёрным залом, в котором удалось накачать коммуникативные навыки. Просто теперь мы ходим на тренировки вдвоём с Аней. Сменили зал, но снаряды — те же.

И схожая, но другая этика.

«Парадигма» настаивает на паритете языков, и первая книга, выходящая в нашем издательстве — украиноязычная. Это сборник Дарины Гладун «ІЗ ТІНІ КРАСИВИХ ЧЕРВОНИХ ХЛОПЧИКІВ». В «Контексте» же авторских украиноязычных книг не было; была билингвальная, были переводы на украинский, но это, согласитесь, несколько иное.

И наконец, раз вопрос посвящён «Контексту» (о чём я уже стараюсь не говорить), — я хочу ещё раз поблагодарить Екатерину Деришеву за необходимый и поучительный опыт (совместной) работы и пожелать проекту развиваться и жить.

 

— «Парадигма» выстроена совсем по-другому, хотя видно, что редакторы изучили опыт издания как журнала поэзии «Воздух», так и «Контекста». В чем бы вы хотели продолжить, так сказать, традицию, а в чем сделать нечто принципиально новое?

 

В.К.: Если традиция — это публикация хороших текстов, то мы с радостью готовы её продолжать. И традицию создания журнала как метапроизведения (с множеством соавторов) — тоже.

Но давайте не будем забывать, что каждый новый текст — это нечто принципиально новое. Каждый голос и каждая поэтика. Каждая новая историческая ситуация, которая порождает сдвиг в восприятии и — как следствие или предшествие — сдвиг в письме. Мы стараемся следить за этими сдвигами, фиксировать их, искать новые голоса (для этого, в частности, на нашем сайте создан раздел «Семинар»). Принципиально нова геополитическая ситуация, в которой создаётся журнал (заново актуализирующая вопрос Адорно) — и всем нашим содержанием мы отвечаем на неё.

Принципиально новое — наша совместная работа с Анной Грувер и наш взгляд на то, каким должен стать журнал, какие авторы — через свою индивидуальность — совпадут с представлениями об искусстве «Парадигмы» (а журнал — это лучшие авторы в лучшем порядке) — это всё тоже принципиально новое, хотя и незаметное, если вырывать из содержания отдельные тексты и не задумываться о композиции целиком. Думаю, эта скрыто-наглядная работа отличает любое издание с внятной эстетической позицией.

А.Г.: В одном из предуведомлений мы уже говорили об этом, я подчеркну: мы создаем новую парадигму, в которой никому не известные авторы и авторы, известные всем, оказываются в едином поле. Так устроено наше пространство: в нем нет привычной иерархической системы. Мы стремимся к гендерному равенству, языковому равенству. Равенству во всем. Этого не было ранее.

Мы достаточно закрыты, на самом деле, поэтому я не буду ложно обнадеживать, что в наш проект попасть проще простого. Но мы открыты всем несломленным (Жадан так назвал поэзию: «последний плацдарм для несломленных»).

Вова как-то раз в разговоре новую оптику обозначил так: смотреть со сдвигом. По-моему, это здорово получилось. Взгляд со сдвигом – точка, где сходятся и традиция, и новизна. И мы находимся здесь.

 
———————————

* http://literratura.org/non-fiction/2630-anna-gruver-kto-ya-takaya-chtoby-govorit.html; http://literratura.ru/non-fiction/2658-anna-gruver-stokgolmskiy-sindrom.html