Выпуск №14

Автор: Анна Голубкова

Как известно, свою периодическую систему химических элементов Дмитрий Менделеев увидел во сне. Нечто подобное произошло и со мной. Вот я просто иду по улице и вдруг – раз! – внезапно понимаю, что в структуре современной поэзии можно найти определенные закономерности. Конечно, изложенная здесь система ни в коей мере не претендует на окончательность, она имеет гипотетический характер и скорее приглашает к диалогу, чем предлагает какую-то сложившуюся точку зрения. Важной характеристикой предлагаемой системы является ее всеобщность, потому что я постаралась учесть абсолютно все релевантные поэтические практики, насколько это, конечно, вообще было возможно. Тем не менее получившуюся классификацию вполне можно и нужно дополнять. Надеюсь, что эта статья станет прежде всего поводом поговорить о современной поэзии и ее основных направлениях.

Женская поэзия в качестве предмета описания была выбрана совершенно не случайно. На самом деле эти же категории с небольшими изменениями можно применить и к поэзии, написанной мужчинами, о чем более подробно я скажу в конце статьи. Однако в поле современной литературы существует тенденция вытеснения женщин из фокуса публичного внимания. Поэтому мне хотелось бы таким образом подчеркнуть важность того, что сейчас в поэзии делают именно женщины, и создать еще один повод поговорить о написанных женщинами стихах. Но в общем и целом, повторюсь, данная схема с небольшими изменениями и/или дополнениями может работать на всей русскоязычной поэзии в целом, вне зависимости от гендерной принадлежности конкретных авторов. В статье я буду употреблять слово «поэтесса», за что сразу прошу прощения у тех, кто не приемлет этого обозначения.

Несмотря на то, что вся приведенная ниже классификация явилась мне одномоментно в виде стройной системы, впоследствии я поняла, что критерии выделения отдельных ее позиций сформировались по двум признакам – формальному и содержательному. Причем форма учитывалась прежде всего в ее семантической нагруженности. Это работает далеко не для всех поэтических направлений, но, например, выбор классического для современной поэзии силлаботонического стиха всегда имеет дополнительную смысловую нагрузку и значимость, в то время как форма большого нарративного стихотворения такого значения, на мой взгляд, не имеет. Автор выбирает ее вовсе не потому, что хочет подчеркнуть свой отказ от традиции и стремление к эксперименту (тем более что такой стих на самом деле никак нельзя назвать экспериментальным), а по совершенно другим причинам. В то время как сохранение силлаботонической формы всегда значимо и многое говорит о позиции выбравшего подобный путь поэта.

Если мы говорим о женской лирике, то в ней есть целая плеяда поэтесс, которых можно условно назвать «традиционалистками». Они стараются работать внутри сложившейся поэтической системы, исследуя ее границы и предельные возможности. Под «сложившейся поэтической системой» я понимаю рамки условного общественного договора насчет того, какой должна быть «настоящая поэзия», которые, конечно же, прежде всего растут из школьной программы, то есть сложившегося литературного канона. Но если мы говорим о поэзии именно женской, то часто своей тематикой она этот канон разрушает (скорее всего, ненамеренно), потому что темы, о которых пишут поэтессы, выходят за рамки этих самых возвышенных представлений о «настоящей поэзии». В пример можно привести известное стихотворение Марии Ватутиной «Девочка наша», которое демонстрирует читателю в голом и совершенно неприглядном виде гендерные стереотипы. И хотя эту поэзию нельзя назвать инновационной, как только поэтессы начинают правдиво описывать свой женский опыт, устоявшаяся каноническая система разрушается изнутри просто потому, что сама эта тема, за исключением отдельных ее мотивов, никогда не входила в наш литературный канон. Кроме Марии Ватутиной, к «традиционалисткам» я бы еще отнесла Надю Делаланд, Ганну Шевченко, Катю Капович, Наталью Полякову, Татьяну Вольтскую, Анну Аркатову, Ольгу Сульчинскую, Ольгу Аникину и некоторых других. Кстати, далеко не каждого автора можно отнести к какому-то одному направлению. Как мы увидим далее по ходу статьи, есть ситуации, когда одно стихотворение можно причислить к разным направлениям или же когда автор совершенно очевидно переходит от одного направления к другому.

Это первое и наиболее, если так можно выразиться, каноническое направление современной женской русскоязычной поэзии. Как уже было сказано выше, в данном случае выбор поэтической формы является абсолютно осознанным. Автор сознательно встраивает свое творчество в рамки канонизированной традиции, противопоставляя свой опыт романтическим попыткам обновления канона и поэзии вообще. Хотя позиция поэта-романтика, отрицающего прошлое и исповедующего культ нового, к нашему времени стала не менее традиционной. Да и собственно авангарду уже больше ста лет, так что его тоже можно считать своего рода традицией. Тем не менее для этого направления характерны прежде всего два признака – это восприятие поэзии как занятия безусловно возвышенного и сознательная опора на канонические образцы. На мой взгляд, это направление предпочитает классическую литературную парадигму именно в доромантическом ее понимании, что дает им мощную поддержку предыдущей поэтической традиции и одобрение достаточно широкого круга читателей. Темы стихотворений и позиция лирического персонажа (во всем, что не касается собственно женского опыта) здесь не выходят за рамки, очерченные классической литературой.

Ко второму направлению я бы причислила поэтесс, экспериментирующих с силлаботоникой. Для них эта формальная структура уже не имеет той семантической значимости, что для первой группы. Они предпочитают силлаботонику, но относятся к канону без особого пиетета. Поэтому в рамках этого направления возможны самые разные эксперименты со стихом – как формальные, так и стилистические. Стихи поэтесс этого направления уже нельзя считать «традиционными». Тем не менее более массовый читатель видит здесь прежде всего соответствие своим представлениям о поэзии и только потом обращает внимание на содержание, которое в свою очередь вполне может его и оттолкнуть, потому что не является полностью узнаваемым. Ведь как раз с точки зрения содержания у этих поэтесс явно выражен личный художественный поиск. Это попытка говорить от себя, но при помощи очень условной традиции. Тем не менее эта связь все-таки еще остается для них важной, что и позволяет выделить особую группу. В качестве примера здесь, на мой взгляд, следует назвать Анну Золотареву, Наталию Черных, Ингу Кузнецову, Евгению Риц, Наталию Санникову, Татьяну Риздвенко, Юлию Скородумову и др. Сюда же можно отнести и Веру Павлову, которая в свое время кардинально обновила традиционный набор тем женской лирики.

Я специально перечислила имена очень разных поэтесс, чтобы показать тот широкий спектр поэтик, который можно обнаружить в рамках этого направления. Например, Анна Золотарева сочетает в своих стихах тяжеловатую архаику русского XVIII века и прозрачную жесткость авангарда. В стихах Наталии Черных можно обнаружить пышную избыточность барокко, где переплетено абсолютно все — история оборачивается современностью, а современность немедленно оказывается историей, отдельные образы вырастают в глобальную идею, а глобальные идеи мгновенно сворачиваются в несколько манерные предметные картинки. Стремительная лирическая скороговорка Инги Кузнецовой напоминает полотна импрессионистов. Жизнь большого и во многом бесчеловечного города во всем его утомительном разнообразии отражается в стихах Евгении Риц, которая перемешивает пласты реальности, создавая ощущение словесного фейерверка. Наталия Санникова доводит до крайнего предела цветаевское противостояние быта и бытия, показывая его неприглядную изнанку. И совсем по-другому обращается с бытом Татьяна Риздвенко, у которой быт совпадает со стихией жизни, точно такой же многообразной, неисчерпаемой и непредсказуемой. И наконец Юлия Скородумова соединяет постмодернистскую иронию с «классическим» русским стихом именно в той необходимой пропорции, чтобы получить искрящийся весельем, неостановимый и всепобеждающий карнавал.

Тематика стихотворений у поэтесс этого направления самая разнообразная, а вот про лирического персонажа так сходу ничего не скажешь, нужны дополнительные исследования. Вернее, я бы назвала этого персонажа мерцающим и проблемным, потому что очень часто он присутствует в скрытом виде. И даже если стихотворение написано от первого лица, это вовсе не значит, что лирическое «я» имеет хоть какое-то отношение к репрезентации внутреннего мира поэтессы. Индивидуальный поэтический поиск выражается здесь, на мой взгляд, именно в работе с элементами поэтики, в попытке соединить несоединимое, высказать свое частное исключительно через общее. Но абсолютно четко у всех представительниц этого направления прослеживается стремление взломать традиционную поэтику и привнести в каноническую поэзию нечто новое и подчас неожиданное. Эти стихи безусловно размывают рамки канона и расширяют горизонты русскоязычной поэзии в сознании более массового читателя. Также они, как правило, вполне востребованы в профессиональном литературном сообществе. Более того, некоторые приверженцы классического школьного стихосложения только в таком виде и готовы признать возможность стихотворного эксперимента. И потому это очень интересное направление до сих пор, на мой взгляд, остается одним из самых перспективных, в том числе и для начинающих авторов.

К третьему направлению можно отнести поэтесс, активно использующих в своем творчестве разнообразные мифологические элементы. Именно этот момент оказывается для них конструктивно важным, хотя сама форма стихотворения может быть разной – от силлаботоники до длинного нарративного верлибра. Миф – это самая древняя идейно-художественная конструкция, поэтому на самом деле эти поэтессы обращаются к наиболее известным и хорошо укорененным в культуре мифопоэтическим образам. По своей сути именно это поэтическое направление является наиболее традиционным из всех выделенных мною. Вероятно, у этих авторов есть потребность говорить не столько от своего имени, сколько от имени большой человеческой общности или даже коллективного бессознательного. Именно общее для них в конечном итоге важнее частного. А проблема индивидуального оказывается составной частью проблемы бытия вообще.

Особенно хорошо это заметно на стихах Марии Галиной, которая умеет правильно сочетать реальную основу с элементами фольклора и фантастики. Наиболее характерна в этом отношении, на мой взгляд, ее поэма «Всё о Лизе», где таинственное и неведомое является воплощением тайны бытия, которое принципиально не поддается пониманию. Мир страшен, а человек – смертен. Именно этот экзистенциальный ужас первобытного человека очень хорошо умеет воплощать в своих стихах Мария Галина. Примерно в похожей стилистике, как мне кажется, работает Елена Михайлик, у которой, однако, ужас бытия, такой наглядный у Галиной, оказывается зашифрованным в близком к барочному цветущем многообразии. С античной мифологией (но, разумеется, не только с ней) много работают Елена Фанайлова, Татьяна Бонч-Осмоловская и Елена Зейферт. Городской фольклор ХХ века и различные народные поверья используют в своих стихах Мария Степанова и Екатерина Симонова, хотя на этом, разумеется, их поэтика далеко не исчерпывается. Наиболее наглядный пример – стихотворение Екатерины Симоновой, победившее в 2019 году в первом сезоне премии «Поэзия». В нем актуализированы народные верования о присутствии души умершего в его прежнем жилище. Особым феноменом в этом контексте являются стихи Аллы Горбуновой, которая работает в этой же стилистике, но преломляет ее совершенно по-особому. Алле Горбуновой удается сочетать экспрессивное выражение собственных чувств с архетипической символикой. И вот это очень точно соблюдаемое соотношение сегодняшнего дня с огромным пластом не до конца осмысленной народной культуры делает ее поэзию совершенно уникальным явлением.

В формальном отношении стихи поэтесс этого направления тяготеют к силлаботонике, хотя прямой установки на воспроизведение канона тут нет. Гораздо важнее им, как мне кажется, при помощи общеизвестных мифологических образов и полузабытых фольклорных персонажей выразить свое личное отношение к жизни. Из кирпичиков коллективного бессознательного и повседневных народных суеверий они строят свою оригинальную поэтику. И здесь мы опять-таки не сможем вот так сразу, при первом же взгляде на стихотворения, обнаружить имплицитного автора. В каждом случае потребуется большое исследование, чтобы вычленить авторскую позицию из галереи близких к фольклору персонажей. Любая житейская ситуация подается здесь через ее мифологические измерение. Особенно это заметно в поэтике Аллы Горбуновой, о которой следовало бы поговорить отдельно. Но в любом случае эта попытка сочетания наработанного за три столетия стихотворного опыта с фольклорной традицией как минимум заслуживает уважительного прочтения.

Следующее четвертое направление почти полностью противоположно третьему, я бы условно назвала его экзистенциальным. Ведь принадлежащие к нему поэтессы больше всего озабочены проблемой существования человека в мире. В их стихах очень сильно именно индивидуальное начало. Вопрос формы здесь является вторичным, хотя среди стихотворений преобладают, как мне кажется, верлибры. Есть и вполне классические по форме силлаботонические стихи, но в любом случае их содержание вовсе не классическое. Поэтессы этого направления открыто говорят о себе и своем отношении к миру, что в контексте русской поэтической традиции можно даже считать женским революционным жестом. Лирический субъект в современной русскоязычной поэзии, как правило, ставится под сомнение. И уж точно, по всеобщему убеждению, женщина не имеет никакого права на субъектность. Поэтому такие стихи взламывают еще и представления о традиционной женской гендерной роли. К этому направлению я бы причислила таких поэтесс, как Ирина Котова, Евгения Вежлян, Юлия Подлубнова, Лилия Газизова и др.

Ирина Котова пишет о боли – о той самой, с которой каждый день сталкиваются врачи, и о боли существования, крайне затрудняющей для женщины возможность выстроить свою идентичность. Ее героиня – это человек в крайне неблагополучном мире, но в то же время это и человек, осознавший свое положение и ищущий из него выход. Евгения Вежлян в своих стихах пишет напрямую от лица женского персонажа, она исследует именно женскую субъектность, не использует маски, не боится быть женщиной. В мире стихов Юлии Подлубновой очень сложно жить, ведь это мир крайне неуютный. Большой город равнодушно и даже несколько недоброжелательно наблюдает за тем, справится героиня со своей жизнью или же не выдержит и погибнет. И противостоит всему миру с его неизбежной и явной агрессией именно женский лирический субъект. В стихах Лилии Газизовой очень много иронии и тонких самонаблюдений. Поэтесса работает со своей социальной маской, очень хорошо разграничивая собственного персонажа и навязанные гендерные представления. Кроме того, у ее лирического субъекта есть абсолютно четкое представление о границах своего «я».

Общим для всех этих поэтесс является обостренное переживание бытия, которое так или иначе связано с пограничными ситуациями. И это еще раз подчеркивает именно экзистенциальный контекст этой поэзии. Но в то же время это очень женская поэзия, потому что жизнь женщины в России и есть сплошная пограничная ситуация, когда приходится постоянно отстаивать свои личные границы, право быть субъектом, право на высказывание, а довольно часто – и вообще право на жизнь. И очень важно, на мой взгляд, что поэтессы почти не работают с масками («бедного поэта» Евгении Вежлян все-таки маской считать не стоит). Не думаю, что в этом случае имеет смысл вести речь об «искренности», скорее о выражении сложных отношений с реальностью. Тут больше подходит слово «правда», даже «правда жизни», но именно в преломлении ее очень личного восприятия. Эта лирика к тому же имеет философский подтекст – в его онтологическом и антропологическом измерении.

Пятое направление я после некоторого размышления назвала нарративным. В русскоязычной поэзии оно стало развиваться относительно недавно, и в первую очередь именно его связывают с так называемой поэтикой травмы, или «травмоговорением». Такое произведение, как правило, написано в виде большого верлибра или близкого к верлибру гетероморфного стихотворения. Именно такие стихи труднее всего воспринимаются русскоязычным читателем, привыкшим к школьной силлаботонике. Именно их чаще всего критикуют как «прозу, записанную в столбик». Наиболее яркими представительницами здесь надо, конечно, назвать Оксану Васякину и Галину Рымбу, хотя нарративные стихотворения есть и у Екатерины Симоновой, Марии Малиновской, Елены Зейферт (например, цикл стихотворений, посвященных покойному мужу) и некоторых других. Особенно интересно, на мой взгляд, работает здесь в последнее время Ольга Брагина, проговаривая в своих стихах травму патриархата, все то, что неявно мешало жить ей и продолжает мешать жить всем остальным женщинам.

Некоторые критики-мужчины осуждают такие стихи за слишком личное содержание, которое якобы выносится на всеобщее обозрение. Однако тут, на мой взгляд, мы видим прямое воздействие эффекта подмены. Эти темы раньше практически не затрагивались в русскоязычной литературе, именно поэтому они могут восприниматься как личные и даже не совсем приличные. На самом же деле, как правило, речь в этих стихах идет об общем, личное здесь соотносится с общим и представляет собой одну из его вариаций. Возможно также, что свою роль здесь играет форма нарратива, который в сознании читателя неразрывно связан с эпическим началом. Как бы там ни было, жизнь в нарративных стихах предстает как процесс и опыт проживания травмы. И лирический субъект оказывается захваченным и включенным в этот процесс часто даже помимо своей воли. Как написано в одном советском романе, «нужно было жить и исполнять свои обязанности». И вот этот момент обреченности эпохе и неизбежности гендерной объективации очень хорошо проявляет нарративная поэзия. Вот почему подобная форма оказалась наиболее подходящей для женского, в том числе феминистского, высказывания. Также можно предсказать популярность данной поэтической формы при описании исторической травмы ХХ века, так пока и не проработанной в русском обществе.

Шестое направление, самое популярное в актуальной поэзии, я обозначила как деконструктивистское. Иногда к нему приравнивают ту феминистскую поэзию, которая занимается разрушением патриархального языка изнутри самого этого языка. Хотя на самом деле формальные рамки феминистской поэзии, как видно даже по этой статье, намного шире. Кроме того, к деконструктивистскому направлению можно причислить поэтесс, которые никогда не были феминистсками, а также большое количество поэтов-мужчин. Часто у авторов этого направления возникает стремление приравнять к нему вообще всю современную русскую поэзию, а то, что оказывается за его рамками, маркировать как некачественное, банальное, устаревшее, неинтересное. Это, в общем-то, неудивительно, учитывая, что именно в этом сегменте современной поэзии много критиков и профессиональных литературоведов, которым интересны только такие сложно устроенные стихи, порождающие бесконечное множество интерпретаций. Назову несколько имен, хотя на самом деле их, конечно, намного больше. На мой взгляд, деконструктивистскую поэтику можно усмотреть у таких поэтесс, как Екатерина Захаркив, Настя Денисова, Елена Костылева, Станислава Могилева, Елена Георгиевская, Гали-Дана Зингер, Дарья Суховей, Дина Гатина и многих других.

Как раз в этой поэтике практически невозможно обнаружить лирического субъекта. А если он все-таки обнаружен (или был волюнтаристски сконструирован в процессе исследования), то все равно распадается прямо на глазах на какие-то малозначительные части. В этих стихах абсолютно все ставится под сомнение, даже попытка говорить от «своего имени» оказывается в конце концов всего лишь «я»-конструктом. Но самой главной характерной чертой этого направления является, конечно, исследование языка. Причем языку в некоторых случаях приписываются трансцендентные и даже чуть ли не божественные признаки. Однако инструменты для деконструкции у поэтесс могут быть самыми разными. Гали-Дана Зингер, например, использует различные маски и тотальные эксперименты со стихом. Дарья Суховей разбирает реальность на отдельные фрагменты, ставя под сомнение саму возможность единого взгляда на вещи. Дина Гатина в качестве инструмента деконструкции применяет так называемую «детскую» оптику.

Так или иначе это направление уже достаточно неплохо описано, поэтому остановлюсь на феномене Галины Рымбу, в поэтике которой уже можно выделить три абсолютно разных периода. Ведь это не только одна из самых заметных, но и одна из самых динамично развивающихся представительниц современной русскоязычной поэзии. Начинала Галина Рымбу с экспериментальной силлаботоники. Именно эти стихи до сих пор вызывают приступы умиления у правоконсервативных критиков типа Валерия Шубинского. Затем в ее творчестве наступил период деконструктивизма. Написанные в это время стихи, насколько понимаю, по большей части вошли в книгу «Жизнь в пространстве», выпущенную в 2018 году издательством «НЛО». Правда, в самом конце этой книги появились уже совсем другие – нарративные – стихи, о которых было сказано выше. Собственно говоря, именно нарративные стихи Галины Рымбу, в том числе «Моя вагина», и вызывают совершенно удивительную по своему накалу и ожесточенности полемику.

В следующую седьмую категорию я выделила такое неочевидное направление, как «мистическая» или даже религиозная поэзия. Обнаружено оно было мною совершенно случайно. В свое время я написала большую статью о книге Евгении Сусловой «Свод масштаба», где пыталась рассмотреть эту книгу с точки зрения поэтики эксперимента. Однако у меня ничего не получилось. Установки на эксперимент в этой книге не было, хотя какие-то экспериментальные приемы там безусловно применялись. И уже при подготовке этой статьи, размышляя о деконструктивистском направлении, я поняла, что установка на деконструкцию у Евгении Сусловой тоже отсутствует. Вообще складывается ощущение, что в ее стихах идет речь о невыразимом, то есть о таком переживании, которое выразить словами просто невозможно. Более того, вместо тех слов, которые хоть как-то могли бы описать эти ощущения, Евгения Суслова специально берет и подставляет совершенно другие слова, а для большего эффекта сохранения тайного и сокровенного – чтобы уж точно никто ни о чем не мог бы догадаться – еще и ломает синтаксис. В этих стихах, на мой взгляд, заключена невозможность высказывания о неких специфических переживаниях, напрямую связанных с опытом, близким к мистическому или прямо мистическим. К этому же направлению можно отнести и стихи Анны Глазовой, которая тоже не занимается деконструкцией, а совсем наоборот – пишет «для землеройки», выстраивая в своих стихах воздушную, почти невесомую словесную конструкцию, имеющую смысл и некую внешнюю точку притяжения. И вот к этому мистическому направлению, которое имеет черты поэзии экспериментальной, но ни в коем случае ею не является, по необходимости примыкает религиозная женская поэзия, одной из самых заметных представительниц которой является пишущая вполне традиционные стихи Людмила Вязмитинова.

Восьмое направление я назвала минималистским. К нему можно отнести Наталью Азарову, Татьяну Грауз, Татьяну Данильянц, Асю Энгеле, Марину Хаген, Ольгу Логош, также сюда, наверное, можно причислить и Анну Орлицкую. На некоторых из перечисленных поэтесс большое влияние оказал Геннадий Айги. Определяющим признаком, на мой взгляд, здесь является тяготение к философскому осмыслению бытия и преодоление частного ради всеобщего. В стихах Ольги Логош, например, можно обнаружить натурфилософию, а в стихах Марины Хаген – стремление в наиболее краткой форме выразить наиболее глубокое содержание. Поэтессы этого направления пишут о бытие я-в-мире, причем это «я» практически не имеет каких-то дифференцирующих признаков. Говоря проще, стихи эти написаны от лица человека вообще, не имеющего пола и возраста, и женское начало в них можно обнаружить, только применив какие-то дополнительные методы анализа.

Творческую практику Натальи Азаровой, впрочем, можно отнести не только минималистскому, но и к экспериментальному направлению в современной поэзии. С выделением и описанием этого направления имеются некоторые сложности. Как уже упоминалось выше, далеко не все, что кажется экспериментом, на самом деле им является. Кроме того, непросто изобрести что-то новое после опытов дадаистов. Тем не менее поэтессы этого направления действительно работают с языком, исследуя его конструктивные, фонетические, синтаксические и иные возможности. Здесь также, конечно, следует назвать Нику Скандиаку, Полину Андрукович и Ольгу Зикрату. Экспериментальные стихи есть и у Татьяны Бонч-Осмоловской, и у Светы Литвак, которая вообще работает в рамках сразу нескольких направлений – экспериментальная силлаботоника, мифопоэтическое, минималистское, экспериментальное.

Десятое направление – это документальная поэзия, которой занимаются Лида Юсупова и Мария Малиновская. Это направление прекрасно описано Виталием Лехциером в статье «Экспонирование и исследование, или Что происходит с субъектом в новейшей документальной поэзии», опубликованной в журнале «НЛО» (№ 2, 2018), поэтому подробно останавливаться на нем я не буду.

Ну и последнее одиннадцатое направление можно во всех смыслах назвать маргинальным. Это экспрессионистская поэзия, которая почему-то очень плохо приживается на отечественной почве. У меня в свое время была попытка определить и описать границы этого явления в статье «Экспрессионистические тенденции в современной русской поэзии» (журнал «РЕЦ», № 63, 2010), к которой и могут обратиться все желающие. Экспрессионистские, на мой взгляд, стихи писали Юлия Попова, Вита Корнева, Евгения Вотина, которые, насколько мне известно, на данный момент ушли из поэзии. Также подобные стихи можно найти у Динары Расулевой, поэтов из слэмовых кругов и так называемых «барных» поэтов (например, Гелия Мигулина). Так что надежда на то, что у нас все-таки разовьется экспрессионистская поэзия, до конца не потеряны.

Итак, у меня получилось одиннадцать поэтических направлений: «традиционалистское», экспериментальная силлаботоника, мифопоэтическое, экзистенциальное, нарративное, деконструктивистское, минималистское, экспериментальное, «мистическое»/религиозное, документальное, экспрессионистское. Выделение это, хочу подчеркнуть еще раз, достаточно условное и в первую очередь призвано стать поводом для обсуждения. Тем не менее, как мне представляется, если насчет маргинальных поэтических направлений еще можно спорить, то все основные вполне соответствуют действительности.

На основании получившейся классификации можно достаточно четко обозначить наиболее перспективные с точки зрения обретения популярности способы письма. На мой взгляд, это экспериментальная силлаботоника, деконструктивистское, а также мифопоэтическое и нарративное письмо. Под популярностью здесь, конечно, имеется в виду известность среди литературного сообщества. У более широкого читателя, что естественно, популярны откровенно традиционалистские методы письма, иногда даже с утрированными чертами поэтики. Авторов этого типа я не стала включать в классификацию, хотя они так или иначе примыкают к первой группе поэтесс.

Если мы будем применять эту классификацию к поэзии, написанной мужчинами, то потребуется небольшая корректировка. Для мужской поэзии мифопоэтическое и нарративное направления являются скорее маргинальными, хотя здесь есть несколько очень известных авторов – Федор Сваровский, Кирилл Медведев. Точно так же здесь наиболее популярны экспериментальная силлаботоника и деконструктивистское письмо. И еще следует, наверное, ввести дополнительное направление иронической поэзии, которая почти полностью отсутствует у женщин (Света Литвак – исключение). В остальном эти классификации, как ни удивительно, по своей сути вполне совпадают.