Выпуск №14

Автор: Елена Сафронова

 

Ржать и пахать

 

Мы ехали в машине и ржали, перекидываясь, точно конфетти, Интернет-мемом: «В Году Лошади будем все ржать и пахать!»

Поля за городом, рыжие с белыми подпалинами, не наводили на мысль о пахоте. И ржать в сельском пейзаже было решительно не над чем. Но в нас оглушительно гоготала «Белая лошадь», которой (или с которой?) мы встретили лошадиный год.

…Вчера, 31 декабря, всё начиналось пристойно. Мы с мужем пришли встречать Новый год к Клавке и её мужу Остапу. Традиции чокаться шампанским с ними уже много лет – мы «пропивали» таким образом и задумчивых Овец, и буйных Обезьян, и коварных Крыс, и милейших Кроликов… Но Год Лошади, выносливого, сильного и благородного животного, позвал нас на подвиги – и от этого зова мы не смогли отмахнуться.

В этот Новый год к Клавке приехала Валька. Из-за границы. Она счастливо перебралась в Чехию несколько лет назад и даже сумела там пристроиться – по её словам, работала в сфере дизайна интерьеров и преуспевала. Судя по Валькиной машине, растолкавшей всякие там «Лады» возле Клавкиного подъезда, дизайны интерьеров в Чехии – просто золотое дно. Проводила старый год Валька с родителями, живущими безвыездно в нашем городе, а приветствовать новый прибыла к нам.

На новогодний стол Валька привезла пять килограммов мандаринов – по советской детсадовской привычке, она не понимала Новый год без этих тропических фруктов, а прагматичные чехи, в свою очередь, не понимали, что за чудо – лопать в праздничную ночь плоды, которых и все триста шестьдесят четыре дня в магазинах завались. Всё бы ничего, но мы с мужем тоже припёрли с собой килограмм мандаринов. И Клавка с Остапом запаслись килограммом…

Если бы Валька не привезла с собой ещё три ананаса, мы рисковали бы сильнейшей аллергией на цитрусовые.

Во время застолья нас окружали лошади. Деревянная лошадка висела на ёлке, фарфоровая стояла посреди стола, грустно уставившись в блюдце, где горкой лежали дольки мандарина, надувная болталась под потолком прихожей, клюя добродушной мордой каждого входящего в дом, привязанная, точно к коновязи, к антресолям шкафа. Также с нами была стеклянная лошадь «White horse» в виде табуна из четырёх голов.

Через её «линзу» мир обрёл неожиданные очертания. Так, мы с подругами углубились в эмоциональную беседу на тему «Два мира – два кефира» сразу после поздравительной речи президента и не вдруг заметили, что мужчины не принимают в разговоре участия. Моего мужа мы вскоре обнаружили в детской комнате, покинутой своевольной Клавкиной дочерью ради вечеринки (плавно переходящий в утренник) с подругами по седьмому классу. Федор смотрел по Дашкиному компьютеру старый боевик с Брюсом Уиллисом и был непревзойдённо счастлив в компании супермена и миски с «Оливье». В этом тройственном союзе мы их и оставили.

Неожиданно, как нам показалось, надувная лошадь в прихожей издала звук, похожий не на ржание, а на вовсе неприличный казус, и стала плавно снижаться с верхотуры. Клавка недобрым словом помянула продавца гелиевых игрушек. В замедленном падении символа года нам почудилось недоброе предзнаменование, и мы бросились ловить Лошадку. Но не успели, застряв все втроём в дверях. Лошадь опустилась на что-то неровное и бугристое.

Так был найден Остап, пропавший с глаз в первые часы застолья. Он спал на новом коврике в прихожей. Коврик Клавка купила специально к приезду Вальки и очень им гордилась – он был ворсистый и нарядный. Видимо, эти качества в совокупности привлекли Остапа. Добудиться его мы не смогли, Клавка махнула рукой и обещала утром устроить ему порку на конюшне.

По свету выяснилось, что Клавка не шутила. Новогодняя ночь и «White horse» низвели на нашу храбрую подругу сатори, и она заявила, что пошло встречать год Лошади в обществе четвероногих игрушек. Клавка сказала, что знает отличную частную конюшню в ближайшем пригороде Гдетотамска, на которой посетителям оказывается целый спектр услуг – от катания на тройках до аренды битюга для сельскохозяйственных работ, — и что нам следует поехать туда и лично приобщиться к Лошадиному году. А кое-кому – добавила она со значением, буравя глазами виновато поникшего мужа – хорошо бы посмотреть на конюхов и испугаться своего ближайшего будущего!.. Если дозу каждодневную не снизит!.. На этих словах она погрозила Остапу пустой бутылкой из-под виски, которую извлекла ночью из его судорожно прижатых к груди рук. 

Мы стали будить Вальку, спавшую прямо на диване в гостиной, где стоял накрытый стол. Под утро заботливая Клавка накрыла Вальку, заснувшую в позе срубленного саксаула, пледом. Под этим пледом теперь красовалась форма клубка из спящих змей, и мы потратили много времени на поиск Валькиного уха. Так и не нашли, стали теребить за все выступающие части тела.

Спустя сорок минут – звонок будильника над диваном, крики «Пожар!» и «Машину угнали!», работа телевизора на полную мощность и щипки мягких тканей – Валька проснулась, выпростала голову из-под думочки с вышивкой (под которую мы не додумались заглянуть) и лирически-мутным взором посмотрела за окно, потом на часы.

– Надо же, час ночи, а как светло! – радостно изумилась она.

Мы сообща попытались растолковать Вальке, что сейчас час дня, а не ночи.

– Не может быть, я же всего на минутку прикорнула! – пуще удивилась она.

Мы съели для поправки грибные кислые щи, сваренные хозяйственной Клавкой специально «наутро», и снова, по очереди (за щами тоже), постарались уведомить Вальку, что первый день нового года уже наступил, и мы ради прогулки должны поехать пообщаться с лошадками, покормить их вкусненьким, чтобы задобрить хозяйку наступившего года, сфотографироваться и просто приколоться. С «поехать» Валька покладисто соглашалась. Но со временем у неё выходил какой-то затык. После всех наших уговоров она снова взглянула на часы:

– Ну вы глядите – два ночи, а светло, как днём!.. Конечно, тут же другой часовой пояс, чем в Праге!.. Ура, белые ночи! – хотя нам до зоны белых ночей как до Пекина на четвереньках, и те бывают только летом.

Так как Остап заснул первым, то он первым и проснулся, и был готов сесть за руль. Валька любезно предоставила нам всем свой джип, куда мы и погрузились. Все, кроме моего мужа. Он сказал, что лошадей лучше посмотрит в Интернете. И Клавкиной дочки, которая всё ещё не вернулась из гостей.

Частная конюшня называлась «Лицом к природе». Её предваряли резные деревянные ворота, украшенные лошадиными головами, глядящими на гостей. Остап встал лицом к лошадиной голове справа и глубоко задумался. Втроём дамы отвлекли его внимание и втащили мужика на территорию конюшни.

Она была неожиданно большая, обрамлённая высоким бревенчатым забором. Внутри куча строений располагалась в порядке самом хаотическом. Главным среди них нам показался навес, под которым вдоль кормушек с сеном стояли и прохаживались лошади. Таких навесов было штук десять, но мы оккупировали первый.

– Ой, какие хорошенькие! – умилились мы.

– Однако как ядрёно пахнут! – вырвалось у Остапа.

Остап прилип к стенду из досок, на котором висело множество объявлений – каждое из них рекламировало какую-то пользу от конюшни: иппотерапия, верховая езда, школа верховой езды, катание на тройках…

– Иппотерапия – это что такое? – осведомился Остап.

– Лечение лошадьми! – авторитетно объяснила Клавка. – Например, от пьянства лечат ударом копыта по балде…

Остап сторожко отошёл подальше от навеса.

С собой мы взяли Валькин ананас и два кило мандаринов для лошадок. Ананас Остап топориком для мяса дома порубил на крупные куски. Среди крупных флегматичных лошадей вился любопытный ярко-рыжий жеребёнок. Он был такой славный, что мы наперебой протянули к нему руки с угощением. У Клавки и у меня были ломти ананаса, у Вальки – дольки мандарина. Над тем, как Валька торопливо чистила мандарин для маленькой лошадки, мы с Клавкой хихикали в кулак. Потом пора хихикать настала Вальке. Жеребёнок сожрал её мандариновую россыпь одним глотком, слизнув с ладони мягкими губами и шершавым языком – ощущение балдёжное, закатила глаза Валька! – а мой ананас выплюнул, едва разжевав. Через секунду следом полетел и Клавкин ломоть.

– Чего это он? – переглянулись мы. Подняли фрукт, обтёрли о снег и снова сунули жеребёночку – он от нас не отходил, пританцовывая на месте и выжидательно следя за нашими руками.

Жеребёнок снова сплюнул угощение в сугроб. Наблюдавший за нами Остап снисходительно ухмыльнулся:

– Нет у вас подхода к животным! Дайте-ка сюда!

Мы вручили мужчине ананасы. Остап подходил к жеребёнку, точно к пробитому паровому котлу – боком, выставив далеко вперёд руку с угощением. При этом он прицокивал языком и присвистывал.

– Он же не собака, – вполголоса заметила Клавка.

– Не учи! – огрызнулся Остап.

Жеребёнок готовно взял у него из пальцев лохмушку ананаса, помял во рту и… харкнул за ограду. Мы захохотали. Остап ощетинился.

– Ты не лошадь, ты свинья какая-то! – заорал он жеребёнку.

– Вы что делаете, вашу мать?! – закричали нам издалека. С мантрой, звучавшей как «трам-трам-трам», к нам спешил немолодой конюх в потёртом ватнике.

– Кто ж жеребёнка твёрдым кормит? Он же сосунок ещё, зубов не имеет! Себе эту хреновину засунь, – он подробно объяснил Остапу, – я посмотрю, как ты её там прожуёшь!..

– А что тут твердое? – озабоченно спросил Остап. Он рассмотрел ломоть ананаса с разных сторон, положил в рот, вдумчиво прожевал. Проглотил и заключил: – Мягкое! Только кислое!

Жеребёнок, пресыщенный нашим хлебосольством, подбежал к рослой чёрной кобыле и нырнул ей под живот. Пристыжённые, мы отвернулись. Взрослым лошадям мы давали мандарины. Они их ели с кожурой.

Белой меланхоличной кобыле я лично скормила шестнадцать мандаринов. Клавка фотографировала меня в процессе. Мне показалось, что мы с лошадью достаточно подружились, чтобы сделать фото «в обнимку». Когда белая, точно удав, сглотнула последний мандарин, я протянула руку – обнять её за шею. У меня был в уме план кадра, где я обнимаю кобылу через забор. Мне казалось, я тяну открытую ладонь к добрым печальным глазам лошади…

Мои пальцы наткнулись на крепкие жёлтые зубы. Лошадь недвусмысленно дала понять, что хочет ещё мандаринов. И что её дружба так дёшево не покупается. Кусалась она больно, как электромясорубка. Поэтому мы с Клавкой отбежали на всякий случай подальше. Лошадь повернулась к нам спиной, и мы поняли, что это не кобыла.

Мы наткнулись на Остапа. Ругаясь себе под нос, он отчищал ботинки от навоза. Отвозив их о снег, он тут же попал ногой в новую кучу конских яблок.

Возле следующего навеса, где теснились лошади в попонах – иные с очень кокетливыми рисунками! — стояла подтянутая энергичная женщина в спортивном костюме и нескольким собравшимся – судя по виду, таким же, как мы, туристам, пережившим новогоднюю ночь — рассказывала:

– …Я однажды утром на неё прикрикнула для острастки, и она весь день была не в своей тарелке! Надутая ходила, молчаливая!.. Мне самой так неудобно было, что я её обидела, я подошла к ней мириться – буквально одно доброе слово, и она изменилась на глазах, повеселела, мы остаток дня с ней провели душа в душу! Строгость должна быть разумной, даже если задания достаточно сложные! Иначе можно все благие порывы отбить… И я с ней с тех пор по-доброму…

– Интересно, а как она учится с этих пор? – влез Остап. Женщина окинула его внимательным взглядом.

– Лучше! Трюки отлично выполняет!..

– Это что же, учёбу в школе вы к трюкам приравниваете? – возмутился Остап.

Клавка объяснила мужу, что тот спутал свою дочь с лошадью, которая была у этой дамы на выездке, а я растолковала то же самое даме. Дама вывела из приземистой конюшни свою вороную ученицу и показала нам, как грациозно она ездит верхом. У Вальки разгорелись глаза:

– Я тоже так хочу!..

– А ты умеешь? – усомнилась Клавка.

– Я?! Да я каждую неделю верхом катаюсь! В Праге это самое популярное развлечение хорошего общества! – возмутилась Валька.

Круг верхом стоил, по нашему мнению, дороговато, но Валька шикарным европейским жестом опровергла нашу мелочность. Правда, сама немаленькая, да ещё и в шубе, она не рискнула садиться в седло с земли, хотя, похвалилась, в Праге так делала постоянно. Вальке принесли приступочку. Приступочка под ней сломалась.

Вторая приступочка выглядела хлипче первой, и Валька сама забоялась ею пользоваться. Поэтому вороную красавицу подвели к поленнице, и Валька, кряхтя, полезла по поленьям вверх. Сотрудница конюшни держала вороную под уздцы, пока Валька умащивалась в седле, как собака на заборе. Потом Валька махнула ей рукой: отойди!..

Женщина отошла. Клавка держала наготове фотоаппарат. Валька хотела запечатлеть себя не во время посадки, а во время конкура. Она взялась за поводья, прижала ноги к бокам лошади, потом победно отпустила узду и подняла руки: смотрите, как я роскошно сижу в седле!..

Клавка нажала на затвор. В следующую секунду лошадь мягко стряхнула Вальку и потрусила к своей хозяйке, которая сделала вид, что зевает, и закрыла лицо рукой.

Валька упала на поленницу. Поленница рассыпалась.

Мы долго поднимали подругу. Она уверяла, что ей не жёстко, упала на что-то мягкое.

Остап хотел исправить Валькину ошибку – прокатиться на лошади. Но Клавка утащила его из конюшни весьма решительно. Мы с Валькой поплелись следом.

На обратном пути Валькин лимузин, рассчитанный на европейскую магистраль, но не на грунтовую дорогу в центральной России – а именно такая вела к конюшне, стоявшей на отшибе от села! – завяз в грязи. Валька выгнала Остапа из-за руля и обвинила, что он не умеет ездить и загнал её «Додж» в самые говны!.. Кстати, этим же в машине и пахло. Остап оправдывался, что на конюшне ступить негде, чтобы не попасть в навоз, но Клавка объяснила ему, что он глаза дома забыл.

Валька сама уселась рулить, а мы все пошли толкать. Но прежде Остап, возясь в кустах и фыркая, будто кабан, оттёр ботинки от навоза травой напополам со снегом. Толкать машину мужчина быстро утомился и поддал ногой по заднему бамперу. На беду, это увидела Валька в зеркало заднего вида.

– Ты что делаешь, дебил! – она бомбой вырвалась с водительского сиденья. – Я же её вчера в кредит купила, у меня гарантийный ремонт на два года!.. Хм…

Валька осеклась, но мы великодушно сделали вид, что ничего не заметили. Запах в машине сохранялся. Мы устроили личный досмотр, которому позавидовал бы Шерлок Холмс, и выяснили, что у Вальки вся шуба пониже спины в конском навозе – вот на что мягкое она упала с дров!..

– Как конские яблоки попали под поленницу?! – недоумевала Валька. – Что, у лошадей экстраординарные способности?

– А ты думала, они только ржать и пахать годны? – откликнулась Клавка.

Машина чихнула и встала. Это было вот что: пока мы буксовали в грязи, кончился бензин. К счастью, впереди на трассе виднелась заправка. Мы достали трос, но ни одной машины мимо не проезжало. Тогда мы «припрягли» Остапа тросом к переднему бамперу, а сами с Клавкой подпихивали машину сзади. Валька из-за руля руководила движением, ссылаясь, что без неё мы в темноте заедем не туда. Пословица «Ржать и пахать» оправдалась в полный рост.

Мы доволокли джип до заправки. Валька так растрогалась от наших слаженных действий, что «раскололась»: в Праге она работает приходящей прислугой. Но это выгоднее, чем дизайн интерьеров в Москве, куда Валька поначалу свалила из родного города. 

Когда я без сил приползла домой, муж уже знал о нашей эскападе больше, чем я. Он торжествующе показал мне ролик на Ютубе, где было всё: жеребёнок, плюющийся ананасами, Остап, читающий объявления (и втихушку прихлёбывающий из фляжки, чего мы не разглядели в реале), Валька, лезущая на лошадь и летящая с неё… С нашим звуковым сопровождением и ехидными комментариями: мол, напьются и лезут к лошадям, бивни!.. Я поняла, кто это сделал – молодой подручный старого конюха, следивший за нами со шкодным выражением прыщавого лица. Утешало одно: последний кадр записи был круговертью под аккомпанемент жалобного юношеского мата.

Позже в интернете написали, что в тот момент мстительная лошадь, которую накануне на тренировке пацан больно огрел кнутом, поддала ему сзади копытами, и он полетел в одну сторону, а айфон – в другую.

Фотки, которые Клавка выложила в соцсети, собрали тысячу шестьдесят три лайка. А ближний план лошади, которая приладилась укусить Клавку за фотоаппарат, удостоился комментария: «Кажется, эта лошадь встречала Новый год вместе с вами!»

 

 

Культ-УРА!

 

Клавка позвонила мне вечером:

– Слушай, составь компанию! Завтра я веду Дашку на лекцию заслуженной педагогини – как воспитать «поколение некст» культурными людьми. Лекция будет совмещена с концертом и выступлением поэта, я только фамилию не запомнила. Вход по приглашениям, значит, не шняга какая-то, а детям и подросткам свободный! Но я два пригласительных достала. Потусуемся, культурно отдохнём…

– А почему ты Остапа не хочешь взять? – удивилась я. – У вас бы очень культурно получилось: клуб «Всей семьёй на лекцию»…

Голос Клавки упал до зловещего театрального шёпота. По-моему, она даже прищепку себе на нос нацепила, чтобы тихо доложить мне, что именно на Остапе, по Клавкиному мнению, лежит основная доля вины в том, что Даша, их дочь-семиклашка, от рук отбилась. Мол, это манера Остапа ничего не принимать на веру, со всеми спорить и отстаивать собственную точку зрения на культурное воспитание (которая вкратце сводится к тому, что бытие определяет сознание) разрушает Дашины неокрепшие мозги и делает её главным принципом несогласие.

– Как он говорит? – хихикнула я. – Бытие или битьё определяет сознание?

Сгоряча Клавка назвала меня балдой. Ребёнка они за всю жизнь пальцем не тронули, хотя порой очень хочется врезать!.. А моё присутствие, сказала Клавка, послужит Даше дополнительным стимулом пойти. Если мама ведёт, это нудное учебное мероприятие, а вот если со мной – это уже приключение.

У меня в душе скреблись, конечно, некие сомнения. Мне казалось странным, что Клавка с её бешеной энергией добыла пригласительные, не запомнив фамилий участников, а вдруг эти участники должны доплачивать зрителям, чтобы те на них смотрели?.. Но подруга просила, и я почувствовала, что морально обязана её поддержать. Мы договорились встретиться у лектория за десять минут до начала.

Лекторий у нас в Гдетотамске замечательный! Он, бывший частный театр, устроенный купцом-меценатом Птерозавровым в двух шагах от собственного особняка, пережил все эпохи истории досоветской, Советской и постсоветской России в одном и том же качестве, с недолгим исключением. Сначала с его сцены объявляли трёхъярусному театральному залу, что вся власть Советам, заводы рабочим, землю крестьянам, мир народам, хлеб голодным. Потом зачитывали доклады о том, что крестьяне превратно поняли обещание земли и не желают отдавать хлеб государству, хотя именно государство снабдило их землёй, и теперь они в неоплатном долгу перед государством на сто поколений работников вперёд. Потом настала пора политинформаций, что и рабочие не так себя ведут на заводах и много вредительствуют – под руководством всяких зловредных старорежимных специалистов. Потом были митинги о необходимости усиления бдительности и выявления врагов народа. Потом – «Всё для фронта, всё для Победы!». Потом – о борьбе с разрухой. Потом – о врачах-вредителях. Потом – о ликвидации культа личности. Потом – о первом человеке в Космосе и о том, что Луну необходимо перекрасить в красный цвет и нарисовать на ней серп и молот. Потом – о «новым мЫшлении». Потом – о постыдном советском прошлом. В девяностые годы из лектория сделали видеосалон, и там долгое время не говорили, а только показывали, как что делать, но эти живые примеры касались не культурного, а полового воспитания. А в начале нового тысячелетия, когда неизвестные благодетели перебили всех владельцев видеосалона (сначала была крупная разборка на дискотеке с массовыми жертвами, а затем сыновей видеокоммерсанта, унаследовавших его детище, по одному нашли немножко неживыми), и здание, похожее на кремовый торт, осталось без хозяина, город принял его на свой баланс, побелил фасад и опять объявил лекторием. Оно, здание, идеально подходило для целей просветительских.

Внутри лекторий был – залюбуешься! Его сердцем служила отличная сцена – я в архитектуре и строительстве не сильна, но чёрные древесные плиты, из которых была сооружена сцена, вытертая в середине до белизны, но бархатно-тёмная по краям, наводили на мысль о морёном дубе. В городе ходило предание, что в гражданскую войну сцену пытались разрубить на дрова – и не смогли! Топоры не брали дерево, прочное, как железо. А вот занавес содрали, все политинформации 70 лет шли без него. Когда же наши городские власти снова объявили лекторий лекторием, ему подарили роскошный занавес, украшенный изображением Данко в профиль с пылающим сердцем в воздетой руке. Данко немножечко походил на самого главного городского начальника, но это, разумеется, чистая случайность. Сцена прекрасно просматривалась из партера, амфитеатра и с левых балконов. Правые балконы обрушились в бытность лектория видеосалоном – поговаривали, потому, что на просмотре одного шведского фильма толпа молодых бритоголовых людей в спортивных костюмах не совладала с чувствами и перевела теорию в практику. Но лично я, скепсисом не уступающая Остапу, думала, что групповуха была лишь поводом обрушения. Причина же состояла в том, что последний, кто заботился о прочности перекрытий и несущих конструкций, был купец Птерозавров. Спустя пять лет работы своего частного театра, удостоверившись, что учреждение приносит ему прибыль и престиж, меценат учинил ему пышный ремонт и торжественно открыл после ремонта спектаклем с участием самой Яблочкиной. Спектакль удался так, что аж из Петербурга приехали зрители. После грома аплодисментов купец прослезился и объявил, что дарит свой частный театр родному городу на вечное пользование! Это было в январе 1917 года. А в январе 1918 года купец бесследно пропал. Долгое время считалось, что он сбежал за границу. Но совсем недавно вышла книга журналиста, работающего в пресс-службе местного комитета сами знаете чего – в общем, никуда купец не сбежал, хотя, конечно, переход из живого состояния в мёртвое посредством расстрела можно уподобить переходу границы. 

Всю эту эпопею я – в порядке культурного воспитания – попыталась выложить Даше, когда мы на следующий день встретились с ней и Клавкой. Но Даша была невнимательна. Её больше заботило, как она выглядит в новых сапогах-ботфортах («Себе покупала!» – скрипнула зубами Клавка) и с причёской и макияжем «Испугавшийся енот». Билетёрша испугалась Дашу, стало быть, имидж состоялся.

В фойе лектория висела огромная афиша. Из неё мы почерпнули, что лекцию «Наш долг – культурное воспитание подрастающего поколения любой ценой!» читает доктор педагогических наук Перепетуя Игнатьевна Всевластная, а сопровождают её выступление художественными номерами юношеский квартет «Девочки-припевочки» и поэт Иоканаан Маслёнкин.

– Ты таких знаешь? – хором спросили мы с Клавкой друг друга. И хором же признались, что нет.

Пока мы раздевались и пытались причесать Дашу, с которой у нас были строго противоположные цели, и этот диалектический процесс занял довольно много времени, — узнали, что программа лекции претерпела изменения. Билетёрша и гардеробщица громко говорили между собой, что «Девочки-припевочки» – профурсетки натуральные, после того, как выиграли один телеконкурс, бесплатно петь отказываются, хотя Перепетуя Игнатьевна их лично просила поддержать лекцию. В общем, вокала не будет. А Иоканаан Маслёнкин, наоборот, благородный человек. Он, оказывается, живёт в самом дальнем районе нашей области, работает в сельской библиотеке (он там заведующий и единственный читатель), и истратил всю свою заначку на то, чтобы приехать в областной центр и прочитать свои стихи в ходе глубоко гуманного мероприятия.

Тем временем сила и старшинство победили. Клавка матерински обняла Дашу так, чтобы та не могла шевелить руками, и мы двинулись в зал.

К нашему удивлению, партер и амфитеатр зала были полны. Мы не увидели нигде трёх мест рядом.

– Может, на балкон? – предложила Клавка.

Я поёжилась, вспоминая печальную судьбу бритых налысо парней и их развесёлых подруг. Впрочем, при падении балкона они все остались целы… Но я сомневалась, что наши черепушки той же крепости, что у этих ребят. Однако Клавка покосилась на Дашу, увидела, что она исподтишка опять взбила себе волосы, пока мы озирались по сторонам, и рявкнула:

– Нет, только на балкон! Не могу же я с ней такой сидеть на самом виду!

Дашка торжествовала, пока мы лезли на балкон третьего яруса.

На балконе было свободнее. Мы там единственные сидели. С высокой точки мы оценили обстановку и поняли, что разливанное человеческое море внизу – это школьники с пятого по выпускной класс под управлением строгих учительниц. Настроение молодняка было угрюмо-бунтующее, и предыстория массового культпохода предстала перед нами как на ладони. Больше ни одного представителя «культурной тусовки», на которую рассчитывала Клавка, ни в зале, ни на балконе не было.

Перепетуя Игнатьевна появилась на сцене с заметным опозданием. Мне показалось, она выдерживала «паузу Джулии Ламберт». Но добилась обратного эффекта. В двух краях зала одновременно возникла какая-то возня, закричали учительницы: «Стой, Самсонов! Куда, Лопухов?!» Удаляющийся топот показал, что Самсонов и Лопухов обрели счастье освобождения. Дашка неприлично загоготала. Учительница, окликавшая Лопухова, нашлась быстро: горячо зааплодировала, обратившись к сцене. Её поддержали остальные педагоги, уставшие следить за послушанием своих истомлённых скучным ожиданием питомцев. В шквале рукоплесканий на сцене обозначилась Перепетуя Игнатьевна. За ней поспевал некрупный потёртый человечек – надо быть, Иоканаан Маслёнкин – но кто бы смотрел на Маслёнкина рядом с доктором педагогических наук?!

– Ого! – Даша издала завистливый свист. – Мам, а у неё баллоны свои или силиконовые?

Клавка ткнула дочь локтем в бок. Но по глазам её я видела, что она размышляет над тем же самым. Бюст Перепетуи Игнатьевны двигался как будто сам по себе. За ним поспевали статная фигура в тёмно-коричневом костюме и бутылочные ноги в ботиках сродни тем, в каких приезжала на свой единственный спектакль в нашем городе Яблочкина. Перепетуя Игнатьевна была великолепной женщиной в стиле «ретро». Когда она заговорила, моё впечатление подтвердилось.

В речи Перепетуи слово «долг» частотой затмевало все остальные. Родители должны воспитывать своих детей со стадии эмбриона; дети должны тянуться к воспитанию; старшие обязаны подавать младшим пример; школа должна воспитывать учеников, а не только давать им знания; ученики должны тянуться к культуре…

– Дайте мне сказать! Прошу слова! – задребезжало внизу.

Мы с Клавкой повисли на балконном крае. Внизу по проходу к сцене походкой черепахи Тортиллы продвигалась столь же пожилая женщина, седая, как летний одуванчик.

– Ой! Это моя первая учительница Вильгельмина Карловна! – поразилась Клавка. – Она меня учила в первом классе, потом её на пенсию проводили. По возрасту. Сколько же ей лет?..

Вильгельмина Карловна повернулась лицом к залу, и мы увидели на её шее линялый пионерский галстук.

– Дорогие дети! – надтреснутым, но бодрым голосом воскликнула она. – Самым культурным человеком в нашей стране был и остаётся Владимир Ильич Ленин! Мне выпала несказанная честь быть одной из первых пионерок Страны Советов, и я всю жизнь храню ленинский завет тянуться к культуре: «Коммунистом можно стать лишь тогда, когда обогатишь свою память знанием всех тех богатств, которые выработало человечество!». Вы должны быть такими же – пытливыми до знаний, честными и порядочными!..

– А я Ленина в гробу видала! – заявила Клавка. Я аж вздрогнула и указала ей глазами на Дашку, навострившую уши.

– А что? В седьмом классе в Москву на экскурсию в Мавзолей ездили, – удивилась Клавка.

– Я тоже хочу! – запрыгала на месте Даша.

– Ещё чего! Деньги и целый день тратить на то, чтобы эту мумию посмотреть! – отмахнулась Клавка.

Перепетуя отпустила легенду отечественной педагогики, поблагодарив её за своевременную поддержку, и она пошуршала назад, а Перепетуя заключила, что культурные люди не должны тянуться к бескультурью.

– Простите, а как отличить первое от второго? – раздался голос из зала.

Мы с Клавкой снова перевесились через ограждение балкона. Вопрос задала журналистка самой «нарывучей» в нашем городе газеты. 

– Вы не знаете отличия культуры от бескультурья? – поразилась Перепетуя. – Может быть, вы ошиблись дверью, милочка? Может быть, вам пойти на концерт каких-нибудь ужасных рокеров, а не на нашу лекцию?

– Я туда успею, – утешила журналистка. – Они начнут в восемь вечера, а сейчас у нас четыре часа дня. Я пришла сюда специально, чтобы понять, как выглядит подлинная культура!

– Позвольте, я вам расскажу! – внезапно вырвался вперёд Иоканаан Маслёнкин и запрыгал на месте, вырывая микрофон из рук могучей Перепетуи. – У меня есть целый цикл стихов о культуре! Я пишу их к каждому празднику! К сожалению, мои земляки уже не хотят их слушать…

Мы с Клавкой не удержались – прыснули.

– Культура – это свет,

Культура – это жизнь,

Культура вам не бред

И не какой-то там эвфемизм! – провозгласил Иоканаан Маслёнкин. В зале раздались редкие хлопки учительниц и восхищённый пацанский возглас:

– Во, мля, отжёг! Как Жванецкий!..

– Кто упомянул Жванецкого?! – развернулась в ту сторону Перепетуя, как линкор. – Жванецкий – не культурный человек! Его деятельность деструктивна, а не созидательна! Высмеивать всё подряд очень легко! Вы попробуйте создать, а не рушить!

– То есть, скажем, разрушение Храма Христа Спасителя было актом бескультурья? – поинтересовалась журналистка.

– Конечно! – энергично кивнула Перепетуя.

– Храм Христа Спасителя был сооружением мракобесия и порабощения народа, и его разрушение имело первоочередной культурный и идеологический смысл! – вскочила с места, вся трясясь, Вильгельмина Карловна. – Великий Ленин хотел его разрушить раньше, но не успел!..

Я не думала, что Перепетую Игнатьевну можно смутить – но она явно не знала, что отвечать.

– Вы бы договорились между собой, – посоветовала ехидина из газеты. – А у меня ещё вопрос. Вот, скажем, мы живём в городе, где очень плохие дороги и улицы, много аварийного жилого фонда, на окраинах не положен асфальт вообще – можно ли утверждать, что мы культурно живём? Даже если я, например, регулярно Чехова читаю?

– Папа тоже так говорит! – развеселилась Даша. – Ма, мне здесь нравится.

– У меня есть стихи, посвящённые Чехову! – заорал Иоканаан Маслёнкин.

– Чехов – это свет,

Чехов – это жизнь…

– Чехов вам не бред

И не какой-то там эвфемизм! – закончила вместе с ним Клавка.

Кое-как – сказался гигантский опыт работы с аудиторией – Перепетуе Игнатьевне удалось ликвидировать шумок в зале и выпутаться из полемики с Вильгельминой Карловной. Билетёрша вывела старушку из зала «водички попить», а потом вернулась одна. Перепетуя перешла к тактическим задачам культурного человека. У неё получалось, что тот, кто владеет культурными навыками и познаниями, обязан прививать их тем, кто менее развит, а если тот не захочет «прививаться» — действовать силой, давлением…

– Добро должно быть с кулаками, а культура с палкой! – заявила она.

Школьники одобрительно загудели, и тут же в зале раздались звуки апробирования кулачного метода привития культуры. «Сидоров!» – заверещали классные руководительницы. «Иванов! Плюшкин! Косицына! Немедленно прекратите!»

Я не уследила – Клавка внезапно взвилась с сиденья и упала грудью на балкон.

– Культура с кулаками – это не культура, а диктатура! – закричала она Перепетуе. – О чём вы говорите?! Нам семьдесят с лишним лет кулаками прививали усреднённую культуру, уничтожая действительно воспитанных и образованных людей! Вырастили несколько поколений условно воспитанных хомо советикус! Что они сейчас передают своим детям? «Моя хата с краю»? «Пусть лошадь думает, у неё башка большая»?

Габариты Перепетуи Игнатьевны не позволили ей резко задрать голову и увидеть новую нарушительницу спокойствия. Пока Перепетуя разгибалась кверху, Клавка ойкнула, испугавшись собственной смелости, и сползла за ограждение. Над балконом торчала встрёпанная голова любопытной Даши.

– Девочка, это ты сказала? – осведомилась Перепетуя.

– Мама, – честно, по завету старой учительницы, ответила Даша. – Она спряталась.

– Как тебе не стыдно врать! – возмутилась Перепетуя.

– Как вам не стыдно не верить! – выросла из своего укрытия Клавка. – Я теперь понимаю, что культурное воспитание надо начинать с педагогов!

Клавка сцапала Дашу за руку, и мы пошли на выход. Внизу стонал от смеха весь зал, кроме учительниц. Даже гардеробщица и билетёрша.

Выдавая нам пальто, гардеробщица сердечно попросила:

– Приходите к нам ещё! Она каждую неделю лекции читает!..

– Посмотрим! – важно ответила Клавка.

Выйдя из лектория, мы с Клавкой закурили. Я спросила, не будет ли Дашке худо от того, что её мама не сдержалась.

– Да ладно, она же не пойдёт в Перепетуин институт! – ответила Клавка. – Ни мы с отцом, ни она сама не хочет в педагогику. Куда хочет – не знает, но лишь бы не туда. Говорит: не хочу отвечать за ошибки, которые наделаю не я. Остапова школа!..

Урны около лектория мы, конечно же, не обнаружили. Прошли со своими «бычками» всю главную улицу и сдались. Воровато сунули их в кучу прелой листвы на газоне. И отправились по домам предаваться культурному развитию. Ибо культурное развитие – дело рук самих развивающихся.

 

 

Ты прости меня, любимая!..

 

Концерт под названием «Лебединая верность»  – в честь Дня семьи, любви и верности – был в самом разгаре. Это праздничное мероприятие было на редкость хорошо организовано. Может, потому, что повод ещё не настолько приелся, чтобы проникнуться официозом, как губка, и испортиться.

Торжества, гвоздём которых считался концерт, были раскинуты не на главной площади нашего Гдетотамска, и не на полуглавной, и не на самой неглавной – а почти за городом, вдоль реки, где раньше был дикий пляж. Из-за этого дикого пляжа я и не хотела на него ехать: помнила ещё, как пару лет назад во время пикника там угодила ногой в какую-то дыру и вытащила её без босоножки. Сегодня на мне были новые дорогие босоножки, и я вовсе не собиралась ими жертвовать. Я уговаривала друзей отметить День семьи, любви и верности по-семейному – дома, у телевизора. На что Клавка сказала, что мы и так почти все праздники в силу погодных условий отмечаем дома у телевизора, и хорошо, если потом телевизор не разбит, да и дом не разнесён. Клавка заявила, что ей надо, чтобы мы гуляли по красивому пейзажу, а кругом продавали только газировку! Максимум – безалкогольное пиво!.. Чтобы этот скот, наконец, протрезвел!..

– Слушай, а надо тебе отмечать День семьи, любви и верности с этим скотом? – заикнулась было я.

Выяснилось, что Клавке позарез надо, чтобы этот скот перестал быть скотом, потому она мечтает устроить ему воспитательный выход в свет. Совместить приятное с полезным. Приятное – для неё, полезное – для её мужа Остапа, в последние месяцы фигурировавшего в речи Клавки под терминами «этот скот» (59 раз), «этот урод» (43 раза), «эта придурь» (25 раз), «моё недоразумение» (18 раз) и «ну надо же!» (один раз, когда он собственноручно пожарил себе яичницу во время Клавкиной мигрени).

Клавка надеялась, что праздник в честь средневековых супругов, прославившихся в веках своими взаимными чувствами, верностью и приязнью, праздник, где все мероприятия будут «заточены» под ненавязчивое просвещение людей в вопросах христианской морали брака, заставит, наконец, Остапа взглянуть на их семью другими глазами и понять, что она, Клавка – женщина, слабое, нежное, беззащитное существо, а не гибрид плиты, банкомата и скалки (и не думайте, будто Клавка то и дело печёт пирожки). Клавка действительно была не похожа на этот гибрид. Она больше всего смахивала на асфальтовый каток, когда планировала, как мы проведём все вместе День семьи, любви и верности на бывшем диком пляже. Который как раз к этому действу и подготовили!

Пляж действительно подготовили на славу. Пять километров речного берега превратили в твёрдый променад, вдоль него расставили детские аттракционы, лотки с яркой притягательной мелочевкой, кафешки с шашлыками, но без пива, и сцену в самом «пиковом» месте, к которому, точно в гигантскую воронку, стягивался гуляющий народ. На ней выкладывался с душой ансамбль положительного творчества «Розоцветы» (так значилось на афише). У меня возникло смутное подозрение, что раньше этот ансамбль был панк-группой и назывался «Samogonshiki», но возможно, я и спутала, ибо трудно узнать панков без зелёных и розовых ирокезов,  татуировок на всё тело и грязных штанов.

Сейчас двое мужчин и три девушки, одетые сообразно своему полу, мило пели под минимум музыкальной аппаратуры положительные песни: «На закате ходит парень возле дома моего», «Вьюн над водой», «У нас в общежитии свадьба» и всё в том же духе. Они пели неплохо, так что я даже заслушалась, а очнувшись, хватилась, что ни Остапа, ни Клавки рядом нет. Я схватилась за сотовый.

Клавка нашлась быстро. Она вынырнула из толпы с лицом, растерявшим всю показную благостность – таким выражением физиономии она «воспитывала» Остапа с момента выхода из дома. Она же заставила супруга повязать галстук поверх майки, взять себя под руку и на все её реплики отвечать: «Да, дорогая!». И не просить спиртного весь день! Остап смиренно ответил: «Да, дорогая!» – и взял её, как было приказано. Но сейчас при подруге не наблюдалась ни мужа, ни слащавости. Напротив, она выглядела несколько… перекошенной.

– Он нашёл пиво?! – ужаснулась я. Клавка затрясла головой. – Водку? – испугалась я пуще. Клавка замотала головой как пропеллером. – Тормозную жидкость выпил из чужой машины?! – я уж не знала, что и подумать. 

– Нашёл! – выдохнула Клавка. – Только не пиво. Пиво здесь вообще ни при чём. Ах я дура! Ах я овца! Ах я развалина старая, безбашенная!..

– Конечно, он же воинствующий атеист, а ты его притащила на христианский праздник! – с облегчением догадалась я.

– Всё ты не о том! – озлилась подруга. – Он нашёл тут на празднике эту свою!..

– Которую?..

О бурной прежней семейной жизни Остапа, резко перешедшей в не менее запутанную личную, я была наслышана, но в разумных пределах. Клавка, захомутав нашего друга, сделала вид, будто у него бывшей жены и вовсе не было – не говоря уж о тех, что не жёны. Сам Остап не любил особо распространяться о своих бабах, и я его за это уважала. Но шила в мешке не утаишь – по Гдетотамску ходили слухи, что после того, как первая жена Остапа выставила из дома и из семьи, он хотел наложить на себя руки, но буквально с рельсов его подняла, отряхнула и вернула к радостям жизни вовсе не та особа, из-за которой рухнул его брак. Та, из-за которой рухнул его брак, сослуживица Остапа, не захотела поднимать возлюбленного с рельсов,  ибо засекла его в нерабочее время в неформальной обстановке со своей подружкой и надела ей на голову судок для специй со столика того самого кафе, где подловила парочку. Впрочем, реанимированного совершенно, казалось бы, посторонней женщиной, всего-то соседкой по двору, Остапа ещё не раз с подружкой своей рабочей возлюбленной видели самые разные лица. Так что у меня были основания уточнить у Клавки, с какой из подруг дней суровых свело Остапа праздничное многолюдье.

– Бывшую жену, что ли? – продолжала допытываться я.  

– Ты что! Бывшая жена у него страшнее атомной войны! – авторитетно заявила Клавка. – Он встретил Таньку! Ну, которая соседка! Бывшая соседка! Она вышла замуж и переехала к мужу в коттедж в Гетто.

Так у нас в Гдетотамске называли квартал самых богатых особняков.

– Какой-то слепоглухонемой богач ей попался! – злоязычила Клавка. – Она миленькая, конечно, но какая-то уж очень серая… Никакой изюминки! А голос пронзительный, как у павлина! И дура редкостная! Видит – человек тут с женой, что ж ему на шею бросаться с воплем: «Остапик, как я рада, что ты здесь не со мною!». Это ещё не всё! Швабра взялась благодарить его за то, что он от неё сбежал через форточку в одних трусах!..

– Это правда было? – такого я даже от Остапа не ожидала.

– Конечно! – обиделась Клавка. – Что я – мужику рубашки не куплю и штанов?..

Какое-то время ушло на то, чтобы успокоить Клавку, но когда она взяла себя в руки, мы пошли искать Остапа. Клавка решила, что её мужу хватит воспитания, пора и честь знать – валить с концерта. Я подавила желание напомнить, что я с самого начала предлагала ей выпить с Остапом дома. 

Остап обнаружился в приятном тет-а-тете с некоей импозантной брюнеткой: улыбался, извивался и жестами намекал на свою гендерную состоятельность. Мы остановились так, чтобы он мог нас увидеть. Клавка медленно разгоралась, точно угли в мангале.

Остап заметил нас, противу ожиданий, разулыбался ещё шире и размашистым жестом пригласил свою спутницу проследовать до нас. Клавка потеряла дар речи. Боясь, что она встретит даму теми же словами, какими обычно встречала Остапа, я обняла её за плечи и сдавила пальцами шею: только попробуй начать с места в карьер!..

– Дорогая! – возгласил Остап, приблизившись. – Позволь тебе представить: наша новая топ-менеджер, Ирина Юрьевна, она очень хотела с тобой познакомиться! Говорит, что из всех сотрудников нашей конторы я самый примерный семьянин, и она жаждет увидеть ту счастливицу!.. Ирина Юрьевна, вот моя счастливица!..

– Очень приятно! – выдавила Клавка, улыбаясь половиной зубов (вторую половину она сжала в судорожном оскале, но это видела только я).

– Очень приятно и мне! – подхватила Ирина Юрьевна. – Верите – я всегда своему мужу Остапа Петровича в пример ставлю!.. Говорю: какая, должно быть, у этого настоящего джентльмена жена счастливица!..

Улыбка Клавки засияла во все тридцать шесть зубов. По замужним Остап не работал, и Клавка это знала как никто. И еще около сотни несчастливо замужних дам знали тоже…

Клавка расслабилась и отпустила Остапа проводить Ирину Юрьевну к сцене – а то она заблудится! Мы сами, сытые по горло «Ах этой свадьбой!» и «Праздник, праздник празднуем семьёй!» в исполнении «Розоцветов» отправились туда, где раньше купались. Теперь можно было только стоять на бетонной набережной, держаться за чугунный парапет и мечтать о пляже и чистой речке. Клавка пустилась в воспоминания, как девчонкой-хулиганкой ловила в этой самой речке раков, а теперь в ней можно поймать разве что канцерогены… С оглядкой на прошлое мы потеряли настоящее, а именно – Остапа. Когда Клавка сообразила, что за время, прошедшее с момента, как Остап повёл начальницу к сцене, можно изменить не только супруге, но и отечеству, её как током ударило, и мы бросились искать Остапа.

К счастью, он тусовался поблизости, вполне одетый, но уже не с привлекательной брюнеткой, а с не менее смачной блондинкой, причём не крашеной, а природной. Я шёпотом спросила у Клавки, кто это, она пожала плечами:

– Наверное, очередная топ-менеджер. Он говорил, у них в конторе борются с сексизмом, на все руководящие или около того места девиц насовали… Кстати, некоторые очень даже подходят на такие должности! Толковые и грамотные!..

– Ты глянь, он ей руку целует! – перебила я. Клавка сделала жест «Ну и фиг с ним!».

– Деловая этика… – пояснила она. – Пусть выслуживается, может, ему зарплату повысят…

– Клань, ты чего клювом щёлкаешь? – заговорил сзади некто вкрадчивым голосом. Мы оглянулись. Первый сплетник по Гдетотамску Барабокин весь лучился от счастья и указывал жирным пальцем на Остапа и блондинку. – Ты чё, мать, с дубу рухнула? Хочешь свой брак похоронить?

– Что ты привязался? – с досадой, которую не могла скрыть, спросила Клавка – приличные или считающие себя таковыми люди не могли подавить брезгливости при виде Барабокина, не говоря уж об общении с ним. Подробности оного общения потом сваливались на несчастных через десятые руки в неописуемом виде. Надо отдать Барабокину должное – он никогда не повторялся, выдумывая гдетотамцам грехи, проступки и скелеты в шкафах, которым якобы был непосредственным свидетелем. – Это сослуживица Остапа, руководящая работница…

– Сказал бы я тебе, чего она работница! – гыгыкнул Барабокин. – Да детей кругом много. Разуй глаза, Кланя – это ж его жена первая!.. Из-за их развода он хотел с собой покончить: вышел в поле ночью, воздел руки к небу и как заорёт: «Бог! Ударь меня молнией! Жить не могу без Ангелины! Не нужна мне душа моя бессмертная». И тут же к нему с небес голубой луч протянулся, а по лучу летающая тарелка спустилась, и железный голос прогрохотал, что они согласны забрать душу Остапа для изучения, а он с ними пошёл и неделю, по земным меркам, они его препарировали – у него до сих пор шрам остался стыдно сказать где, да ты, конечно, знаешь…

Клавка не дослушала сагу о сотрудничестве Остапа с инопланетянами. Её как будто трансгрессировали – и поставили между бывшими супругами. Ангелине Клавка улыбнулась очень старательно, но затылком показала Остапу такую гримасу, что он чуть в обморок не упал. Подбегая, я услышала:

– Ангелочек, я очень рада с тобой познакомиться, чмоки-чмоки, хотелось бы поболтать по-дружески, но видишь ли, этот скот не выключил дома утюг и только сейчас вспомнил, и нам ты не представляешь как пора!..

– Представляю! – ответила первая жена Остапа с округлившимися глазами. – Это в его репертуаре, он был очень забывчив всегда…

Клавка вывела Остапа из толпы, прицелилась и дала ему такую затрещину, что чуть башку с плеч не снесла. Он схватился за обе щеки сразу и заныл, что бывшая всего лишь поинтересовалась его делами, а он стал как раз нахваливать Клавку…

– Нечего было врать, что она старая, толстая и страшная! – бушевала Клавка. – Мы немедленно уходим отсюда!

Остап внезапно вскрикнул:

– Дорогая, я придумал! Подожди уходить!

Он бросился назад в толпу.

– Беги за ним! – приказала мне Клавка и с остервенением начала рыдать. – Если опять к ней, не церемонься, прямо хватай и тащи ко мне…

Клавка не угадала. Остап выплыл из круговерти голов около сцены. Он о чём-то договаривался с «Розоцветами». До меня долетали обрывки диалога: «…Да у нас программа утверждённая! – Заплачу, сколько скажете! – Да у нас по теме! – Ну и это по теме! – Да она грустная! – Зато про верность, ребя! – Ну ладно!».

Главная роза сценического розария, воровато оглянувшись, слезла по боковой лесенке и сделала вид, будто поправляет туфлю, в которую Остап сунул несколько купюр. Потом она вернулась на сцену, а Остап смешался с толпой.

– Над землёй летели лебеди солнечным днём… – завели «Розоцветы». Я ничего не поняла, но пошла к Клавке.

Клавка и Остап стояли обнявшись и олицетворяли лебединую идиллию.

– Родная, эту песню я заказал для тебя! – шептал он.

 «Ты прости меня, любимая!» – грянуло со сцены.

– Я хотел, чтобы ты меня простила!

– Дурачок мой, как я могу тебя не простить!

Они ворковали так, что слушать было тошно.

– Ты меня правда любишь, я вижу! – заходилась в восторге Клавка. – Ты готов для меня на любые подвиги!..

– Да, любимая! – вдохновенно обещал Остап. – Но это ещё не подвиг, а разминка. Всего-то три штуки рублей…

Клавка медленно отклеилась от мужа, а он, разнеженный, ничего не заметил.

– Ты отдал им все мои деньги, которые я тебе велела держать при себе?

– Да, а что? – удивился Остап.

Я закрыла глаза. Звук следующей затрещины совпал с финальными тактами песни «Лебединая верность» просто идеально.

 

 

Кино и наши

 

Наш Гдетотамск объявили на неделю городом мирового культурного значения. К нам изъявил желание приехать франко-итало-швейцарский «Стартовский-синемацентр» памяти вселенски известного швейцарского кинорежиссёра российского происхождения Берендея Стартовского. И не просто приехать, но с подарками – с демонстрацией серии фильмов, снятых за рубежом наследниками Стартовского. Бесплатный показ этих фильмов в лучшем кинотеатре города «Гдетотамь» должен был занять целую неделю.

Всё это мы узнали по гдетотамскому телевидению, в классической манере провинциальной интеллигенции, на кухне. Клавка и Остап решили приобщаться к культурным новостям и приобщать свою дочь Дашку, которая в углу кухни делала себе маникюр и периодически отпускала не самые цензурные выражения в адрес то пилки, то ножниц, то ногтей.

Открытие нового канализационного люка, премьерный спектакль в Гдетотамском театре чёрной комедии и пожертвование детской библиотеке тиража просветительской книги краеведа Наполеонова – всех девяти штук – мы пропустили мимо ушей. А вот на приезде «Стартовский-синемацентр» очнулись.

– Он что, сам приедет? – удивился Остап. – Он же старый уже, как Кащей!..

– Серость! – авторитетно заявила Клавка. – Берендей Стартовский умер давно. Фонд основан не им, а его наследниками…

В это самое время по телевизору как раз стали перечислять фильмы наследников. Набирался список из ста с лишним наименований.

– Ни фига у него наследников! – заржал Остап. – Вот Казанова!..

Клавка, несмотря на закалку долгими годами брака, всё ещё стеснялась, когда Остап демонстрировал недостаточную культурную осведомлённость, особенно в присутствии гостей.

– Это его творческие наследники! – зашипела она на Остапа. – У самого Стартовского не было детей! Фильмы снимают его ученики и ученики его учеников, поклявшиеся не отступать ни в чём от творческой манеры мастера, а лишь развивать и приумножать её!

На экране меж тем новостная лента сменилась репортажем, как Гдетотамск собирается стать столицей мирового кинематографа на неделю. Серию просветительских передач открывала историческая программа «Берендей Стартовский – потомок гдетотамских Берендеев».

– Я как раз спросить хотел… – робко начал Остап. – Каким боком Стартовский к Гдетотамску привязан? Он что, родился здесь?

– Нет, он родился в Одессе, – обескураженно ответила Клавка.

– И почему же показ у нас? – воодушевился Остап.

В телевизоре появился Наполеонов в галстуке не по росту. Он отражал своей физиономией значимость момента. Из его цветистой речи следовало, что Берендей Стартовский в пору жизни в СССР, когда ещё был не выдающимся кинорежиссёром, а всего лишь безработным театральным режиссёром («По нецивилизованной причине», – туманно пояснил краевед; наверное, он имел в виду «пятый пункт»), переезжал из города в город в поисках работы, но нигде её не находил, «ибо профиль выдающегося режиссёра слишком выпирал из провинциальных реалий советского времени», двусмысленно отметил Наполеонов. Однажды его занесло в Гдетотамск. На экране появилась увеличенная пожелтевшая фотография старого Гдетотамского желдорвокзала из личного архива Наполеонова.

– И вот, стоя на этом самом перроне, возле табачного киоска, знаменитый в будущем режиссёр купил в киоске пачку «Примы» без фильтра, вывернув карманы и наскребя мелочь, затянулся дымом, огляделся по сторонам и сказал, по одним данным, «тьфу, Господи, задница какая». По другим, более достоверным воспоминаниям, «теперь я точно знаю, где у мира жо…»

Речь Наполеонова спешно перебили весёлой рекламой школьного базара. Больше старика на гдетотамское телевидение не допускали, но историю про Стартовского дописал в своём блоге местный хронический оппозиционер Противный (подлинная фамилия!). Произнеся фразу про афедрон, Стартовский бросил бычок от «примины» себе под ноги, плюнул и прыгнул зайцем в уходящую электричку на Москву. Там по лимиту пристроился работать дворником и подал заявление на выезд. Промурыжив Стартовского года два, разрешение покинуть страну ему дали вкупе с пожеланием не возвращаться, на что он гордо ответил, что и не собирается. С переездом у Стартовского дела пошли намного лучше. Он там снял фильм на деньги какого-то мецената, и фильм этот отражал Советскую Россию именно такой, какой западный меценат хотел её видеть – а в фильмах Стартовского, напирал Противный, – с тех пор стал проявляться мотив пустого, заброшенного или вовсе разбомблённого вокзала! Это гениальная находка, которую наши чиновники от культуры не оценили! В очертаниях кошмара Стартовского всё время угадывается Гдетотамск. Не стыдно ли культурным властям города принимать сейчас у себя богатейшее наследие Берендея, если в своё время они ему утренники в детском саду вести не доверили?..

После такой брейн-атаки невозможно было не пойти на кинопоказ. В день его начала мы опять собрались у Клавки на кухне и вызвали такси, ибо мой муж Фёдор прочитал в газете, что на показе ожидается фуршет, и заявил, что он не дурак – смотреть кино на сухую. Клавка продиктовала адрес и предупредила, что нас пятеро, пусть пришлют две машины. Через десять минут нас пригласили к подъезду.

У дома мы увидели грузотакси. Недоумённо переглянулись. Грузотакси помигало нам фарами, потом из него высунулся молоденький водитель и помахал рукой: залезайте, мол!

– Мы что, похожи на диваны? – возмутилась Клавка.

– Вы же просили большой транспорт! – парировал тот.

– Две машины, а не большой транспорт!

– У нас оптимизация! – строго сказал шофёр. Мы так обомлели, что безропотно полезли в салон и разместились на чьём-то забытом диване. Как объяснил шофёр, заказчик сначала перепутал адрес, а потом переехал, и теперь диван ему не могут вручить.

Шофёр был говорлив. Он спросил с любопытством:

– Вы в магазин всей семьёй, что ли?

Кинотеатр «Гдетотамь» располагается в одноимённом торговом центре на окраине и оправдывает своё название на все сто. Но кинотеатр там действительно классный! А кафе при нём – ещё лучше!

– Нет, мы в кино! – важно ответила Клавка. – На «Стартовский-синемацентр».

– Так мы же в «Гдетотамь» едем? – озадачился водитель. – А где этот центр? Вы чего, не тот адрес дали, как этот тип с диваном?

Общими усилиями мы растолковали шофёру, что «Стартовский-синемацентр» проходит в «Гдетотами», и это не кинозал, а фестиваль фильмов Берендея Стартовского.

– Это кто? – закладывая крутой вираж, поинтересовался парнишка.

Остап разъяснил таксисту, что Берендей Стартовский – это русский кинорежиссёр, уехавший за рубеж и там прославившийся. Но прежде, чем уехать и прославиться, он посетил Гдетотамск и был очарован видом нашего города, так, что потом только его и воспроизводил в своих фильмах.

– А чего он снял? – загорелся таксист.

– «Ватное младенчество», «Амальгама», «Фрескописец», – начал поспешно перечислять Остап. – «Поляроис»…

– Это фотоаппарат древний? – удивился юнец за баранкой.

– Нет, это фильм фантастический, – свысока пояснил Остап.

– Ничего, чего вы говорите, я не видел, – утешил водитель. – Я только «Бойню» люблю. Уже десятая вышла, не смотрели?

Довёз нас водитель, объезжая все пробки прямо по дворам, и за то, что мы не опоздали, я ему всё простила. Впрочем, это нам не слишком помогло. Зал «Гдетотами» был забит. Мы растерянно озирались, стоя в проходе. Ни единого свободного места!.. Начало показа мы провели в позиции «селёдки в бочке».

Невзирая на многочисленные анонсы встречи с сотрудниками и творческими работниками «Стартовский-синемацентр», швейцарцев, французов и итальянцев на встрече не оказалось. Они прислали гдетотамцам горячий привет. Не фигуральный, а буквальный, как значилось в грамоте, которую со слайда зачитал пресс-секретарь гдетотамского бюро общего развития. Это было электронное письмо с вложением: приветствие гдетотамцам от наследников Стартовского в трогательной рамочке из скелетов вагонов, фрагментов вывороченных рельс и обглоданных шпал, а над текстом, как путеводная звезда, сияла пачка «Примы». В постскриптуме сообщалось, что никто из наследников не смог приехать, так как они поголовно заняты новыми свершениями, но желают нам приятного просмотра.

Ответную речь произнёс пресс-секретарь. Она не слишком отличалась от озвученной им же на открытии канализационного люка, только финал к ней подписали другой:

– Я вижу в зале множество юных лиц! – заявил оратор. – Это прекрасно – сейчас они все ознакомятся с фильмами нашего великого земляка…

В гуще народа, где мы застряли, возникло грозное шевеление. Кто-то пихнул меня в спину так, что я пробкой вылетела на свободу и чуть не сбила с ног пресс-атташе.

Пертурбации в толпе произвела дама солидных габаритов. Она играючи разметала всех безместных из прохода, вышла перед зрительным залом и скомандовала:

– Сто девятнадцатая школа, на выход! – зал разом будто ощетинился – во всех рядах вскочили на ноги обладатели юных лиц. Обернувшись к пресс-атташе, дама рявкнула на него:

– У нас было обговорено, что вы забираете учеников ровно до восемнадцати ноль-ноль! А уже пять минут седьмого! Их ждут на торжественном концерте для ветеранов и всех желающих в честь начала учебного года! Они там обозначают всех желающих! Надо же не только о своём мероприятии думать!..

И, точно лев во главе прайда, завуч повела толпу учеников к выходу из кинозала. Атташе проводил процессию скорбным взором, зато в зале оказалась прорва свободных мест, и мы их радостно заняли.

После ухода школьников продолжать торжественную часть было явно не с руки, и атташе освободил место для просмотра.

Фильм Чезаре Франкенштейни, считающего себя главным наследником Стартовского, назывался «Чезаре» и представлял собой видеохронику дня Чезаре со всеми подробностями, включая туалетные и интимные, в чёрно-белом варианте. Но мы это поняли далеко не сразу, ибо распорядок дня у Чезаре был весьма оригинальным. Мы долго были уверены, что ест спагетти и запивает кофе он утром – потом оказалось, что его утро это полночь. Позавтракав, Чезаре вышел на пустую улицу и направился пешком в ночной клуб, который, пока герой дохромал туда (у него одна нога была короче другой), завершил развлекательную программу. Так, никуда не успевая – перед ним уехал поезд, закрылся на сиесту магазин, перестал работать фонтан и т.д., – он провёл остаток ночи и половину дня, и только в пятом часу вечера был принят в борделе. В борделе оказалось, что нога у него нормальная, но пристёгнутая каким-то приспособлением, чтобы казалась уродливой, ибо своим видом он уменьшал горе сотрудницы этого учреждения, тоже хромоножки, но реальной (в ретроспективе показали, как она лишилась в детстве ноги посредством циркулярной пилы, а вернувшись к основному действию – как Чезаре её утешает). В процессе утешения оба почему-то орали по-русски зажигательные слова, и Клавка, дабы заткнуть дочери уши, зажала её голову под мышкой, а та стала вырываться. На нас шикнул из первого ряда пресс-секретарь. Тогда Клавка решила его наказать – и потащила Дашку за руку к выходу. А мы с Фёдором и Остапом потянулись следом.

В фойе Фёдор вспомнил про обещанный фуршет. Чтобы его утихомирить, мы расположились в баре и заказали каждый в меру своей испорченности. И тут прорвало Остапа:

– Это что же – крутое современное авторское кино может снять каждый?! Это, блин, самый гениальный фильм получится, если какой-то дебил с камерой заснимет, как я на толчке сижу?! Или как я с Клавкой?!.. – Остап молодцевато покосился на жену.

От ответа Клавки зарделся не только бармен, так как мы опрометчиво заняли столик близко к стойке, но и кофемашина. В переводе на цензурный Клавка сообщила всем посетителям «Гдетотами», что невозможно заснять то, чего не бывает. После чего общая беседа не заладилась.

В фойе мы наткнулись на группу официальных лиц во главе с уже родным нам атташе. Оживлённые, разрумянившиеся, они по одному выскальзывали из незаметной дверки рядом с кинозалом, где был накрыт фуршет, но не для всех. Атташе оптимистично заявил коллегам:

– Прорвёмся! Всего шесть дней показа осталось!

 

 

Аквариум в действии

 

1 сентября начинается учебный год не у школьников, а у родителей. Особенно ответственных, как Остап и Клавка. В этом я убедилась на примере Остапа и Клавки, «предков» очаровательной школьницы Дашки, третий раз поступившей в седьмой класс уже в третью подряд школу.

Меня вырвали телефонным звонком из цепких объятий парикмахера. Мобильник верещал безостановочно. Сначала вызывала Клавка. Я решила: подождёт, небось, опять хочет пожаловаться на благоверного! Затем позвонил Остап. Я и на его вызов не ответила: логично, что, если Клавка строгает Остапа, то он ищет защиты. Ничего, не съест же она его! А то кого потом будет строгать?.. Но когда на экране мобильного появилось имя «Даша», я подскочила на кресле, и парикмахерша выхватила мне клок волос спереди.

– Тётя Лена! – завывала Дашка в трубку. – Приходи скорее! А то эти друг друга убьют на фиг!

Я выскочила из парикмахерской накидки, точно бабочка из кокона, и побежала к друзьям.

Дашка открыла мне дверь. По лицу её растеклась Клавкина косметика. Дашка всхлипывала и вытирала нос кулаком.

В комнате Остап и Клавка сидели друг против друга за столом, как противники в армрестлинге. Но оба выглядели целыми, даже не поцарапанными: я вовремя успела.

Краеугольным камнем семейного раздора стала активность Дашиной классной руководительницы в новой школе. С редким единодушием Остап и Клавка объявили, что причина неуспеваемости дочки в двух предыдущих школах – учителя. В одной классная была озабочена лишь своей личной жизнью, потому всё её дополнительное образование класса сводилось к росписям в дневнике. Даша, придя домой с урока литературы, спросила мать на голубом глазу, Юрий Олеша – мужчина или женщина. А по литературе у неё красовалось «пять». Клавка устроила такой бенц, что сначала школа рассталась с классной, преподававшей литературу, а потом с семьёй «скандалистов». В другой школе, наоборот, спрашивали за каждый чих, но и требовали от родителей «дополнительных занятий» с детьми, которые, по странному совпадению, были готовы вести все предметники за умеренную плату. Тем, кто отказался, начали доказывать, будто их дети по ошибке занимают здесь место, которое по ним плачет в коррекционной школе.

Третья школа – гимназия – на фоне двух предыдущих казалась садами Ликея, а её педагоги – сплошь Аристотелями. На худой конец, Платонами в юности. Клавка особенно умилялась, что в гимназии разработали целую программу дополнительного образования, и предвкушала, как её дочь будет ходить в музеи, театры, ездить в Москву в самые известные культурные центры…

Всё это было до 1 сентября. Спустя две недели Остап и Клавка волками друг на друга смотрели. Активность новой классной, по специальности «физички», вызвала у них диаметрально противоположные оценки.

– Вся её программа – выкачивание денег из родителей! – вещал Остап хрипло, ибо спорили они уже пятый час, и всё это время Дашка рыдала. У неё уже слёз не осталось. Я послала её пить чай, чтобы предотвратить смертельное обезвоживание организма.

– Идиот, она ни копейки в карман не положит! – орала Клавка. – Она не виновата, что кремлёвские музеи дорого берут за вход! И автобус стоит!

– Три тыщи на баловство я швырять не намерен! – вопил Остап.

– Конечно, ты их лучше на пиво швырнёшь! – поддакивала Клавка.

Полемика у них затянулась, из нее я поняла, что новая классная везёт седьмой «Ж» в московский кремль. Желающие сдают по три тысячи рублей – на автобус, все билеты и услуги экскурсовода. Остап считал, что цена несоразмерна удовольствию. Клавка так не считала и полезла в заначку, чтобы демонстративно выдать Дашке три штуки. В заначке лежал хрен с маком. Дашка клялась, что даже не знала, где мама прячет деньги (когда ей были нужны карманные, она воровала прямо из Клавкиной сумочки). Какой оставался злоумышленник? – верно, Остап. От упрёков в нецелевом расходовании семейного бюджета и вопросов, на что конкретно он потратил весь запас про чёрный день, подозреваемый уходил виртуозно, нападая идейно. В первую голову – на классную руководительницу с её закидонами, во вторую – на Дашку, которая в Москву рвётся отнюдь не соборы смотреть, а торговые центры, в третью – на дороговизну культурных мероприятий. Он был близок к крамольным высказываниям про Московский кремль, сердце нашей родины. Чтобы Дашка не принесла в школу кухонные разговоры, я предложила одолжить им злосчастные три тысячи. Дашка впрыгнула в комнату с протянутой рукой, когда я еще не договорила. Я так и знала, что она не чай пьёт, а подслушивает.

Остап пошёл на новый виток принципиального спора:

– Ты распустишь нам дочь! Она не понимает, как тебе деньги достаются! Думает, что их можно вечно брать в тумбочке…

– А ты хочешь, чтобы ты один брал в тумбочке?! – задохнулась Клавка от ярости. Я сделала Дашке знак – беги! – и она побежала. Деньги-то сегодня надо было сдать крайний срок…

А я осталась в театре двух актёров. Клавка разошлась вовсю и поминала всю Остапову родню, передавшую ему худшие качества, в том числе столь несочетаемые, как жадность и алкоголизм. Он же уверял, что в наш век технологий смешно тащиться за триста вёрст, когда можно тот же Кремль в интернете посмотреть.

– Ты это позорище уже проделал! – возмутилась Клавка. – Ты знаешь, как он Дашке устроил экскурсию по Третьяковской галерее год назад? Открыл в Яндексе Васнецова и Репина! А других художников он и не помнит! Точнее, не знает! Это у него от папаши! Расскажи, как тебя отец отпустил на единственный концерт «Аквариума» в нашем городе! Молчишь? Краснеешь? Ладно, я сама расскажу! Моему охламону было лет шестнадцать, когда в Гдетотамск в первый и последний раз приехал БГ! С «Аквариумом»! Весь молодняк Гдетотамска на уши встал. Мой идиот приходит к своему папаше и просит честь по чести десять рублей на билет. А тот его стал расспрашивать, что за событие. Мой ему про «Аквариум» – а тот говорит: ладно, сын, в воскресенье поговорим на эту тему. А в воскресенье концерт! Межеумок с утра пораньше идёт к папе за червонцем. А папа ему преподносит аквариум! Настоящий, с гуппи! Помнишь, говорит, сын, ты просил аквариум в первом классе? Так вот он тебе в десятом!

– Не трожь моего папу! – заступился Остап. – Он просто не знал, что такое БГ! А на концерт я всё равно попал! Почти… Подумаешь, на заборе стадиона просидел три часа и упал прямо в руки наряда милиции… Зато послушал БГ! Он, между прочим, сказал, что ему очень понравился Гдетотамск! И обещал ему песню посвятить. Я так думаю – это «Город золотой».

– А я так думаю – это «Камней унылые гряды», – отбрила Клавка. У Остапа не нашлось контраргументов.

Эпопея с дополнительным образованием Дашки на визите в Кремль не закончилась. Их классная так и фонтанировала креативом. Следующей её идеей после посещения Кремля была поездка в океанариум. Опять собирали деньги, сметливая Дашка первым делом позвонила мне, но я решила, что сейчас очередь родителей платить за её просвещение.  Звонков не было до самого дня «ч», и я расслабилась – наверное, Даша отбыла – и мирно пошла в парикмахерскую…

Сцена повторилась почти во всех деталях: меня ещё не успели усадить в кресло, когда вновь пришлось бежать из салона сломя голову.

– Вы у меня формируете фобию! – предупредила я Клавку, распахнувшую дверь. – Я стану бояться заходить в парикмахерскую.

– Я тебе сейчас покажу такое, что ты забудешь про свою фобию! – отмахнулась Клавка и потащила меня в ванную.

Возле ванны стояли торжествующий Остап и Дашка с кислой физиономией. Она молчала, что было для неё нетипично. Даже Клавка, никогда не лезущая за словом в карман, почему-то пребывала как будто в смущении.

В полной воды ванне плавали: минтай потрошёный, скумбрия потрошёная, мойва, треска, хек, стейк лосося, камбала без головы и камбала с головой, тушка кальмара и что-то мелкое и розовое, а также совсем «щепотное» тёмно-зелёное.

– А это что? – удивилась я.

– Мидии! – довольно ответил Остап. – Мороженых не нашёл, купил в рассоле, но какая разница? Они даже лучше сохранились… И салат из морской капусты.

– А всё это что означает? – уточнила я, хотя уже начала догадываться.

– Океанариум! – подтвердил мою версию Остап. – Прекрасный вид морского подводного мира! Всего-то за пятьсот рублей. И никуда ехать не надо, тратить день. Можно спокойно сесть и почитать учебник физики, а то эта Макаренко в юбке и с пирсингом просвещает их в чём угодно, кроме своего предмета!.. Девка даже не знает закон Архимеда!

Дашка судорожно выдохнула и вышла вон. Хлопнула входная дверь.

– Постой… – медленно произнесла Клавка, покрываясь пятнами. – Ты мне парил мозги, что ни разу не был в новой Дашкиной школе! Что у тебя сверхурочная работа каждый день! Ты даже не явился на родительское собрание! Так откуда же ты знаешь про пирсинг их классной?!

Мне удалось выскочить из ванной комнаты, прежде чем Остапа уронили прямо в океанариум, и шквал солёной воды с рассолом и прочим обрушился на мою голову строго по закону Архимеда. До которого, по словам Остапа, ещё не добрался 7 «Ж». 

В третий раз идя в парикмахерскую, я загодя выключила телефон, и мне сделали нормальную стрижку. Ликуя, что обманула судьбу, я бежала домой вприпрыжку. Около подъезда споткнулась в прыжке и чуть не грохнулась. Но Остап успел меня подхватить.

– Ты где ходишь? – возбуждённо кричал он. – Мы тебе обзвонились! Ничего не хочу слышать про твои глупости! Пойдём скорее, я проведу вам всем урок краеведения под открытым небом! Прежде чем смотреть всякие там ВДНХ, необходимо усвоить историю земли, на которой живёшь. Так ведь?

Я поняла, что новой причиной семейного скандала стала поездка Дашиного класса на ВДНХ. Мне стало интересно, чем Остап заменит выставку. Конечно, они с Клавкой могут изобразить «Рабочего и колхозницу», но сколько так простоят?..

Остап с Клавкой не стали изображать скульптуру Мухиной. Клавка изображала, что она с ним не знакома, и они с Дашей идут сами по себе. Но всё-таки они шли: видимо, главе семейства удалось заинтриговать своих.

Вслед за Остапом мы пролезли насквозь весь гдетотамский парк культуры и отдыха (вечерами – парк бескультурья и безобразий) и оказались в зловещем лесу, где молодые деревца прорастали через остовы каких-то причудливых сооружений.

– Тут ступа с Бабою Ягой идёт, бредёт сама собой, — буркнула Клавка, продираясь через заросли. – Даша, чьи это стихи?

– Рубальской? – предположил объект дополнительного образования. И схлопотал от матери увесистую оплеуху вкупе с угрозой.

– Я тебе дома дам том с этими стихами, и ты будешь учить от корки до корки!

– Вот я и говорю, – резонёрским голосом завёл Остап, – что лишённое индивидуальности дополнительное образование не так полезно, как вредно неокрепшим душам. Особенно если связано с постоянными разъездами. А ведь культурный человек начинается с любви к своему краю! Как верно сказал поэт Некрасов, «любовь к родному пепелищу, любовь к отеческим гробам»…

– Некрасов писал стихи про некрофилов? – удивилась Даша. И обрела вторую затрещину. От громкого хлопка ближайшее строение рухнуло в кусты, подняв тучу пыли и жухлых листьев.

– Знаете ли вы, дорогие мои, где мы сейчас стоим? – продолжал Остап, когда мы все прочихались. – Что было на этом месте?

– Да! – внезапно обрадовалась Клавка. – Я помню!.. Советских времён! «Наша выставка», что ли?..

– Верно, только «Наш вернисаж»! – заявил Остап. – Даша, не вертись! «Наш вернисаж» – это был гдетотамский аналог московской ВДНХ, тоже состоящий из выставочных павильонов и торговых ларьков. А знаете, почему он был построен? – мы замотали головами. – А потому, что один из советских вождей собирался перенести столицу России в Гдетотамск – город, расположенный далеко от проезжих дорог, стало быть, недоступный никакому вероятному противнику, то есть стратегически безопасный! Этот лидер…

– Как его звали? – вмешалась Даша.

– Он был лысый! – объяснил Остап. – Так вот, он отдал распоряжение из московского кремля подготовить Гдетотамск к переезду в него столицы. Местные власти, зная пристрастие вождя к демонстрации успехов страны, начали с постройки «Нашего вернисажа». Но время было послевоенное, со стройматериалами тяжело… короче, построили павильоны временного формата не из камня или брёвен, а из фанеры. И вождь, когда приехал с инспекцией, задел один павильон плечом, входя в дверь, тот обрушился прямо на него, как вот сейчас на тебя, Даша. Вождь очень рассердился, сорвал с себя ботинок и настучал по голове главного архитектора Гдетотамска, а потом с ботинком в руке погнался за первым секретарём обкома, но тот увернулся и убежал так далеко, что его не смогли найти. Никогда. Вождь бегал по окрестностям Гдетотамска до темноты, потом плюнул, сказал, что больше не желает слышать названия этого города, уехал в Петербург и перенёс столицу в Москву…

– Пап! – подпрыгнула Дашка. – Ты же сказал, он решение принял, сидя в Московском кремле!..

– Ну, это он его примерял на роль столицы, но ему там не нравилось, – авторитетно ответил Остап.

– Пап, а нам в позатой школе говорили, что это Ленин перенёс столицу России из Петербурга в Москву!

– А я тебе про кого? – оскорбился Остап.

– А ты имя не назвал, сказал только, что он лысый был!

– Господи, ну чему вас в школе учат? – рассвирепел Остап. – Среднее и дополнительное образование у девки, а не знает, как великий Ленин выглядел!

– По-моему, ботинком другой вождь имел привычку стучать, – заметила Клавка.

– Пап, – заканючила Дашка, – это всё круто, но на ВДНХ аттракционы, а тут одни развалины! Мои, блин, одноклассники сейчас на каруселях рассекают, а я тут с вами избушки Бабы Яги смотрю…

Остап сделал успокаивающий жест:

– Доча, не бойся, без аттракционов ты не останешься!

– Они уже начались! – проворчала Клавка. И мы гуськом потянулись из парка.

…Во дворе Клавкиного многоквартирного дома стояло некое сооружение, похожее на кузнечика, наколотого коллекционером на картон. Между складчатых ног из деревянных реек висела покрышка от «МАЗа», схваченная двумя верёвками. Она элегически покачивалась под лёгким ветерком.

– Это что? – удивилась Даша.

– Краеведческий аттракцион! Качели моего детства! – гордо объявил Остап.

– Это многое объясняет, – Клавкиным тоном огрызнулась Даша. Клавка хихикнула в кулак.

– Мала ещё над отцом смеяться! – обиделся Остап. – Ты посмотри, какая прелесть! Попробуй, как удобно на них качаться!.. Я всё детство…

– Папочка, я не умею! Ты сам покажи! – елейно пропищала Дашка. Мы с Клавкой от греха отодвинулись подальше.

Остап сел на покрышку, молодецки гикнул и оттолкнулся ногой от земли. Покрышка и Остап разлетелись в противоположных направлениях, а рейки, оставшиеся на месте, стали валиться там, где стояли.

– В детстве ты весил в пять раз меньше, – прокомментировала Клавка. Дашка заливалась счастливым смехом, пока Остап, кряхтя, поднимался с земли и растирал ушибленное место – противовес головы. Он зыркнул на дочь враждебно:

– Чего смешного?

– Жмотиться не надо, особенно на дополнительное образование! – ответила вместо дочери Клавка. – В следующий раз она обязательно поедет в Москву, хоть ты костьми ляг!

– Экскурсия по столичным борделям? – ехидно осведомился Остап. – Ну-ну!

Это он зря сказал. Но вся глубина Остаповой ошибки стала известна позже. Воскресным утром, когда меня традиционно вызвонили к ним. На сей раз – Остап. На четвёртый подряд звонок я вынуждена была ответить:

– Ну чего у вас опять? Я сплю ещё!

– Ты обязана прийти! – с пафосом заявил Остап.

Объяснений мне Остап не дал, сказал: придёшь – сама всё увидишь, это неописуемо!

Я бы не сказала, что «это» было «неописуемо». Обычные пластмассовые муляжи фруктов и овощей. Они почему-то стояли в кастрюле кипятка на плите, и с них уже слезла краска.

Я спросила, где Клавка.

– Поехала с Дашкой в Москву на ВДНХ, – уныло объяснил он. – Сказала, что приготовила мне завтрак. Вот этот…

– Я тебе сейчас яичницу пожарю, – утешила я.

– Не пожаришь! Не из чего! Она все продукты из дома унесла! Сказала: чтобы я подумал…

– Ты понял, за что она тебя так?

– Да муляжи на завтрак – это ещё ерунда, она ведь тут такое вычудила… Они уехали ночным поездом, я их проводил, вернулся, лёг в кровать и чуть не помер со страху… В моей постели лежал человек. Я испугался и шарахнул его настольной лампой…

– Убил? – перепугалась я. Остап махнул рукой:

– Нет… Ты не сходишь в магазин? Пельменей каких-нибудь принеси, ладно? Заодно и вот это выброси…

Остап вынес из спальни что-то странное:

– Помойка за углом.

Это были ошмётки резиновой куклы.

 

 

Гречка золотая

 

Вообще-то я собиралась в кино. Накрасилась, принарядилась и взяла с собой только маленькую сумочку. Но, приехав в торгово-развлекательный комплекс с кинотеатром за двадцать минут до сеанса, зашла скоротать время в супермаркет на первом этаже.

Эту идею мне нашептал дьявол.

 Посреди торгового зала скромно стояла «клетка» с сахарными пакетами по килограмму, а ценник на боку огромной корзины гласил, что стоит песок 34 рубля с копейками. В моём районе уже две недели не бывало сахара дешевле, чем по 40 рублей за килограмм. Так что инстинкт приобретательства начал раскручиваться во мне огромной пружиной. Но я сдерживала себя из последних сил, проводя аутотренинг: «Ты пришла в кино, ты хотела культурно провести вечер, ты одета не для таскания тяжёлых сумок, у тебя нет с собой тары, у тебя через четверть часа фильм…».

– Маня! – заорал рядом со мной квадратный немолодой мужик на таких децибелах, будто он находился на одном необитаемом острове, а его подруга жизни – на другом. – Маня, смотри, сахар по тридцать четыре! Берём?!

– Ты ещё спрашиваешь! – грянула из дальнего конца магазина невидимая Маня. Эти голоса у них, видно, были семейными. – Бери всё, что есть! – протрубила Маня, что твой слон. Издали послышался рокот. Эта Маня, невысокая, но плотная, поперёк себя шире, навалившись грудью на магазинную тележку, развивала скорость Микаэля Шумахера на ралли Париж – Дакар. Её было почти незаметно из-за груд снеди в каталке.

Прежде, чем Маня донеслась к нам, я успела из-под носа её мужа увести десять пакетов сахара. Мужик недовольно крякнул, я сделала вид, что ничего не заметила. Обняла пакеты и побежала с ними в кассу. Мне было чудовищно неудобно. Извиваясь, чтобы поддержать десятый, самый противный, скользкий, точно живой карп, пакет, я бросила невольный взгляд назад и едва не остолбенела: мужик и Маня перевернули клетку с сахарными пакетами над своей казавшейся бездонной тележкой. Сахар сыпался туда, как куски рафинада в чай. Маня громко подсчитывала:

– Ну, до Нового года точно хватит, а может, и до Крещения, если печь на праздники не затеюсь – а где тут печь, яйца золотые стали, масло не укупишь, да и мука дорожает…

Куриные яйца, цены на которые взвились до 59-60 рублей, и у меня вызывали ассоциации со сказочкой про «яичко, не простое, а золотое». Такой волшебной уценки, как на сахар, им сегодня не сделали. Это и к лучшему: стесняюсь даже предположить, как бы я потащила на себе ещё и дешёвые яйца плюсом к десяти кило сахара!..

Так им вот образом вместо кинозала с комедией я и оказалась тем вечером на квартире у Клавки – решила поделиться с друзьями сладким уловом. У них разыгрывалась собственная кинокомедия.

Клавка отсутствовала, Остап вяло лежал на диване брюхом кверху и страдал. Ему хватило совести признаться, что вчера он переусердствовал с водкой, так как набрёл в одном магазине на сей продукт по 215 рублей бутылка. Мне ли было его осуждать, когда я в аналогичных обстоятельствах променяла эстетику на сахар?.. Настораживало, правда, что Остап не помнил, сколько ящиков водки он схватил по демпинговой цене, и если два, как ему казалось до третьей бутылки, то сколько же он употребил? А если три, как порой мерещилось ему в абстинентном бреду, то где остальные ящики?.. Клавка с утра злобно не помогала Остапу решить эту задачку, выстраивая свою обличительную речь так, чтобы ещё больше запутать благоверного. Под конец её тирады Остап уже верил, что вылакал в одно жало десяток «беленьких» без закуски, и теперь ему катастрофически нечем похмелиться, ибо сам виноват. У меня эта цифра вызывала обоснованные сомнения, но водки нигде в квартире не наблюдалось, и я не знала, что и думать. Остап, пустив в ход внутренние резервы своего обаяния, попытался убедить меня купить ему чекушку – но у меня в кармане после сахарной эскапады осталось лишь на маршрутку, и Остапу пришлось смириться.

– А где же Клавка? – полюбопытствовала я. – Может, она тебе принесёт?

– Держи карман шире! – вздохнул Остап. – Она на шопинге, но вот о чекушке, предупредила, я могу даже не мечтать…

Жеманное слово «шопинг» не ассоциировалось у меня с практичной, ладно скроенной и крепко сшитой Клавкой.

– Может, мама сладенького принесёт? – разнылась Дашка. – С тех пор, как сладости стали дорожать, она мне даже ириски не покупает – говорит, зубам вредно. Тётя Лена, почему месяц назад было не вредно, а сейчас вредно?..

– Инфляция, – простонал с дивана Остап. – Зубы лечить ведь тоже подорожало, вот мама и не хочет, чтобы ты рисковала обращением к дантисту!

— А почему икра минтаева стоила на той неделе 50 рублей баночка, а сегодня 78? – не отставала Дашка.

– Говорить надо правильно! Не минтаева, а минтая! – строго поправил Остап. – Ну-ка, повтори за мной: икра минтая!

– Будто она подешевеет, если я правильно скажу! – огрызнулась Дашка.

Остап обиделся на непочтительный тон дочери и начал было её «строить», что из положения плашмя удавалось не очень. Но тут кто-то постучал в дверь тяжёлым тупым предметом.

– Ой, это мама, наверное! – обрадовалась Дашка. – С конфетками!

– Ага, ими и стучит, – фыркнул Остап. Дашка унеслась отпирать. Спустя несколько секунд она появилась в комнате спиной вперёд. Сказать, что она была при этом очень растерянная и испуганная – ничего не сказать. Мы с Остапом тут сами потеряли дар речи. В комнату впёрлось нечто, больше всего похожее на чудовищно разбухшую картофелину, такого же цвета, такое же ворсистое, на коротких кривых ногах в очень грязных галошах.

– А-а-а! – завизжала Дашка. – Это, наверное, Шрек материализовался!.. Из мультика!..

– Какой ещё штык? – оскорблённо сказала картошка-мутант. – Нет бы бабке помочь, мешок разгрузить, так она прозвищами, вишь, награждать вздумала!..

Картошка-мутант упала на пол и оказалась очень большим и набитым мешком, который сбросила со своих неженских плеч невысокая шибко жилистая старуха. Это была знаменитая бабка Лукерья, деревенская бабушка Клавки. К ней семейство Клавки ездило каждое лето, ничтоже сумняшеся уверяя себя, что они помогают бабке собирать урожай с её огорода, гектарами чуть поменьше колхозного поля. На деле вот уже десятый год всё выходило наоборот: бабка разгоняла «дармоедов» в лес, на речку, в сельпо, на крайняк, запирала в погребе, и вкалывала на огороде в своё удовольствие, а потом смачно стыдила Клавку и Остапа, что они не помогают старухе. Этим ритуалом исчерпывалось общение Клавки со старейшей представительницей рода. Явление бабки в городе было сродни землетрясению в болоте. И столь же «душевным». Например, Остапа бабка приветствовала сварливым:

– Всё лежишь, оглоед? Вставай, поработай руками-то, хоть чё в своей жизни сделай!

– Здравствуйте, Лукерья Даниловна! – обречённо сказал Остап и заворочался на диване, изображая, будто встаёт. – А что делать-то?

– Продукты разгрузи! – скомандовала бабка. Остап тут же плюхнулся обратно:

– У нас никаких продуктов, к счастью или к сожалению, нету! Все подорожало, мы впроголодь живём!..

– А это что?! – возмутилась бабка, пхнув ногой свой громоздкий мешок. – Это я вам на хрена из деревни на себе волокла – чтобы ни благодарности не дождаться, ни толку?..

Мы с Дашей стали развязывать мешок, затянутый растрёпанной бечевкой. Её волокна путались, петля не желала растягиваться. Бабка Лукерья с интересом следила за нашей вознёй.

– Городские, видать, все жопорукие! – констатировала она в конце концов, подошла и рванула бечеву в разные стороны. Она крякнула, распадаясь, мешок раскрылся, как котлован, из него пушечными ядрами запрыгали по полу кочаны капусты, головки лука, картофелины застучали автоматными очередями. Мы бросились их собирать в пакеты.

– Хотела этим, как их, закупщикам отдать, – рассказывала в это время бабка. – Они цены закупочные на рубль, на два за кило прибавили. Да бабы в сельпе базарили, что будто в городе голод, куска хлеба не найти. Я и решила, что лучше внучку подкормлю. Ей на кого ещё надеяться, кроме как на бабку? – не на этого же! – она пренебрежительно кивнула на простёртого и стонущего Остапа. Остап немедленно обиделся и полез в бутылку.

– Бабы в сельпе! Каменный век, Лукерья Даниловна! Неужели в вашем Пупкине-Залесском никаких средств информации нет? Я ведь прекрасно знаю, что у вас там и радио в сельсовете, и газеты, и телевизоры почти у всех есть! У вас так точно он есть – и даже работает! А вы всё бабским слухам доверяете!..

– Да слухи точнее, чем твой телевизор! – отбрила бабка. – Что, скажешь, голода нет у вас? Могу всё это обратно увезти!..

– Не надо! – взрослым голосом сказала Даша, загораживая собой от бабушки мешок с дарами природы.

– То-то же! – удовлетворённо заметила благодетельница.

Остап меж тем не унялся и принялся разглагольствовать, что не стоит путать временный рост цен на ряд продуктов питания с недостатком этих самых продуктов – а ведь только нехваткой еды характеризуется голод, о котором судачат в селе, но сплетники неправы, ибо голода нет, есть дороговизна, и то с нею борются!.. Он пошарил под собою и вытащил смятую газету.

– Вот, слушайте, Лукерья Даниловна, данные из компетентного источника! – с пафосом провозгласил Остап. – Чтобы вы поняли, что в стране творится!

– Бардак творится, подумаешь, удивил! – отмахнулась Лукерья Даниловна. Остап недовольно возвысил голос и начал читать: «ФАС будет ежедневно отслеживать цены на гречку в РФ».

– Кому это он фас кричит? – удивилась старуха.

– Это федеральная антимонопольная служба так сокращённо называется – ФАС! – терпеливо из последних сил пояснил Остап.

– Хорошее дело так по-собачьи не назовут, – заметила бабка.

– Даша, выйди из комнаты! – простонал отец.

– Чего это? – заупрямилась дщерь Остапа.

– Не хочешь, чтобы она меня слышала? Боисся, научу её уму-разуму? – ехидно догадалась бабка. Остап завёл глаза к потолку и после паузы продолжил чтение:

– «Федеральная антимонопольная служба (ФАС) России собирается включить гречку в список товаров, за ценами на которые ведется ежедневный мониторинг в розничной торговле, сообщил журналистам представитель ФАС.  Также в территориальные органы направлено поручение включить гречку в ежедневный мониторинг цен».

В этом пункте Остап был снова перебит ядовитой старухой. Та загоготала как гусь на куче зерна.

– Органы? Какие ишо органы? Территориальные? Это куда ж, прости, Господи?.. Я думаю, эти органы – как у нашего односельчанина Миньки Савельева, который в отечественную сапёром был да на мину наступил!..

Остап инстинктивно схватился за место собственного органа. Бабка уловила его жест и пустилась в разъяснения.

– Не, всё не так с ним получилось! Спасения он чудесного удостоился. Да, на мину-то наступил, она под его ногами-то и брякнула, а его взрывной волной в сторону отнесло да на землю и сложило!.. И ни царапинки на нём не было нигде! И даже орган не пострадал! Будь здоров у него был орган! Размером как труба водосточна! На праздники, бывало, Минька выпьет и побуждает мужиков органами меряться! И всегда у него самый длинный оказывался! Только вот беда – не работал вовсе после взрыва! Всё, что Минька с ним мог делать – меряться…

– Какие пошлые вещи вы при девочке рассказываете! – возмутился окончательно деморализованный Остап.

– А кто начал-то? про органы? – осведомилась бабка.

Тут Дашка, выскользнувшая на самом интересном месте из комнаты, вернулась в неё с криком:

– Папа, папа, а там у дверей ещё бидончик стоит!..

– Охти мне, я ж с вами заболталась да про бидон забыла! – спохватилась Лукерья и бросилась было в прихожую. Но Остап её опередил, сорвавшись с дивана одним красивым прыжком. Он вкатил в комнату то, что Дашка назвала «бидончиком» – молочный бидон на 25 литров. У Остапа масляно блестели глаза, и он почти влюбленно смотрел на бабку. Я поняла ход его мыслей: он решил, что в бидоне плещется то самое, чем минувшим летом он скрасил себе три дня недобровольного, подстроенного бабкой заточения в подполе. Лукерьин самогон славился на все окрестные деревни, и за 25 литров этого натурпродукта Остап готов был простить бабке её склочный характер. Надо отдать ему должное – он мигом продумал, как остаться с бидончиком наедине. Дал Дашке задание разместить бабкины овощи в кладовке в прихожей, старуху торжественно провёл в ванную – помыть руки с дороги – и «нечаянно» задвинул щеколду на двери снаружи, а со мной не стал церемониться – лишь погрозил кулаком: не вздумай выдать Клавке!..

Остап встал на колени около бидона, торжественно отвалил с него крышку, втянул ноздрями густой дух, пошедший из его недр… Я вздрогнула – мне показалось, запах слишком уж ядрёный. Но Остап, мучимый похмельем, видно, решил, что это благо, а не зло. И сделал огромный глоток прямо из бидона…

Остапа подкинуло с места и закрутило юлой. Впервые в жизни я увидела, как выглядит воочию поговорка «приподняло да шлёпнуло». Он вертелся вокруг оси, плюясь во все стороны жидкостью из бидона, и томительно мыча. Я перепугалась не на шутку и полезла к нему с ненужными вопросами. Остап не мог говорить, только утробно выл. Он вылетел из комнаты и ворвался в ванную, снеся дверь вместе со щеколдой – её как раз уже изнутри раскачала гневная бабка Лукерья.

– Чтоб тебе повылазило, над старухой издеваться! – завопила она. И тут же крик сменился насмешливым хихиканьем:

– Ой, не могу! Тебе и впрямь повылазило, что ли, недоумок? Хлебнул-таки?! От дурак-то, прости, Господи!..

– Лукерья Даниловна, что это? – поинтересовалась я, глядя, как Остап отфыркивается под струёй холодной воды. – Что в бидоне?

– Карасин! – гордо объявила бабка. – Я им ещё и лампу привезла. Раз уж голод начался, счас пойдёт, как борона – то одно, то другое!.. Вот посмотришь, свет давать перестанут, воду выключат, топить дровами придётся!.. Так хоть я своих светом обеспечу.

Старинная керосиновая лампа с закопчённым стеклом была у бабки привязана платком на животе, под кацавейкой. Она её самодовольно достала. Дашка потрясённо охнула: впервые увидела вблизи музейный экспонат.

– Что вы каркаете? – проныл Остап, булькая. – Как это – свет давать перестанут?! Вы в своём уме!

– Хошь по увеличенным тарифам за него платить – плати! – разрешила бабка. – А внучка у меня умная, ушлая, в меня пошла, быстро сообразит, что с бабкиным карасином-то выгоднее жить!

– Бабушка, а компьютер на карасине тоже работает? – влезла Даша.

– На керосине, – слабым голосом поправил её Остап.

– На хрена тебе компутер этот – глаза ломать? – отрезала бабка. Дашка затеялась хныкать, но тут в дверь снова постучали чем-то округлым и веским.

Это была Клавка, и стучала она головой, так как руки и зубы её были заняты сумками и авоськами. Я уже отобрала у неё неподъёмные сумищи из рук и вынула матерчатую сумку изо рта, а она всё по инерции качала головой, норовя постучать ею по всем встречным. Встречной оказалась бабка Лукерья. Клавка вздрогнула, но взяла в руки и себя, и пожилую родственницу, и они расцеловались, пока я, надрываясь, держала на весу Клавкину поклажу.

– Клава, что это? – прохрипела я.

– Гречка! – похвалилась добытчица. – Со склада продавали. С ума сойти, была по 23 рубля, а теперь со склада по 54, если брать оптом, от десяти пачек. Я купила тридцать, конечно же, ведь в магазинах она вообще по 60-70! Золотая гречка стала…

– А папа говорит, из-за таких, кто берёт гречку оптовыми партиями, она и стала золотой по цене! – наябедничала Дашка. – Он это в газете вычитал!

Отклик Клавки витиевато соединил неуважение к мужу с неуважением к тем, кто пишет в газеты, а также, по новому кругу, ко всем тем, кто оные читает, вместо того, чтобы порадоваться за жену, а ещё лучше – сходить с нею на склад, потому что она, Клавка, хоть и двужильная, но всё-таки не Иван Поддубный – такие тяжести таскать!.. Мы уважительно помолчали, и внезапно Остап вылез из-под крана с проблеском новой мысли в глазах:

– А сколько же ты денег отдала за тридцать кило гречки?

– Тысячу шестьсот двадцать, а что? – удивилась Клавка.

– Это был мой правый зимний ботинок! – сдавленным от горя голосом ответил Остап. Клавка махнула рукой:

– Обувь тоже дорожает. И одежда. И все промтовары. Короче, перебьёшься до весны в валенках, а там я тебе зимние ботинки на распродаже куплю!

 

 

Как рукой сняло

 

Остап запил. За две недели до Нового года.

Как может уйти в запой человек, который – если верить Клавке – каждый день в зюзю? Жена утверждала, что, если Остап не находит нормального спиртного, то лакает стеклоочистители, спиртовые лосьоны, настойку боярышника и даже клей, переведённый в двухфазное состояние (твёрдый комок клейковины, плавающий в лужице почти что спирта) советским способом – прокрученным сверлом дрели. Лишь бы догнаться и со стеклянными глазами уйти в отруб!..

– Упившись до беспамятства, он лежит с детской улыбкой на лице! – скрипела зубами Клавка. – А вот если не дать ему нажраться как свинья… Не веришь?! Я однажды попробовала, и мне удалось! Я заперла его в сарае во дворе, привалила всем тяжёлым, чем смогла, и выпустила только глубокой ночью, когда уже все самогонщики в округе уснули!.. И притащила домой за шкирку. Напоила чаем, чтобы отогрелся. Так что ты думаешь? У него «ломка» была до утра, он, скотина, ворочался, стонал, мне с Дашкой мешал спать… А ни свет ни заря улизнул из дома, когда я задремала от усталости, и его тело к полудню доставили домой случайные собутыльники!..

Если хотя бы десятая часть алкогольных подвигов Остапа из уст Клавки – правда, то Остап уже год должен сидеть в комнате с мягкой обивкой и ловить на себе крокодильчиков. Но я думаю, Клавка преувеличивает. У неё как-никак творческое образование – ландшафтный дизайнер, значит, фантазия работает исправно. Правда, самое близкое к ландшафтному дизайну дело Клавки – вскапывание бабкиного огорода в деревне Пупкино-Залесское. Она на огороде оборудовала настоящую альпийскую горку. Вместо эдельвейсов по её уступам рассадила чеснок, чтобы суровая и практичная бабка Лукерья не снесла горку вместе с внучкиным скальпом. Креатива Клавке не занимать. В повседневной жизни она его применяет щедро – и когда распространяет косметику (это её основной заработок), и когда еду готовит, и когда дочь воспитывает, и когда мужа строит. «Пьющий» и «безответственный» Остап узнаёт людей, способен с ходу произнести связный текст из десяти предложений и регулярно ходит на работу. Вернее, ходил. До середины декабря. А там ему дали отгулы за несколько предшествующих лет (подозреваю, что «отгулы» – это эвфемизм неоплачиваемого отпуска, связанного с экономическим кризисом). Вот ими Остап не замедлил воспользоваться так, что это взбесило Клавку. А нечего расписывать ему каждый божий день, как себя ведут натуральные алкоголики! Остап воспринял Клавкины слова как пример для подражания – и если она умеет быть весьма убедительной, то он способен быть невероятно послушным.

Короче, Остап запил. Тяжело пьяный мужик лежал посреди туалета и сладко храпел, распространяя вокруг себя густой дух взорванного спиртзавода. Это доставляло неудобства пикантного свойства дамам, не способным использовать сортир по прямому назначению. Мне, например, пришлось терпеть. Клавка уже не могла терпеть, но не могла и протиснуться мимо благоверного к унитазу, который Остап в последний пред отключкой момент превратил в подушку. В оставшееся меж Остапом и стеной пространство не поместилась бы даже субтильная Даша. Дашке без долгих разговоров мать выдала её же младенческий горшок, сохранённый из сентиментальных соображений как подставка для икебаны.

– Заодно и композицию сменю, давно пора, – деловито сказал Клавка, выбрасывая пропылившиеся насквозь за десять лет стебли камыша.

Ну, я же говорю, что Клавкиной фантазии можно позавидовать!..

Я пришла к ним обсудить встречу нового года. Вместо этого мне пришлось обсуждать Остапов запой. Не преминув спросить, как может запить человек, который «на рогах» каждые сутки, я получила от Клавки креативный ответ, что анекдот: «Вы часто пьёте? – Ежедневно, но бывают и запои!» – про Остапа. Его не сочинили. Этот диалог записал в карточку врач-нарколог, когда Остап последний раз к нему обратился – ещё до рождения Дашки. Когда Остап и Клавка планировали продолжение рода. С тех пор к врачам-наркологам Остап не ходок, не ходун и не ходец. Ему Клавка запретила.

Дело в том, что врач-нарколог оказался духовным братом Остапа. Клавка, примерная супруга, сопровождала Остапа в частную клинику, где они решили проконсультироваться за деньги, но анонимно. Клавка психовала всякий раз, как вспоминала «эту злобную историю». Поначалу нарколог ей очень понравился. Интеллигентный, молодой, чисто выбритый, благоухающий одеколоном… И речь такая поставленная, и глаза такие вдумчивые… Сначала поговорил с ними обоими, выслушал Клавкины сетования на то, что Остап заглядывает в рюмку чаще, чем Клавке бы хотелось… А потом попросил Клавку оставить их с Остапом наедине для решения одного деликатного вопроса. Врач предложил Клавке прийти завтра – он и с ней проведёт интимную беседу. Но Клавка воспротивилась и решила дождаться Остапа в коридоре.

Сидеть ей пришлось всего ничего – до закрытия клиники. Мужики заперлись в кабинете нарколога. Сначала там не было слышно ничего. Потом раздался ровный гул голосов. Потом гул стал всё более нервным и перемежался звяканьем какого-то стекла. Тут Клавка заподозрила неладное и попыталась вышибить дверь кабинета, но это ей, по причине изящного тогда телосложения, не удалось. Она побежала искать начальство – и узнала от гардеробщицы, что главврач, он же владелец клиники, в настоящее время лечится в Германии, всем говорит, что от язвы, но на самом деле от алкоголизма. А нарколог, наоборот, только что отлечился. От этого же самого. Но как-то не шибко успешно. Он каждый день ходит на работу, воняя, как парфюмерный магазин, чтобы отбить запах перегара. У него даже изо рта несёт одеколоном. Врач говорил гардеробщице, будто лучше всего сохраняет свежесть дыхания одеколонное полоскание. 

Клавка применила всю свою изворотливость – в прямом и переносном смысле – и влезла в кабинет нарколога через форточку. Благо, первый этаж. Остап и нарколог сидели за столом обнявшись, синхронно взмахивали мензурками, зажатыми у Остапа в правой, а у доктора в левой руке, и тянули «Шумел камыш» на мотив «Yellow submarine». В мензурках плескался медицинский спирт. Песню периодически перебивали исконно мужские фразы:

– А моя, веришь, до свадьбы такая была лапочка, а теперь сущая кобра!.. – плакался врач.

– Вот и я-то свою не узнаю! – подвывал Остап. Тут Клавка сорвалась с форточки и плюхнулась на широкий подоконник, и Остапу пришлось её узнать. А наркологу пришлось узнать о себе много нового. И даже ощутить на собственной физиономии удар когтей разъярённой пумы. Вместе с Остапом они вытолкали Клавку из кабинета и держали оборону – общая угроза сплотила этих двоих, и даже когда нарколога уволил из клиники за пьянство эффективно исцелившийся главврач, и тот переквалифицировался в автослесари, они всё ещё дружили. Только встречались теперь уже не в нарядном кабинете врача, а в грязном промасленном нутре автомастерской. И выглядел бывший нарколог уже не как денди, а как нормальный работяга.

Конфуз двенадцатилетней давности, связанный с обращением к наркологу, подарил Клавке жесточайшую идиосинкразию на врачей этой специальности. Поэтому первое и самое логичное моё предложение, как вывести Остапа из алкогольного забытья и не дать вернуться в него хотя бы до Нового года – обратиться к наркологу – Клавка встретила в штыки. И мне пришлось в миллион первый раз прослушать рассказ о наркологе-алкаше. 

– Клава, но ведь в наркостационаре наверняка хороший, профессиональный контингент и непьющий! – защищала я свою идею. – Я же тебе советую обратиться не в шарашкину контору, а в медицинское учреждение!

– Ты что?! – задохнулась от ужаса и возмущения Клавка. – Ты знаешь, что там ставят на учёт всех, кто обратился, если выявили симптомы алкоголизма?! Тех, кто на учёте, берут под наблюдение, но это бы ладно, а вот справку, что он не состоит, ему больше не выдадут! А это такой козырь!.. Его с работы выкинут на раз-два!.. Сейчас, в кризис, сокращения, а у них и так конкуренция огромная, на Остапово место уже очередь из пяти желающих!.. Хочешь, чтобы мы все на мои проценты с косметики сели?!

Да, с этой стороны моё предложение было не фонтан, и я признала, что неправа. Меж тем решать, что делать с Остапом, было необходимо. Наркологи отпадали. Бабушкины средства, вроде отлучения от тела и от дома – тоже. Клавка уже всё это проходила. Лишение супружеской постели года три назад, когда Остап вернулся из отпуска на обской рыбалке горячим поклонником сибирского самогона, крепостью не уступавшего медицинскому спирту, он перенёс стоически. Выселенный на диван в кухне, стал пить в два раза больше – кого и чего ему стесняться?.. Доведённая до отчаяния, Клавка однажды, когда он пошёл за добавкой, торопливо вызвала службу «Муж на час», доплатила за срочность, и ей поменяли все замки в двери. Вернувшись, Остап вяло потолокся на коврике, выслушал всё, что Клавка имела ему сказать через дверь, кивнул ей в глазок и ушёл. Хватилась Клавка через неделю, поняв,  что собственными руками разрушила семейное счастье. Она затеялась искать суженого – и нашла у самой первой по хронологии его любви, которая уже собиралась с Остапом в ЗАГС, чуть только он протрезвеет. Клавка объяснила той, до какой степени она не права, а для возвращения спящего Остапа домой вызывала грузотакси. Проснувшись у себя дома, когда засыпал у любовницы, Остап чуть не свихнулся – решил, что белочка подкралась незаметно. Но потом от Клавки узнал всю подноготную – и даже не позвонил оставшейся на бобах подруге, а горячо стал мириться с женой. Однако повторять опыт с выпуском козла в огород Клавка не осмелилась бы ни за что.

Мы призадумались.

Тут к нам пожаловала Дашка с жалобой, что теперь она хочет уже не писать. По глазам Клавки я видела, что она собирается дочери предложить совершить всё прямо на тело отца. Но она удержалась титаническим усилием воли и посоветовала Дашке сходить в гости к подружке, заодно и уроки на пару поделать. Радостная Дашка испарилась, но портфель с уроками «забыла».

– И заночевать там можешь! – крикнула Клавка дочери в форточку. Повернувшись ко мне, пояснила:

– Эта скотина явно не проснётся до пяти утра. У него биоритм такой, когда нажрётся. В пять часов встаёт, как по будильнику, и начинает искать добавку…

– Неужели с такой изобретательностью ты не придумаешь, как его вылечить? Или хотя бы отрезвить на время? – польстила я подруге.

– Да вот уж я и думаю… – рассеянно заговорила Клавка, вертя головой по сторонам. – Куда же я газету сунула… А, вот!

«Мадам Эсмеральда, – гласило красочное объявление на обороте рекламного еженедельника. – Приворот, отворот, снятие любого заклятия и морока. В мире нет силы, не подвластной мадам Эсмеральде!».

– К ней, что ли, обратиться? Раз ей подвластно всё, включая алкоголизм? – размечталась Клавка.

– У неё ни слова про алкоголизм не сказано! – запротестовала я.

Мы позвонили по телефону, указанному в объявлении. Мадам Эсмеральда трубку взять никак не могла – именно в этот момент она вышла в астрал и беседовала с четырнадцатым уровнем обитания разумных существ во Вселенной о мерах выхода из экономического кризиса, надменно объяснила её секретарша. Но все, нуждающиеся в помощи мадам Эсмеральды, могут записаться на приём – сейчас свободен март 2021 года.

– Вы что, опухли?! – взвилась Клавка, до сего момента любезничавшая с секретаршей. – Мне мужа необходимо привести в божий вид к Новому году! Он в запое!.. А вы мне суёте март через два года! За эти два года я его сама убью!..

Растерявшаяся от Клавкиного рёва секретарша что-то запищала в трубку. Клавка слушала заинтересованно:

– Так… так… сфотографировать труда не составит… завтра когда? Приду и фото принесу… Доплата за срочность? Понимаю. А сколько? СКОЛЬКО?! Нет, точно убить его дешевле… Новогодняя скидка? Замечательно, спасибо.

Клавка запечатлела Остапа, раскинувшегося на весь туалет, на «мыльницу», и назавтра отправилась-таки к мадам Эсмеральде. В этом походе я не составила ей компанию. Но добрые плоды он, к моему изумлению, принёс. Дня через два Остап лично (!) позвонил мне трезвым голосом. Поздравил с наступающим и пригласил к ним встречать Новый год. Попросил прийти пораньше, чтобы помочь Клавке на кухне, пока они с Дашей будут наряжать (!) ёлочку (!), которую Остап лично (!) купит на ёлочном базаре уже прямо завтра – а то к 31 декабря все приличные ёлки разберут.

Такое громадьё планов не вязалось с недавним образом беспомощно валявшегося, как половик, на полу туалета Остапа. И я в его радужный монолог умудрилась вплести вопрос:

– Как ты себя чувствуешь?

– Великолепно, а что? – удивился Остап.

– Но ты же на днях… – я замялась, не зная, стоит ли называть беду по имени – вдруг накликаю. Остап пришёл мне на помощь:

– Ну да, признаю, я немного не рассчитал со спиртным. Ты знаешь, когда я пришёл в себя, у меня буквально как рукой сняло тягу к алкоголю! Я и за новогодним столом буду пить брусничный морс! Я купил два кило мороженой брусники, и Клавочка мне варит каждый день по кастрюльке – пальчики оближешь!..

«Пальчики оближешь!». «Клавочка!». Я не узнавала Остапа! На волне культурного шока я обещала прийти к ним 31-го за три часа до торжества и всем, чем могу, помочь. Тут в трубке возникло шуршание, потом звуки пинков, и сдавленный голос Клавки пожелал немедленно поделиться со мной восторгом от обращения к мадам Эсмеральде. Чтобы поведать мне ту сагу, Клавка оккупировала всё тот же сортир – периодически она перемежала свой захлёбывающийся монолог окриком «Потерпите!». По Клавкиным словам выходило, что мадам реальная кудесница, только глянув на фотографию мертвецки пьяного Остапа, провела над нею рукой и обещала, что он забудет о водке и всех её заменителях – и, когда Клавка вернулась домой, её встретил трезвый и ласковый муж, так что теперь у них второй медовый месяц…

Всё это здорово поколебало мой скепсис в отношении целителей из газеты. И на новогоднее застолье я собиралась в азарте – очень хотелось увидеть преображённого Остапа. Своему Фёдору я велела приходить к одиннадцати, а сама побежала к друзьям к восьми.

Дверь в квартиру Клавки была приглашающе приоткрыта. Я покричала с лестничной клетки, никого не вызвала и переступила порог в радостном нетерпении…

Последнее, что я помню, прежде чем на меня обрушилась невероятная тяжесть – водопад ледяной воды, закупорившей мне нос и уши.

Очнулась я от запаха нашатыря и пронзительных рыданий прямо над моей раскалывающейся головой.

– Мама, ты убила тётю Лену своей дебильной засадой! – причитала Дашка.

– Ничего не убила, вон она глаза открывает, – обескуражено говорила Клавка, водя у меня перед носом ваткой с нашатырём. – Слушай, ты это… извини… – спрятала она от меня взор. – Я ведь была уверена, что этот скот вернётся… Он же убежал в рубашке и тапках… Он должен хотя бы одеться… Вот я и заготовила ему кодировку…

– Куда убежал? – еле шевельнула губами я.

– Да к своему дружку, наркологу бывшему, чтоб ему!.. Я бы его лично!.. – таких казней, что Клавка перечислила, не было и в арсенале святой инквизиции. – Он позвонил Остапу сегодня с утра – и у моего как рукой сняло всё заклятие мадам Эсмеральды! Он сказал, что пойдёт мусор выносить в мусоропровод – и убежал, я их в окно отследила!.. Остап позвонил с улицы и сказал, что придёт к твоему приходу обязательно! Ну, погодите, голубчики! Появитесь вы дома!..

Дашка в это время наполняла холодной водой ведро и прилаживала его над дверью, а заодно хитроумно подпирала полуоткрытую дверь шваброй, к ручке которой была привязана дрель. Этим-то комплексом антиалкогольных мер меня и приложило, хорошо, не насмерть… Поймав мой панический взгляд, Даша объяснила:

– Мама сказала, сегодня повторно будем папу кодировать!