Выпуск №14

Автор: Андрей Резцов

 
Выкладывая буквы и слова

Я всегда пишу стихи о любви,
выкладывая шпроты в буквы и слова.
Ценишь каждую рыбу, нельзя же исправлять,
останутся жирные следы.
Если шпроты в банке небольшие,
пишется легко, словно поёшь песни.
Когда же рыбины большие (они и на вкус другие),
то слова тяжелее, весомее.
Хвостики и головы
{Не каждому дано увидеть голову у шпрота.
Здесь нужен особый дар.}
несут особую нагрузку,
не перепутай хвост и гриву, смысл изменится.
Левый бок и правый шпрота
(то есть лежит рыбка брюхом вниз или вверх,
и куда при этом смотрит) –
это очень важно.
Глаза у шпрот всегда одинаковы,
пытался добавить им выражения,
смотрел в них пристально.
Ноль эффекта, никто не посмотрел в ответ,
не вылупился,
словно любопытная рыбка.
Соседский кот думает,
что он критик или даже редактор толстого журнала,
сам он толстый.
Любит исправлять мои стихи,
практически уничтожает их,
гоню его в шею, а кот не боится меня.
Поэтов никто не боится,
жены поэтов плачут и бьют их смертным боем,
мстят за бедность вечную.
Шпроты редки на нашем столе,
только тогда они появляются,
когда гонорар журнал заплатит за стихи.

 
Внутри оказались слитки золота

Просыпаюсь я утром и говорю себе:
«Ей! Ну-ка давай, кофе налей»
Но отвечает мне спящий же я:
«Сам наливай, ленивый свинья, а я понежусь чуток.»
Я начинаю пинать меня же:
«Кофе свари и бриошь маслом намажь мне!»
Я отползаю в тёплый угол кровати,
куда коротконогие не достанут:
«Пошёл вон, не спящий в Сиэтле!
Иди и помой вчерашнюю посуду.
Развёл здесь …
(сразу и не нашёлся, что сказать).
Чашку кофейную не найти чистую.»
Я – уже в костюме, на работу собрался,
выбрит, словно я офицер или швейцар:
«Вставай, тебе говорю,
ты мыть должен посуду сразу же после использования её.
Сразу же!
Повторяю по буквам:
СРАЗУ ЖЕ!»
Я, спрятавшись за подушками,
смело гоню себя прочь:
«Иди на работу, давай, а у меня больничный!
Я палец порезал, открывая банку шпрот.
Внутри оказались слитки золота Латвийского.
Ровные рыбоподобные брусочки.
На миллионы евриков.
Эх, в латах бы получить в Латах!
Но нельзя, теперь только в евриках можно.
Мне теперь работать не надо,
есть латвийское золото.»
Иду есть латвийское золото.

 
Марат Мустафин серьёзно увлёкся

Марат Мустафин серьёзно увлёкся передовой экспериментальной наукой.
Он занялся изучением сравнительных характеристик рыбок в банках шпрот.
Для этого закупил большую картонную коробку с этими банками.
Латвийские шпроты
(исследования обрастали международным ореолом, смыслом и славой),
не какие-нибудь другие.
Открыв очередную банку,
Марат внимательнейшим образом изучал мордочки и тельца рыбок.
Некоторые как бы прищурились, словно добрый вождь.
Другие широко открыли рот, как будто боевой вождь зовёт на борьбу.
У самых невзрачных рыбок башка чуть оторвана.
Настоящий буйный вождь тоже всегда без башки.
Глаза у всех пусты и залиты жиром.
Марат сначала хотел свои наблюдения записывать и заколачивать в компьютерные таблицы.
Затем решил всё хорошенько запоминать.
День на третий все-все банки (открытые и неоткрытые) пропали.
Наверное, завистливые конкуренты из западных университетов подослали своих аспирантов совершить плагиат.
Соседские коты долго пахли шпротами.
Марат нажарил беляшей с кониной и временно отложил свои передовые научные исследования.
До следующей картонной коробки полной банок шпрот, надеюсь.

 
На картине моря крики чаек

Мне никак не удаётся нарисовать на картине моря крики чаек.
С альбатросами и бакланами всё в порядке.
Их крики ложатся на холст,
словно и были там всегда,
или внутри тюбиков краски.
А чайки – особые птицы.
Особенно наши – Клайпедские.
Их не понять без полного и безоговорочного погружения в Балтику.
Кто-то не любит, даже ненавидит чаек.
Они таскают его картошку из пакетика, нападая стаей на отдыхающего.
А не надо хлопать глазами,
надо есть картошку сразу же после покупки её!
Лучше всего сразу сложиться в позу эмбриона,
блокируя чаек своей спиной.
Есть картошку надо вместе с бумагой,
быстрее получается.
Бумагу потом можно и выплюнуть,
но многие этого не делают.
Чайки покружат, покружат,
поатакуют твою согбенную спину, клюнут в темечко,
но не доберутся до картошки,
до сути своих акций.
После этого полезно поставить мольберт,
написать картину Балтийского моря с альбатросами и бакланами.
С их криками, распластанными по холсту,
словно крылья или облака.
Чайки всё-равно не получатся.
Не дадут они свои крики изобразить,
такой у них мерзкий характер.

 
Футляр для очков

Футляр для очков мой коричневый.
В Петербурге произносят коришневый,
но имеют ввиду тот же самый цвет.
По-эстонски будет pruun, на латвийском — brūnas,
а литовское слово для коричневого — ruda.
Я открываю свой коричневый футляр для очков и вижу в нём …
угадайте ЧТО?
Я нахожу в своём футляре для очков свои же очки.
Мне они не нужны, если честно сказать.
Экран моего компьютера большой,
мобильник тоже немаленький.
Всё чётко видно и без очков.
Одна проблема …

Ты приходишь, а я думаю, что не ты.
Или приходит кто-то другая,
кого я принимаю за тебя.
Я предлагаю тебе (думая, что это ты),
только тебе одной
Свою любимую книгу
«История Железных Дорог Прибалтики»
Эрхарда Левинзона с картинками на вклейках
Почитать по ролям на диване.
А это моя начальница НН.
Возможно, она и не против, но против я.

Часто заглядывает соседка попросить соли.
Наверное, она каждый день засаливает двух или трёх хряков или хрюшек. Столько соли ей требуется.
Я привычным движением предлагаю
Свою любимую книгу
«История Железных Дорог Прибалтики»
Эрхарда Левинзона с картинками на вклейках
Почитать по ролям на диване, но зависаю в воздухе и спрашиваю:
«Это Вы, уважаемая НН?»
Имею в виду свою начальницу.
Соседка молчит,
хочет оставить свою просьбу насчёт соли до самой последней секунды.
Я сразу же спрашиваю:
«За солью пришли, уважаемая
(имя соседки никак не могу запомнить)?»
Иногда это ты.
Это я заключаю, если не НН и не за солью.

 
Нет никакой поэзии в кильке

Про кильку написать ничего поэтического нельзя, как и под кильку.
Скользкая она.
Не за что зацепить ни словом ни делом.

Паасуле Каасари – великий эстонский поэт – смог,
но он к этому шёл всю жизнь.

Мой перевод:

Эй, мой Таллллллиннннн (по 15 раз Л и Н) родной, словно ветка или листок.
Нет, Балтийское Море, меня не топи в себе, в своих недрах. Жди …
Живут у тебя в животе, Баллллтикааа (по 15 раз Л и А), эти родные мне кильки.
Я их на санках возил из Сааанннааамммаааннниии в Кааанннааамммюююннниии (по 15 раз повторяются буквы!).
Там мой дядюшка Паасуле (в честь него меня и назвали) держал скобяную лавку, но торговал и килькой.
Кто же в Эстонии не любит есть кильку? Если найдёте такого, везите его из Кааанннааамммюююннниии в Сааанннааамммаааннниии (по 15 раз повторяются буквы!).
Балтийское море его ждёт. Его брюхо, где раньше жили кильки, пусто.

В оригинале на эстонском стих ещё певучее, там по 16 раз каждая приличная буква повторяется. Я урезал до 15, чтобы бумагу сэкономить.

 
В венах течёт

У меня в венах течёт не голубая кровь,
а шашлычный соус.
Все думали, что кетчуп.
Вот наивные.
Шашлычный соус вкуснее.
Аджика же слишком острая,
при малейшем порезе боль ужасная.

Бреешься, порезался,
хоть плачь,
хоть хлебом вымакивай эту аджику.
Вкусным ржаным литовским хлебом с тмином.
Раньше я не любил этот хлеб,
мешающий насладиться вкусом колбасы.
Но постепенно я повзрослел и нашёл вкус в тмине.
Теперь колбаса уже не главная в бутерброде.

Яблочное пюре не предлагайте.
Горчицу можно, но немецкую,
баварскую, сладкую и тоже красную.
Сдавал кровь на анализы,
вмиг набежали школьницы,
захотели попробовать комиссарской горчицы.
Хлеб у обеих девчушек правильный литовский ржаной с тмином.
У одной в руке бутерброд с колбасой докторской,
А у другой с любительской.
Так куски белого жира и бросаются в глаза.
Я отказался сотрудничать с любительницей любительской.
Худею я, на диете я,
видеть жир не могу, тошнит
словно утром первого января
или в последнюю ночь до призыва в армию.
А в казармах разбираться не будут,
какой у меня майонез в жилах
провансаль из Прованса или
«Солнышко» фабрики «VKUSNO Kooperatinė Prekyba» в Клайпеде.

 
Пеку пиццу

Всегда любил и люблю рыбу.
И морскую, балтийскую мойву горячего копчения
и речного литовского тоже копчёного угря.
Готов их есть тысячу раз в день,
с перерывом на обед.
Но и обед у меня с рыбой.
Останавливаю себя: «Дай, друг,
отдохнуть рыбакам,
навестить свои семьи,
поиграть в баскетбол …
Поешь что-нибудь не рыбное.»

Поэтому я иногда пеку пиццу.
Спокойно беру её за плоское круглое блиноподобное тело.
Кладу это тело прямо туда, куда надо.
Тело печётся.
Главное – не съесть пиццу сырой,
не раз так получалось.
Задумаешься о судьбах родины и мировых катаклизмах.
И на слове «катаклизмы» понимаешь, что пора …
Что нужно срочно что-то делать …
Немедленно …
Без оглядки на других,
на тех,
кто не переживает о «катаклизмах».
А для борьбы с катаклизмами нужны силы.

Пицца же бывает трёх основных видов:
Гибкая, как гибкий блин …
Хрустящая, как хрустящий блин …
Третий тип пиццы напрямую связан с катаклизмами.
Она недопечена.
И никак не понять, какой бы стала эта пицца …
Гибкой или хрустящей.
Вот такие катаклизмы происходят,
когда голоден и задумался
о катаклизмах.

 
Окунайте или Просверлите

Я всегда изъясняюсь намёками, образами, аллюзиями. Иду, например, в магазин купить картошки, но не скажу это продавщице Ларисе. Томно намекну ей на нужную мне покупку, глядя в её огромные серые глаза, но спрашивая: «А жидкость для мытья посуды у вас свежая?» Лариса перегнётся через прилавок всем своим телом, — ради этих мгновений я и хожу в этот магазин, хотя другой – «Пятёрочка» – ближе.

Мы с Ларисой учились в одной школе, но в параллельных классах. Ох, и красивая же она была девчонка! Мне все наши девчонки нравились, но Лариса занимала в моём сердце особенное место.
Через несколько лет после окончания школы узнаю, что она вышла замуж, фамилию теперь носит прибалтийскую, похожую на Окунайте или Просверлите (шучу, не обижайся, Лара!), и живёт с мужем где-то у Балтийского моря.
Прошло много лет. Появились границы покрепче, посолиднее между нашими республиками, а Лариса вдруг вернулась в наш сухопутный посёлок городского типа.

Продавщица жахнет на прилавок две водки и четыре пива и скажет: «Замучил ты меня, Барабуллин, своими иносказательными намёками на простые чувства и образы действия».

Я в ответ, чуть отступив и выставив ладонь, как на плакате рабочий у станка, как бы защищаясь от водки и пива: «Нет-Нет, Лариса, Вы меня не так поняли, уважаемая! Я интересовался прищепками, когда наконец-то их начнут производить в весёленькой расцветке в рябчик или горошек, в цветочек не надо бы, отвлекает от обыденности ровно настолько, чтобы забыть постирать бельё.»

Моя любимая женщина сразу всё сообразит и выдаст мне сухого гороха и хозяйственного мыла вместе с белорусскими яблоками. Я улыбнусь ей так, как только я умею, словно я журавль, пролетающий над тихой утренней рекой: «Вот и солидол и машинное масло для смазки велосипедов у Вас перевелись. Лет семьдесят назад. Пытался использовать замороженные кальмары, но они же с перцем и солью, вмиг звёздочка ржавеет, но цепь держит.»

Лариса перепрыгивает через прилавок, на миллисекунду моего счастья блеснув шикарными ногами и отменного вкуса нижним бельём. Она хватает первый попавшийся ей под руку овощ — мешок мытой тамбовской картошки, один кэгэ – замахивается …

Я плачу кредиткой, беру будущие драники и, улыбаясь как первоклашка 1-го сентября, возвращаюсь в свою унылую контору “ТяжМашПроектЖарьПарьНаладка”.

Именно это название моего места работы побудило меня стать поэтом и говорить иносказательно, намёками, образами, аллюзиями.

 
Пасмурно, На душе Вобла

Пасмурно +11
На душе Вобла
Потепление до +13 и дождь
Макрель
Мне бы Треску и +15!
Нет, выдали Селёдку и +7 с мокрым снегом и ветром
Солнечно и +20
Мойва горячего копчения Балтийская
Ещё теплее, приятный лёгкий бриз +22
Рыба-меч на оливковом масле с жареным луком и картошкой
Жара невыносимая +39, сухой колкий ветер с пылью и песком
Хек, Путассу, Минай, Рыба-Подошва, Барабулька с полуоторванной головой и высунутым языком, глаза злые