Выпуск №14
Автор: Павел Рославский
Как сторожку открывали
(о книге стихов Олега Романова «Лучшее», Академиздат, 2019)
Та самая глуповатость, которую ставят в свойство поэзии, – корень поэтики Олега Романова. Такой стиль оптимально подходит к звучному имени. Куда лучше, чем манерная традиция на его фоне, где степень пафоса сегодня зашкаливала бы.
С поэзией О. Романова я познакомился случайно, как водится, – после его отклика на мою книжку в «Северо-Муйских огнях». Кто-то усмотрит в этом бартер, кто-то осудит – не суть. А суть – в поэзии, в самой её не замеченной за простотой красоте. Она как сторожка у северных ворот Новодевичьего монастыря – неприметная, но с насыщенной событиями историей и, что важнее, сформирована в результате этих событий.
История начинается с детства, а книжка – с «детских стихов». Пусть автор и не поставил кавычки в заглавии открывающего книжку раздела, от детства здесь только искренность – без маркирующих приставок «новая», «старая» и пр. Искренность одушевлённого – да-да, именно одушевлённого – человека. Искренность и гротеск. И даже веришь в этот дивный мир, несмотря на картонные декорации и нарисованное солнце. Нарисованное словно неотделимо от реальности – стихи автобиографичны, а ткань текста тонка и тактильна. Поэтому нет ощущения размытых границ между реальностью и шаржем.
В «стихах для взрослых» солнце то же, но будто скрытое дым-завесой, а взрослость непосредственно влияет на восприятие течения времени. Не замечает этого течения только ноль-повеса.
Вообще, «Лучшее» О. Романова следует прочитывать с конца, с палиндромов, с игры. Их всего три, но эти три коротеньких стихотворения задают тон прочтения остальных стихов. Без понимания правил игры тексты, порой, воспринимаются как бессмысленные конструкции в буферной зоне.
Как-нибудь по дороге с работы обратите внимание на след от пера в синеве.
Три стихотворения из книги:
***
А лун гром – авось сова моргнула?
Заноза
Я вытаскивал занозу
Той булавкой допотопной,
Что купил за две копейки
Вместе с шариком воздушным
У урюшника в кибитке…
Он стащить тогда пытался
Нашей мамы керосинку,
Та ржавела возле липы,
В том песке, где я ребёнком
Строил замки неживые,
Занозил свою ладошку –
Детской памятью воздушной!
***
Рад старик, болен.
всю жизнь он трудился, раб,
не нажил добра…
сына ждёт, как Богу, рад.
гаснет, встречая ветер.
Возвращение к открытию.
(о стихах Ирины Четверговой, опубликованных в сборнике «ПарОм. Проза и поэзия», Омск: «Амфора», 2020)
В стихах Ирины Четверговой напрочь отсутствует тайна, это отталкивает. Сначала отталкивает. Затем возвращаешься к текстам, к поиску. Но параметры поиска по-прежнему не заданы. И вот снова отталкиваешься, уже сознательно. Однако что-то похожее на физическое притяжение к земле работает и со стихами Четверговой – притягивает. То ли меня к стихам, то ли стихи ко мне. Возвращался к этим стихам раз за разом, пока не достиг амплитуды, когда восприятие текста соотносится с его формой открытия.
Выбранный из неупорядоченного многоголосья голос И. Четверговой близок к говорению – повествовательному описанию физической реальности. Но реальности без переформатирования. Четвергова по-сибирски стойко принимает подачи центричного системообразования, при этом успевает мечтать и, похоже, не воспринимает описываемую реальность как нечто экзистенциальное, ведь «в парке за диспансером осенью // очень солнечно от облепих». Это тот противовес отсутствию тайны, на котором держится концепция фиксации в поэзии (в отличие от сухой документалистики). Присутствует личность. И наконец тексты больше не кажутся плоскими. Напротив, кажется, что глубина того или иного стихотворения имеет чёткое значение, продиктованное степенью ассоциаций с фактами реальности, будь то Грета Тунберг или Улица Полярных зорь.
Говоря о поэзии Ирины Четверговой, следует сказать и о женственности – пусть сегодня не принято говорить о женственности, под натиском различных движений это слово окрашено в пошло-розовый цвет – поэзия Четверговой женственна, цвета лимонного глобуса, не подменяется маскулинной, где нашлось место и трогательному «Тает, тает белая зола // в городе, который я ждала».
Беря немного шире данной подборки, в текстах И. Четверговой нет деконструкций, даже неологизмов нет. Похоже на очерки в стихах. Похоже, мы вернулись к открытию документальной лирики.
Стихотворение из подборки:
***
Грета Тунберг плывёт в ООН,
Грета не едет в Гану –
туда, где свалка так велика,
что уже грозит океану –
тому самому, через который
Грета стремится в ООН.
Это странно со всех сторон!
Грету волнует её «разорённое детство» –
её детство, а не мальчика по соседству.
И потому она едет из самой Швеции,
чтобы сказать, что самолетом летать не надо.
Где в этом правда?
Какой-то челябинский активист,
собирая пластиковые стаканы,
с ужасом думает: «Мы ещё ничего. А вот в Гане…»
Может быть, Грета, прогуливая школу,
не успела узнать, что Африка существует?
что люди воюют
за каждую пядь земли –
против мусора. И ещё корабли
плывут свободно по океану…
Грета, тебя «развели»!
Пешком отправляйся в Гану!
Постирония в эпоху постпластика
(К восьмидесятилетию Александра Шерстюка)
Когда я взялся за эту рецензию, ещё не знал, что её объект уже высказал, что задумывал сказать о себе, в «Северо-Муйских огнях» (№1, 2021). Самопрезентация получилась с характером. Эту публикацию и возьмём за исходные.
Вообще, характер явственно кажется из лирического персонажа А. Шерстюка – а персонаж один, отражение автора в кривом зеркале (далее Персонаж).
Персонаж неудержим в попытках докопаться. Там, где люди обычно держат противопожарный инвентарь, у него расположен сундук, заботливо подписанный «Постирония». Сундук старинный, простецкий на вид, а Персонаж, напротив, выглядит современно, без лоска, с лёгкой неряшливостью, хоть и признаётся, что на столетие отстал. Может, и отстал, но уверенно хлестает абсурдом по новому уставу эпохи постпластика.
Раздельный сбор мусора, отказ от пластиковых пакетов, перевод в цифру с новыми пакетами – данных – к чему это все, если нет истории? История – это тоже (да хоть и то же) творчество, но с обратным вектором. А творят живые, разное творят, порою много говорят, хоть в столбик, хоть в ряд — похоже на цитату, но это нечто иное, нейтральное, вернее даже пограничное. Нет истории, нет и границы, нет и Персонажа. Только текст, который не поддаётся восприятию. Хорошо, что это не так, что Персонаж – творит.
Что ж, с восьмидесятилетием. Свет поэзии, как от звезды – запоздалый, наконец заполняет пространство.
П. С.: А чердак-то, похоже, есть.
Стихотворение из публикации:
Жгут короедов
бывают моменты uno
сжигают сначала Бруно
и Жанну и прочих вредин
теперь жгут жуков-короедов
типографов
к кострам воспылав восторгом
суют в них сучки задоринки
в которых личинки съестные
засели как братья лесные
сжирает их пламя неистовое
жучки норками норовистые
чем же так они провинились
они тихо в хатынях трудились
казнью их за то наказали
что всевышний наказ исполняли
было спущено им высочайше
плодитеся размножайтеся
не забывайте с дятлами делиться
урожайность им ваша сгодится
они и обрадовались дурачки
весь вложили талант в закоулочки
так на радостях и погорели
горят расписанные короедами ели
ах какие невиданные гравюры
изваяли жучки – у них Дюрер
научился зрением зорким
потрясающему узорочью
но нашлись и такие людишки
костерят почём зря жучишек
жгут кострами точёное творчество
в ихнем творчестве видят порчество
матерят: мол леса угрохали
слишком жуткие вы типографы
как вы смели печатать такое
тьфу на вас