Выпуск №15

Автор: Лена Захарова

 

 (1)

Я тогда шла к Линде, а он валялся на дороге, свернувшись калачиком. Большой такой, сильный, наверное, — и калачиком, как лесной зверёк, только не пушистый. Мне сразу захотелось спрятать его в кармашек и унести. Но я к Линде опаздывала и прошла мимо.

Когда я вернулась, он там же лежал. Теперь я никуда не опаздывала и спрятала его в кармашек. То есть хотела спрятать, но сил не хватило, да и единственный кармашек был занят часами. Поэтому я просто легла сбоку на землю и всем телом его обняла. А он просто дышал. То сбивчиво, то ровно, то совсем переставал – тогда я начинала елозить щекой – и он опять дышал.

Мы долго так лежали. Так долго, что весь песок у меня в часах пересыпался, и я снова опаздывала к Линде.

Я несколько раз так приходила и уходила — ложилась рядышком, и долго гладила его лицо, перебирала чёлку, касалась ресниц, бровей, и уходила к Линде. Возвращалась и тихонько дула в глаза.  

Нам здесь очень не достаёт ветра. А людей-калачиков, которые вопят, катаются по земле, режут себя, жгут, плачут и ещё чего только не придумывают – полно. Так что нас никто не трогал, и мы ещё долго могли просто лежать.

Я всё думала «Что же у него такое забрали, если он так расстроился?». Сначала, решила: двигаться не может, но нет: иногда чуть-чуть шевелился. Голос, зрение, слух? Это, конечно, обидно: люди долго не верят, ищут помощи, бесятся, но потом всегда успокаиваются.

И я ждала-ждала, когда он очухается – вскочит, взбесится, начнёт орать, молить бога, тянуть к нему руки, пока не увидит, что неба нет. Но он просто лежал.

Хотя мне нравилось вот так просто лежать, заворачивать его в себя, дышать ему в шею. Казалось, это моя норка и я в неё прячусь. Дом, в котором я живу, мне не очень нравится. Там кроме ленивой подстилки, только сундучок. Да и тот не мой и нервный, даже прикасаться боишься, опять неизвестно что выкинет. А в сундучке у меня зеркальце. Маленькое, с два кулачка, как сердце. Я его очень люблю. Здесь только Линда такие раздаёт. Она где-то раздобыла большое-большое зеркало, разбила его и раздавала нам осколки. Она нас всех ненавидит, но вообще Линда хорошая. Она всех спасает, хотя хочет совсем наоборот. Наверное, от этого она ещё больше злится и мучается, поэтому и продолжает. Она странная.

А что с моей норкой, я не понимала. Да и не хотела понимать. Зачем спешить: времени, сколько хочешь – лежи и лежи.

Но как-то я всё же спросила.

— Что с тобой?

Молчал.

— Ты кто?

Молчал.

— Помнишь, как сюда попал?

Уголки губ у него подёргивались, и я пыталась разобрать слова – не очень выходило. Наверное, он и не говорил ничего. А над губой у него, прямо под носом, большая родинка, как будто кто-то нарочно приделал.

— Почему ты тут так долго лежишь?

— Нет.

Я улыбнулась. Ответ был очень здешний, а голос у моей норки оказался шершавый, как будто он в рот опилок набрал.

— Точно, по-нашему совсем нет!

Я тогда ещё очень глупо засмеялась, а он поморщился – и сразу как-то расхотелось смеяться и немножко даже разговаривать.

— Я вас не понимаю. Я ничего не понимаю. П…простите, наверное.

— Хорошо, давай сначала. Как тебя зовут?

— Я не знаю.

— Откуда ты?

— Не знаю.

— Ты тут давно?

— Нет, кажется совсем чуть-чуть.

— И меня совсем не помнишь?

— Нет.

— А мы друг друга любим.

— Жаль.

— Что?

 — Что я этого не помню.

— Жаль.

— А как меня зовут?

— Норка.

— А тебя?

— Ээ…Валя. 

— А почему мы друг друга любим?

Тогда я взяла его лицо и поцеловала лоб, глаза, щёки, виски – всё-всё-всё, только не губы.

— Понятно. Мне, правда, очень жаль, но я постараюсь вспомнить.

Тогда я решила, что Норка точно останется со мной и тогда можно будет больше не ходить к Линде. Конечно, придётся отдать зеркальце, но если у меня будет Норка, мне даже домик не нужен.

Я встала и подала Норке руку.

— Пойдём?

— Куда?

— Домой.

— А кто вы?

Я тогда снова глупо засмеялась. Мне кажется, я всегда глупо смеюсь, поэтому стараюсь совсем не смеяться, но иногда забываюсь.

— Я… Рада. А ты Норка. Мы давно друг друга любим и живём вместе. Пойдём домой?

— Почему я должен вам верить и куда-то с вами идти?

Я погладила Норку по волосам, гладким, как трава, и пошла домой. Взяла зеркало и вырезала у себя на руке «Н». Вернулась, подсела к Норке и поцеловала его в лоб — он даже ничего не ответил. Я взяла его руку и вырезала на ней «Т». Я тогда о Тимке совсем не думала, просто эту букву быстрее всего. Норка закричал что-то, я поцеловала его в лоб и ушла. Он, наверное, долго смотрел, как не течёт кровь. А может, и нет — я не поворачивалась. Я сходила к Линде, а когда вернулась, снова нашла калачик.    

— Я Таня. А ты Норка. Мы друг друга давно любим и живём вместе. Смотри, — я показала Норке свою руку, опустилась на колени и потом поцеловала шрам на его руке. — Мне тоже жаль, что ты всё забыл.

Норка помог мне подняться, и мы пошли домой.

 

 

 (1) Игоретрясение

Старик закрыл глаза. Аня засыпала ему лицо землёй, утрамбовала, задвинула крышку гроба и встала с колен.

— Давай.

Игорь взял лопату – деревянный черенок недовольно окунулся в кучку земли, рыхлой и вязкой, как творог. Земля жадно посыпалась на грубую крышку, облизав её сотней шершавых язычков. Ложка-черенок снова окунулась в творог, который на этот раз полетел мимо — на край могилы. Аня покачала головой и смахнула землю в яму.  

— Потише давай.

Игорь не ответил, сильнее поджал губы и снова зачерпнул. Деревянный черенок, которым он орудовал, был такой же удобной лопатой, какой была бы ложка из куска коры. Когда верхняя горка перебралась вниз, Игорь, поскрёб землю, как настоящий лакомка, скребущий донышко, и бросил черенок перед собой. 

Аня похлопала по насыпи, приглаживая непоседливые куски земли, которые разбегались от каждого касания, поэтому Аня просто плюнула, ногой раздавив слюну.

Аня дёрнула его за рукав – Игорь кивнул и позволил себя вести к деревянному дому, который уставил две немые глазницы на луг и лес, что замерли без дыхания в этом дне, на этом дне под небом, которого здесь нет. Третье окно глазело на Аню и Игоря и на дремлющий туман. На бледных известковых щеках дома щелились морщины – их не беспокоил ветер. Здесь он никого не беспокоил. А дом, между тем, издеваясь, покачивался из стороны в сторону, болтая деревянной кожей, которую недосняли, словно скальп: доски свисали со второго этажа, покачиваясь, как ленты на бельевой верёвке. Не двигалось только оголённое каменное горло.

Аня и Игорь шагнули на губу крыльца, и, сам того не заметив, их проглотил беззубый рот.

— Чуть выше — таак. Теперь лишнего —  вооот.

Игорь считал ступеньки в третий раз. Когда он поднимался впервые, их было восемь. В следующий раз – три, теперь – четыре.  

внутри значит опять четыре стены шаг-шаг-шаг а как проследить длину шаг-шаг-шагов как понять что я иду в стену а не в угол в угол а не в стену – в окно а не в двериную пасть – шаг шаг

— Будешь есть?

Дом, между тем, перекатывал на языке своих обитателей, пытаясь распробовать их вкус. Кап-кап – текли у него слюнки прямо в бочку, приросшую к углу.  Игорь то поднимал, то опускал ногу, готовясь наступить или не наступить на покрытые тряпками доски у стены.

нааа-

            ступил 

Игорь вдохнул, выдохнул, вдохнул, ударил кулаком стену, присел на доски и начал вытаскивать занозы.

— Я повторюсь, ты есть будешь?

Занозу за занозой — Игорь не видел, как стоявшая у окна Аня – занозу за занозой – бесшумно села на пол, боком к ящику, и – занозу за занозой – воровато взяла оттуда сухое яблоко. Кап-кап. Игорь не видел, как Аня сглотнула это яблоко, как вину, и на коленях подползла к противоположной стене. Игорь не знал, что Аня почти всегда ползала. Кап-кап.

Просто ползти было безопаснее, потому что, когда дому становилось скучно, он резко наклонялся, как с

                                        е

                                                й

                                                        ч

                                                              а

                                                                    с

Ползая, легче было удержаться и не упасть. Игорь падал чаще и громче, Аня – больнее. Оба падали молча.

Аня смотрела в потолок, который ничем не отличался от пола или любой из ободранных стен.  Потом Аня встала, присела за стол и стала ровно дышать.

— Я тебя спросила, ты будешь есть?

Игорь вытащил последнюю занозу, поднёс её к губам, поворочал на языке и выплюнул. Встал и зашаг-шаг-шагал, сам не понимая куда.

Ве-тер-ве-тер-ес-ли-бы-он-был-ес-ли-бы-ес-ли-ох-жизнь-бы-ла-ах-ес-ли-бы

Аня устала наблюдать, как Игорь то поднимая, то опуская ногу будет примериваться к новому шагу, как сделает один, второй, третий, а на четвёртый стена опять встретит его лоб. Аня подпирала рукой щёку, причмокивая бесполезным «стой», потому что Игорь всё равно будет биться раз за разом

— Зараза, — прошипит он или промолчит. Кап-кап

Теперь он чаще молчит. И улыбается. Побьёт стену и улыбается, а Аня прижмёт нос к плечу, подышит в подушку волос и успокоится. 

Обычно Игорь тоже успокаивался, но на этот раз он пнул ящик с Аниной едой раз, второй, третий. Ящик закашлял, Игорь захрипел, нога его запружинила. Тогда ящик, вероятно, решил, что мешает, и решил посторониться.

Аня вскочила, но тут же себя одёрнула.

— Нервишки?

Она спокойно пошла к Игорю, как будто совсем не боялась, что дом резко…

— Ты что вытворяешь?

схватить за плечи и резко трясти-трясти чтобы упала эта немая арбузная голова и расколо-олол-лась или хотя бы пошла трещиной

Аня глубоко вздохнула и совсем успокоилась.

— Слышишь меня?

Она встала за спиной Игоря, чтобы тот точно не знал, где она. Игорь не шевелился. Он пытался понять, откуда звук, но, как сломанный радар, сначала закрутился во все стороны, а потом замер. Аня улыбнулась.

— Что вам нужно?

— Ты будешь есть?

Держа руку впереди, Игорь сделал быстрый шаг, второй, третий, пока кулак не врезался в стену так, что мог бы выбить плечо, а может, и выбил, а может, просто выбиваться было нечему. Кап-кап.

— Вы же знаете, — медленно начал Игорь, — что при сложившихся обстоятельствах мне совершенно ни к чему питаться, — отчеканивая слова, точно молоток выбивал из него каждый звук, — и более того само упоминание еды мне отвратно, — он сделал паузу для последнего точного удара по шляпке, — от вас, — и зашагал к противоположной стене.

Аня хмыкнула и встряхнула чёлкой.

— Как я могла забыть? Хотя нет, не могла и не забыла. Просто, кажется, кто-то был совсем не против перекусить. Каждый минут десять. Только вот чем провинился ящик?

Ящик обиженно поддакнул. Голова Игоря замерла от стены на расстоянии ладони.

— Пусть не обижается. Ничего личного. Я просто представил, что это были вы. 

Дому очень понравилась шутка, и он покатился со смеху, из стороны в сторону покатился, повалив Аню и Игоря, которые покатились по полу, но уже не от смеха. Пролетая мимо стула, Аня уцепилась за ножку. Игорь сгруппировался и покатился колобком, только ни от одной стены он не ушёл, и от ящика не ушёл, и от стола не ушёл, только от Ани как-то ушёл. Что удивительно, ведь Аня держалась за ножку стула, позволяя телу свободно болтаться, и бормотала, как учили «до-чего-хо-ро-шо-жить-на-бе-лом-све-те».

Но этот белый свет, мокрой клеёнкой облеплявший здесь каждую секунду, Аня ненавидела так сильно, что выплюнула слова песни вместе с кровью от разбитой губы. Свет этот заползал в глаза, даже если их зажмурить. Аня порой хотела их выколоть, но каждый раз откладывала на завтра, но завтра здесь наступить не могло, поэтому оставалось только смотреть. Зато Аня полюбила есть и не видеть сны. Аня научилась есть и завидовать. Аня поняла, что если ударить кулаком стену, становится намного легче. Так делал Игорь, который только что пнул ящик, а сейчас катался по полу, как бильярдный шар.

А дом, будто его кто-то щекотал, смеялся всё сильнее и сильнее, впуская и выпуская через щели скрип, задыхаясь от такого веселья, а вот Ане хотелось только заткнуть уши, но тогда бы пришлось присоединиться к Игорю в его партии, а он уже набрал много очков, и не хотелось мешать. Поэтому лучше Аня будет пожёвывать свои щёки, пока щёки дома жуют Игоря.

Однако на этот раз в какофонию скрипов, где каждая щёлка хотела получить ведущую партию и оттого вопила ещё пронзительнее, вмешался особый скрип. Задвигался ящик. Раньше он никогда не двигался. Дом почувствовал, что ему обдирают слизистую и резко затих – с последним смешком ящик отчаянно заскрипел вниз, пока не уткнулся в противоположную стену.

Игорь встал, поправил воротник и снова зашагал.

Аня присела на стул, сжала кулачки и стала вытаскивать из пальцев щетинки пола, торчавшие, как деревянные иголки у ёжика. Аня вытаскивала их, подолгу рассматривая окрашенные корешки, и вылизывала ранки. Когда Аня привела себя в порядок, она решила привести в порядок и дом. Аня подошла к ссадине, которую оставил ящик.

Оказалось, ящик был не первым, кто ранил дом. Кто-то раньше уже делал надрез. Аня погладила ссадину — оголившийся лоскуток деревянных ворсинок – ворсинки перебрались на ладонь, которая снова, став походить на ёжика, сжалась в бледный кулачок и стукнула оголившееся дерево: тук-тук кто-там пус-то-та.

Аня усмехнулась: пусть слушает и не знает. Хотя сама она не знала, как этот люк открыть. Ворсинки, как шёрстка недовольного кота, встали дыбом и начали колоться. Аня убрала руку. Люк дёрнулся, опрометчиво обнажив щёлку. Сноровку Аня не потеряла – она просунула пальцы в щёлку и ухватилась за краешек люка. Аня начала тащить на себя, толкать от себя, переворачиваясь на бок, на живот, на бок – а люк пытался врасти обратно в пол, пока Аня сильнее сжимала губы, которые засасывала щель рта. Под скрип и шелест гнусавого люка Аня толкала и толкала. Из-за этого гнусавого скрипа Игорь, совсем запутавшись в сторонах дома, медленно кружился в центре комнаты, точно заворачивал себя в звук.

эх-раз-ещё-раз

ещё-много-много-раз

вы-бить-эти-раз

песни-много-из-голо-раз

эх

А дом, наконец, почувствовал, что кто-то сковыривает ему болячку и сам отплюнул люк.

Пол больше не насиловали, поэтому Игорь мог продолжать всё-равно-врежешься мерить комнату, не зная, что дом просто-напросто надувает его, то надувая, то сдувая щёки стен.

С любопытством ребёнка, таки раскавырявшего ранку, Аня опустила руку в ямку, вытащив по очереди обложки – кожаную, шершавую – картонную, стопку гладких листов, два холодных прута, мохнатые комки. Аня ещё поводила ладонью по земле, голой и скользкой, как язык, который облизал Анины пальцы и только потом выпустил. Больше в дыре ничего не было.

Аня открыла глаза: жёлтая, голубая и красная пряжа, спицы, листы, записные книжки. Она сгребла их и отнесла на стол. Села. Вытерла руки о щёки и укусила сначала правую, потом левую, оставив на коже две глубокие почти ровные окружности. Руки успокоились и заскользили по обложкам, решая с какой начать.

Игорь же не прекращал свои изыскания, пока стены до обидного одинаково встречали его лоб, а комната покачивалась, как корабль при тихом ветре, о которых Игорь тоже старался не вспоминать.

Кожаная.

 «Если ты это читаешь, мне очень»

Картонная

«Знаешь, не так уж плохо прожить одну че»

листы

«Во всём надо искать»

Игорь устал, оказавшись спиной к окну. Растопыренными пальцами он расчесывал воздух, или что бы это ни было.

Аня вырвала первый лист, скомкала и засунула в рот. Она медленно пожевала его, а потом выплюнула и, зажмурившись, беззвучно закричала — как поросёнок на праздничном столе с яблоком во рту 

 

                                  До

                 те                               че

        све                                               го

     лом                                                      хо

         бе                                                ро

              на                                   шо

                               жить

Аня перестала жмуриться, и перед глазами забегали паучки.

 

 

Саморегулирующийся кабель – это не фантастика.

«Тепло-Торг»

                                                         (1)

И могучая волна выбросила на берег Анну и Игоря. И не был тот берег ни песчаным, ни галечным, ни каменистым. Он был гол, какой была, возможно, первозданная земля, когда и людей-то на ней не было. Но «быть» — понятие слишком размытое, глагол – слишком служебный, а в последних предложениях его и так четыре.

Герои наши, тем временем, приходили в сознание. Приходили неторопливо, как улитка, переползающая дорогу, по которой на всей скорости мчится автомобиль, а улитка в ужасе продолжает так же неторопливо переползать дорогу.

Но вернёмся к Игорю, который вдруг воскликнул во всё Игорье горло

— Где мы? И почему мои глаза не могут воспринимать никакие световые импульсы? Да почему так темно?! 

На что Анна незамедлительно ответила — также восклицанием.

— Не пойму. Ничего не чувствую… стой. Темно? 

Анна взволновалась. Так совсем недавно волновалось море, что выбросило их на сей мёртвый берег. А позади наших героев раскинулся лес, но он не шуршал листвой, как шуршат листвой все порядочные неизведанные леса — он замер и сочувственно смотрел на наших героев. Но ещё мертвее леса оказалось небо. Казалось, его совсем нет, и за слоем тумана прячется ещё один слой, а над ним лежит другой, поддерживая следующий и так далее, пока хватит сил смотреть. Туман этот не очень густой, цвета молока,  сильно разбавленного водой, так что видеть можно хорошо, но всё время хочется протереть словно запотевшие глаза.  

Хотя Игорь вот не видел совсем, но всё продолжал тереть глаза мясистыми кулаками, будто хотел совсем вытереть.

Аня подбежала к нему и начала трясти Игоря за плечи, что получалось у неё весьма посредственно.

— Успокойся, очень тебя прошу, — Анна встряхнула головой, сбрасывая с языка незнакомые интонации.

— Я успокоюсь сию же минуту, если Вы сумеете вернуть мне зрение или хотя бы заверить меня, что сумеете его вернуть.

— Не смогу.

— А можете ли Вы сейчас вытащить нас отсюда или определить местоположение некоего Д?

— Не могу.

— Тогда я убедительно Вас прошу, не прикасайтесь ко мне и не говорите со мной.

Он вырвал свои ладони и снова принялся тереть густо-молочные глаза, в которых словно утонули вишенки зрачков.

Аня смотрела Игорю в лоб. Её, конечно, оскорбило подобное «не трогай». Но если на секундочку залезть в голову Анны, можно увидеть, что больше всего её пугали сорняковые семена страха, которые поганили её светлую душу навозом человеческих чувств. Ведь она не должна их испытывать – ни страх, ни брезгливость, ни обиду.

Итак, где они очутились? Что делать дальше? Почему Игорь не видит, а Анна…

Игорь присел на землю, Анна – следом. Тут же песчинки, до этого, видимо, долго выжидавшие подходящего момента, запрыгнули на наших героев, радостно забираясь в волосы, под одежду и в рот. Игорей с Анной вскочили, и Анна начала отплёвываться и вычёсывать волосы. Игорь провёл языком по губам, слизнул несколько песчинок и замер.

— Где мы сейчас находимся?

— Не знаю.

— Я это прекрасно понял по Вашим предыдущим репликам, но не могли бы Вы хотя бы описать это место.

— Мы на берегу. Прямо — море, сзади – лес, под нами – песок, как ты уже заметил. И туман. Везде туман, но при этом везде светло.

— Вы сейчас выдали такую несусветную чушь, что я даже не знаю, что ответить.

Ветер не овевал им лица, не трепал волосы – ветер молчал.

— Если к лицу приложить ладони и открыть глаза, будет не темно, а светло, как будто ты ничего не прикладывал.

— Анна, вы продолжаете нести несусветную чушь, и более того, ваши эксперименты с ладонями мне не только неинтересны, но и чисто технически они для меня невозможны, поэтому скажите, будьте добры, как долго мы намерены здесь сидеть, ведь я, к сожалению, не вижу, куда идти.

А море не слушало ссоры, простирая перед Игорем и Анной свою бескрайнюю длань. Голубой ковёр не тревожила ни единая ворсинка (штиль i.e.).

— Как Вы думаете, есть вероятность, что сюда кто-нибудь приплывёт?

— Не знаю. Не знаю, что думать.

— А как же инструкции в случае ЧП, прогнозы, теории всех вероятностей, у Вас же там не второсортное агентство, да что с вами происходит? Вы же всё можете! Вы всегда всё можете! И Ваши…коллеги, Вы же говорили, они здесь уже бывали.

— Вот именно к вопросу о…коллегах.

— Не хотите ли Вы сказать…

— Скорее всего, именно это и хочу.

— То есть Вы с самого начала действовали вслепую?

— Я бы поспорила про слепого, — вырвалась у Анны, которая, скорее всего, сама не понимала откуда это вырвалось.

Что же до Игоря, то его подобное замечание весьма задело. В таких случаях герой может: ещё больше нахамить, отвернуться, сжав кулаки, чтобы побелели ногти, сощуриться, прорезая в обидчике дырки. Ещё может сильно стиснуть зубы, чтобы те противно заскрипели. Но наш Игорь, парень в самом соку и борец со штампами, на этот раз ни с чем бороться не стал: развернулся и зашагал.  

Аня подбежала к нему, схватила за запястье.

— Я, кажется, просил Вас, Анна, не прикасаться ко мне.

— Куда ты?

— Я направляюсь в лес, который, как Вы заметили, находится за нами, потому что здесь мы вряд ли кого дождёмся, разве что через тримиллиард лет за Вами кто-нибудь прилетит в голубом вертолёте, но я, к сожалению, не могу столько ждать.

— Не надо, строить из себя шута, у тебя плохо получается.

— Я Вас, простите, не понимаю

— Ты идёшь не в сторону леса, а вдоль берега. Теперь лучше понимаешь?

 — Нет, нет, стойте, я же развернулся, ровно настолько, чтобы сейчас идти к лесу. Ладно, ладно, значит, теперь лес от меня справа или слева, наверное, всё-таки слева. Вполне возможно, что я немного перекрутился, а я, определённо, мог. Хорошо, хорошо, значит, — Игорь повернулся и снова зашагал.

— Опять вдоль берега.

— Я не могу сейчас идти вдоль берега, потому что я развернулся ровно, слышите, ровно, настолько, чтобы сейчас идти к лесу, или, в крайнем случае, я могу идти к морю. Вы слышите меня?!

— Мне очень жаль.

— Думаете, я слепой и можно надо мной издеваться.

— Конечно, мне доставляет истинное удовольствие издеваться над слепым и человеком.

— Радуетесь?

— Скорблю.

Игорь развернулся ещё раз, чтобы бравым шагом вновь устремиться вдоль берега. Ане просто стоять, конечно, не престало – и она опять подбежала к Игорю с серьёзным намерением  прекратить эти догонялки.

— Если хочешь в лес, я могу отвести. 

— Ха, Вы думаете, если я ослеп, то меня необходимо водить за ручки, как беспомощного ребёнка, но Вы этого, к сожалению, не дождётесь, и лес я смогу найти сам, однако, кажется, это займёт слишком много времени, поэтому, вероятно, эффективнее будет всё-таки предоставить Вам возможность меня довести, что я, наверное, и сделаю, но тактильного контакта я допустить не могу, потому что сейчас Вы мне слишком противны, и поэтому прошу Вас взять меня за рукав.

— И не цокайте, пожалуйста.

— И не вздыхайте.

Аня сжала один кулак, зажмурилась на несколько мгновений, взяла Игоря за рукав и повела к лесу.

… Повсюду высятся могучие стволы, шатром над нами нависают листья. Все они бордовые, точно осень задержалась здесь на несколько месяцев, чтобы окрасить деревья, как пасхальные яйца, а потом оставить их тухнуть до

— Знаете, Анна, если Вы будете таким образом продолжать своё описание, лучше помолчите, покорно вас прошу.

Дальше шли в тишине.

Шли всё при том же свете, которому не требовалось пробираться лучами сквозь листву, словно гребёнке через нечесаные волосы. Этому свету вообще не требовались пробираться. Он существовал здесь, как воздух на Земле. И не мягкий травяной ковёр устилал им путь, а голая земля обшарпанным линолеумом бежала под  их босыми ногами: море скушало их ботинки, но, должно быть, подавилось и не захотело есть одежду.

Куда идёт, Аня не смотрела – бесполезно. Она-то, в отличие от Игоря, приготовилась к другому пространству, но почему оно так похоже на земное? И что это за свет, который холодом пробирается под кожу, комом встаёт в горле и залезает в глаза, даже когда их закрываешь? Вот на эти вопросы ответы мы вряд ли получим. 

Вверх Аня не смотрела. Она заставила себя пару раз поднять голову на берегу, но больше не решалась. И на Игоря не решалась. А Игорь вообще не смотрел и смотреть не мог.

Однако игра в не-гляделки весьма увлекательна разве что для её участников. Так что пусть наши герои выйдут, наконец, из леса, в котором всё равно не ожидается никаких приключений, захватывающих и будоражащих воображение.

Итак, лес выплюнул Аню и Игоря на поляну, круглую и чёрную, как сгоревшее печенье. Вдали зеленело поле, конца и края которому не видно, а Игорю особенно, но хватит без конца это повторять — mauvais ton как-никак и надоело уже всем.

А прямо перед ними, тем временем, покачивался недо-двухэтажный домик, словно спрашивая случайно заблудших – что здесь делаю я? А вы? А овцы? 

— Дом.

Игорь кивнул.

Когда они спустились, у бездверного входа их ждал, словно высохший орешник, босой старик с седой щетиной и фиолетовым родимым пятном на щеке.

— Уууу…детки, сдрафствуйте, дорогие мои. Искренне соболесную и искренне не рад фас фидеть. Но откуда ше фы, друсья мои, прибыли?

-Здравствуйте, — Аня кивнула и протянула руку, но старик только оскалился, знакомя гостей, со своей улыбкой, дырявой, как старый забор. – Не могли бы Вы объяснить, где мы?

— Не мог и не буду. Я фобще-то, дефушка, перфым спросил.

— Здравствуйте, меня зовут Игорь, это Анна, а пришли мы с пляжа. Нас выбросило на берег, мы прошли через лес и вышли сюда, а теперь представьтесь, пожалуйста, Вы.

— Фсенепременно. Хер Эдуард, — старик перевернулся вокруг себя на пятках. —  И снофа очень неприятно и снофа соболесную. Гофорите, недафно с пляша? – старик похлопал Игоря по плечу. – Ох, шутник.

— Я прошу вас больше ко мне не прикасаться, — Игорь убрал с плеча ветку распустившегося Эдуарда.

— Ох, ну не расстраифайся, мой слепик. Слепец? Слепоток? Не расстраифайся, скоро прифыкнешь. А про фремя забудь. Минута, секунда, и прочие исмерения пространтсфа-фремени улетают в трубу, детки. Метр, километр, стомиллионнометр – ха! Ха, так федь намного феселее.

Он смеялся громче и громче, взвизгивая, всхлипывая, заикаясь, пока Аня не ударила его по щеке. Старик перехватил её руку.

— А фот этого, дефушка, делать не надо. Ясссно?

— Объясните, пожалуйста, где мы находимся. Как отсюда выбраться?

Конечно, зря Аня это сказала, потому что, захохотав, дед повалился на землю и принялся кататься по земле, как свёрнутый ковёр, в который забрался пёс.

— О-хо-хо-хо-хо!

 Ха-ха-хо- продолжал он натирать землей свою рубаху, которая – ахахаха – уже приняла такой вид – ахахаха —  что не вызывало сомнений – о-хох-хох – старик валялся не в первый раз

…

— Да, да, именно так, — уже в доме продолжал Эдуард. — Сфетло, сфтело, никуда не спрячешься. Ну белые дырки, чего фы хотели, дети. Ещё фопросы?

Аня с Игорем сидели на полу напротив Эдуарда, пока дом убаюкивал их своим мерным раскач-кач-качиванием

— Сефаешь, дочь моя? Неушели так скучно от Эдуарда?

— Нет, я не специально, — снова зевнула Аня зевнула, прикрывая ладонью рот.

Старик подошёл к Ане и внимательно посмотрел в её бездонные океаны.

— О-хо-хо-хо-хо! Сначит, спать хочешь?

Аня сощурилась, а Эдуард завертелся на пятках, точно они были подставкой, существовавшей отдельно от тела. Старик закружился так, что меня бы, наверное, стошнило.

— Мошет, и есть хочешь? А-ха-ха-ха!

Встал, сел, встал, упал, встал, упал, начал валяться. Смешно ему, наверное, было

(2)

Я привела Норку в домик. Тут почти у всех одинаковые дома. Мы их зовём коробки. Такие большие длинные коробки с болтливыми стенами. Окон, конечно, нет. Хотя я бы очень хотела, даже какое-нибудь маленькое-премаленькое. Вот сидишь один в таком ящике, стены шушукаются между собой, а тебе ни слова. И вот совсем не с кем говорить, даже с тенью своей, потому что нет её. Тут всегда одинаково светло и теней ни у чего нет. Хочется всегда куда-нибудь сбежать отсюда. Поэтому я очень не люблю быть дома и много работаю. Мне нравится думать, что я работаю, потому что это звучит очень по-взрослому.

Норка долго осматривался, пока я показывала ему сундучок. Сундучок сначала не хотел открываться. Думал, что я его сломать хочу, но потом всё-таки открылся. Норке сначала было очень интересно, но потом он спросил

— Кто вы? 

— Я Тамара. А ты Норка. Мы друг друга давно любим и живём вместе. Смотри, — его шрамик, мой шрамик. — Мне тоже жаль, что ты всё забыл.

Он кивнул, и мы вышли на улицу.

Вдоль главной и единственной дороги жили два ряда домов-коробок. В них находились люди. Дома ещё иногда называли гробиками, змейками или трамваями. Я не знаю, что такое трамваи. Как-то спросила у Айя, но и он не знал. Вот Тим, наверняка, знал, но у него я не хотела спрашивать.

По дороге я тоже ходить не люблю. Окон в гробиках нет, но я знаю, они всё равно как-то на нас смотрят и смеются. А стены постоянно шепчутся, и никуда от этого шушуканья не спрячешься.

А вот Линда живёт не в змейке. У неё свой настоящий домик с крышей, дверью и окнами. Я очень люблю в нём бывать и завидовать. Домик трёхэтажный, и он не смеётся, а тихо улыбается. У него красный порог, очень похожий на улыбку, и когда я переступаю через него, всегда улыбаюсь в ответ. 

Линда собирает нас здесь каждый раз в определённое время. Она единственная здесь научилась это «вре-мя» создавать. Мне иногда кажется, она в него даже верит.

У каждой из нас есть песочные часы. К Линде мы приходим, когда песок сверху пересыпается вниз. Во время собраний – я их люблю называть посиделками, время отдыхает. Потом мы снова переворачиваем часы, а потом снова возвращаемся, когда песок заканчивается. А песок здесь очень странный. Похож на разваренное пшено. Им здесь усыпаны все тропинки, как будто мы в большой кастрюле и кто-то нас варит. А луг и прочая трава как приправа. Хотя по правде, с песком мы ладим. Он очень мягкий и добрый. Раньше, если в часах оставалось время, я сидела на улице и играла с зёрнышками, тыкала пальцами – они разбегались – я их ловила.

 Когда мы пришли, посиделки уже начались. Линда стояла в центре большого круга спиной к двери. Я всегда захожу улыбаясь порогу, а вот Линде улыбаться никак не получается. А когда опаздываешь, она злющая-презлющая становится. Не понимаю почему. Время ведь закончилось и можно сколько угодно ждать, пока новое не началось. Но Линда всегда записывает, если кто-то опаздывает. Не понимаю зачем.

Я протиснулась между безрукой четвёртой и глухой пятой. Норку я оставила в углу. Он мирный, и когда снова всё забывает, остаётся на том же месте.

— Первая теперь снова ходит на холм. Клиент одумался. Всё, — сказала Линда. 

Первая кивнула. Я холм очень люблю, там красиво и хотя так же светло, как и везде, совсем не жутко. Думаю, Первая тоже обрадовалась. 

Девушки встали и пошли работать. У Линды работают почти все девушки, которые здесь есть. Нас в группе восемь, но есть ещё группы. Когда я в первый раз пришла Линда, говорила с другими, но я ничего не разобрала. Ай рассказывал про языки. Он тоже говорит, что Линда очень умная.

Раньше нас было девять, но четвёртая куда-то ушла. Сколько девушек было ещё раньше, не знаю. Но знаю, что Линда не запрещает уходить. Даже не отдаёт твои часы и зеркальце. Только цифру.

— Что? И ты нажила себе язву? – она очень внимательно смотрела на Норку.

Её чёрная юбка едва-едва задевала пол,  который нервно вздрагивал, будто хотел вцепиться в оборку. Мне почему-то жутко от этой юбки. Иду потом и боюсь, что и в меня кто-то вцепится. Линда эту юбку редко носит, а вот белую рубашку с длинными разрезанными рукавами – всегда. Иногда из-под этой рубашки вылезает большой и круглый живот. Линда тогда очень смущается и одёргивает рубашку. Больше Линда никогда не смущается.

У Линды много вещей и одежды. Больше, чем у всех-всех-всех. И что она в одной рубашке рваной ходит?

— Сдавай, — Линда протянула руку. 

Я кивнула и протянула зеркало и часы. Но в последний момент Линда одёрнула ладонь. Зеркало и часы упали на пол. Тот облизнул их, но глотать не стал.

Линда присела на деревянный ящик. Думала, я что-то скажу. Я смотрела на неё и улыбалась. Мы бы, наверное, долго так стояли, но я повернулась к Норке, а он опять всё забыл. Я подошла к нему и взяла за руку.

— Я Тамара. А ты Норка. Мы друг друга давно любим и живём вместе. Смотри, — я прикоснулась губами к его запястью и долго не отрывалась. — Мне тоже жаль, что ты всё забыл.

Он кивнул и остался на месте.

Я повернулась к Линде, которая ждала, чтобы рассмеяться мне прямо в лицо. Она хлопала себя по коленке и запрокидывала голову. Смех у Линды был беззвучный, она просто широко-широко открывала рот, и мне очень хотелось в него плюнуть. Но противнее всего оголялось её пузо, круглое и гладкое, как лысина нашего соседа Феди. 

— А что смешного?

— Ты хоть знаешь,  что вот он, — Линда истыкала весь воздух, показывая на Норку, как будто я не понимала, о ком она, — благодать господня или дьявола, какой бы чёрт нас сюда не послал.

Я улыбнулась и закивала.

— А ты, — Линда снова запрокинула голову, — самая большая дууура! Тамара она?! Та-ма-ра! 

А ещё в комнате иногда чихал шкаф. Мне кажется, он чихает из-за песка, который постоянно смеха ради заползает ему в дверцы. Когда Линда привела меня к себе в первый раз, она достала из шкафа вязаную кофту, чтобы спрятать мои руки. Одежды в шкафу много-много, но она вся очень скучная. Вот и мне кофта досталась совсем серая. Зато рук не видно.

— Клиентам скажешь сама.

Линда то улыбалась, то морщилась, то улыбалась, то морщилась, подёргивая уголками губ. Ей просто неприятно на меня смотреть, я это знаю. А вот Норке не противно, потому что мы друг друга любим и живём вместе. А Линда тоже с кем-то живёт. Этот кто-то всё время прячется на втором этаже. Мне было жутко интересно, кто же это всё-таки. 

— Хорошо.

— Сколько их там у тебя?

— Трое.

— Перераспределить?

— Хорошо.

Линда сощурилась и подошла близко-близко, своим носом уткнувшись в мой лоб.

— А я не буду. Знаешь почему?

— Нет.

Я знала, конечно. И Линда знала, что я знаю, поэтому она снова громко расхохоталась.

— Да потому что ты приползёшь ко мне и будешь по полу искать свои вещички. Может, пол их уже сжуёт, но новые я тебе не дам, и ты будешь ползать, пока не найдёшь.

Линда говорила, а я смотрела на дверь у неё за спиной. Что же там всё-таки?

— Хочешь подняться? – спросила Линда.

Конечно, я хотела и даже как-то думала попроситься, но Линда бы закатила истерику. Мне кажется, она любит закатывать истерики, потому что она очень похожа на мою маму, а мама всегда закатывала истерики. 

— А знаешь, я тебя пущу. Когда придёшь в следующий раз. Хотя нет, — она встала, приподнялась на носочки и захлопала в ладоши, — я по-другому сделаю, но это пока секрет. 

— Вы странная.

Линде мой ответ не понравился, и она начала кричать. Я сразу даже как-то успокоилась, потому что у Линды уже давно дрожал висок, и я всё ждала, когда же она закричит. Когда у мамы дрожал висок, она долго терпела, но потом внутри у неё обязательно что-то лопалось, и она начинала кричать. Кричали они обе очень противно, и мне даже хотелось заткнуть уши, но тогда бы ещё хуже было.

— Ты мерзкая, маленькая тварь. Думаешь, ты всё понимаешь? Да ты ничего, ничего не понимаешь. Не понимаешь даже, что с тобой произошло, а о нём и говорить нечего, — это она про Норку.

Я думала, Линда сейчас завизжит. А нет – просто улыбнулась.

— Знаешь, я опять тебе соврала, — Линда повернулась боком. Она так часто поворачивается, а я всё не пойму зачем. —  Он здесь не самый счастливый. Точнее, не он один. Знаешь, таких вон за той дверью шестеро. Я к ним хожу и  рассказываю каждый раз одну и ту же историю. А они слушают.

Линда что-то продолжала говорить, а я смотрела на узкое окошечко, которое подозрительно на меня щурилось. Иногда щёлочка открывалась сильнее и становилась совсем как глаз.

— Они слушают, и меня это спасает. А ты сойдёшь с ума.  

На щёлки я смотреть люблю. Дома я часто пряталась на чердаке и смотрела в щёлки в полу, и никто не знал, что я подсматриваю. А ещё щёлок было много на корабле на палубе. Я много интересного увидела.

— А знаешь, зачем я каждый раз рассказываю одно и то же? Ты, — она двумя большими шагами подошла к Норке и упёрлась ему в живот своим арбузом. Арбузы я тоже на корабле увидела, даже попробовала раз. – Ты знаешь, кто я?

— Вас знает Тамара.

— Ты знаешь Тамару?

— Да.

— Ты любишь Тамару?

— Да.

Дом всё не мог определиться: то ли вздремнуть, то ли посмотреть, чем тут закончится, и окошечко суетливо подёргивалось.

— А ты знаешь, что её зовут не Тамара?

— Кого?

Линда, наверное, повернулась ко мне и ждала чего-то, но окошечко так забавно суетилось, и я не поворачивалась.

— Знаешь кто ты?

— Нет.

— Ты мой муж.

— Почему я должен вам верить?

— Я ношу нашего ребёнка.

Я краем глаза увидела, как Линда взяла Норку за руку и поднесла её к животу.

— Веришь?

— Да.

— Чувствуешь, как он толкается?

— Нет.

А окошечко всё дёргалось, словно дом из-за чего-то волновался. У нашего соседа Фёдора так же подёргивался глаз, когда он напивался и кричал на маму. А мама запирала меня на чердаке, откуда я смотрела на них через чёлку. 

— Конечно, не чувствуешь. Знаешь почему?

— Нет.

— Как ты мог забыть?! – Линда прижала ладонь ко лбу. — Ведь наш ребёнок умер.

— Что? — а у Норки голос таким высоким стал, как будто, и правда, поверил. Я знала, что потом ему всё объясню, поэтому и не переживала сильно.

Бух — будто кто-то упал. Это, наверное, Норка упал на колени. Он очень чувствительный. Я едва не обернулась, но ведь Линда того и хотела. Поэтому я стала сильнее щуриться на окошко и не повернулась.

— А может и не умер. Здесь ведь никто не умирает, как ни пытается. И он там сидит семимесячный, а вода никак не убывает. Знаешь, лучше бы он умер. Ведь и так не живой.

Как-то я тоже пыталась проделать дырку в стене у себя в домике – не вышло. Шрамик тут же срастался, как на коже. Не здесь, конечно, а дома. Здесь они не срастаются. И это очень хорошо, или пришлось бы снова у Норки на руке рисовать. А так режешь себя, как деревяшку, и крови нигде нет, только глубоко не получается, иначе бы все себя давно изрезали.

 — Знаешь, любимый, мне кажется, я иногда чувствую, что наш сынок толкается. Спрашивает, мам-мамочка, ну когда уже к тебе. Я ведь пыталась его из себя вытащить. И других просила.

Вот когда у меня был кот, с которым мы прятались на чердаке, у меня все руки по локоть были красные, как в малине. Кот был старый, и у него постоянно спутывались колтуны. Я их отгрызала, а кот – царапался.

— Что ты бормочешь? Страшно, да? – тонкие губы Линды вдруг оказались у меня перед глазами. Тут я впервые заметила, что у неё на подбородке пробивается пушок.

– Сама-то боишься пальчиком до себя дотронуться?

Мне стало очень интересно, есть ли у Линды колтуны, а если есть, кто их отгрызает.

— Рассыплешься?

Тут я как-то странно посмотрела на Линду, не помню как именно, но ей очень не понравилось. Она схватила Норку за руку и повела за собой на второй этаж.

Когда Линда ушла, я очень обрадовалась, потому что ни разу не оставалась в этой комнате одна. От окошка я отвернулась: оно всё равно никогда не может определиться. Больше всего захотелось заглянуть в ящик. Линда часто там сидит и иногда гладит стенки.

Я подошла поближе. Даже не верилось, что мне так повезло. Я посмотрела на свои руки. Здесь у меня быстро крошатся ногти и тогда оставалось всего шесть, но мне очень хотелось заглянуть в ящик. Я подцепила крышку, и осталось пять.

 В ящике лежал тряпичный малыш с красными глазами, от которых ползли красные извивающиеся змейки. Они ползли прямо ко рту, красному как клубника, и казалось, что малыш ест свои слёзки. Линда это точно сама вышила. И я вот до сих пор не могу понять как. Как она смогла здесь иголку найти?

Я закрыла ящик, потому что Линда бы сильно разозлилась, если увидела. Ведь я теперь и про куклу знаю.

— Забирай, — Линда вышла из двери и толкнула Норку ко мне. Он запнулся и чуть не упал.

Я взяла его за руку и показала Линде язык. Мы вышли наружу, и я даже забыла попрощаться с порогом, потому что размечталась. Ведь если бы у меня была иголка, я бы тоже обязательно сшила куклу.

                      (2) Страница

 — Я в лес.

Зашуршали сухофрукты – взяла поесть. Шаги стихли – ушла.

Спина Игоря опиралась о дремавшую стену. Он знал об этом только потому, что опираться было больше не на что.

Ладонь поглаживала шершавый пол. У Игоря была такая же кожа, когда он не брился дня по два. Такая стыдливая щетина, которая неспешно проклёвывается, сама удивляясь своей смелости. Забавно, у Игоря навсегда останется щетина, как будто он не брился два дня. А ещё забавно

ку

     ла

          ком

ко

     ло

             тить

по

     по

            лууу

Вот такой Игорь забавник-затейник.

Опираясь на кулаки, он поднялся, разъюлился на пятках, едва не упал, остановился и пошёл вперёд. Он уже не раздумывал над каждым шагом, будто играл в шахматы, вдыхая-выдыхая-вдыхая. Теперь Игорь шагал широким шагом, будто играл в поддавки, только соперник этого не знал и тоже веселился.

Игорь изучал комнату.

Он уже выяснил, что в его новом дивном мире есть:

— стул и стол деревянные: Анины седалище и свалка

Они брыкались, стоило Игорю к ним прикоснуться. Стоило Игорю отойти – они засыпали опять.

— ящик продовольственный: Анино хранилище

Игорь как-то достал оттуда что-то сушёное, подержал на языке, пожевал и выплюнул. Ящик был очень недоволен. Он всё ещё помнил, как Игорь пнул его, без вины виноватого, и теперь всегда ворчал, когда Игорь приближался. Так Игорь всегда знал, где ящик на этот раз.

— недокровать (доска, накрытая несколькими вязаными пледами): Анино лежбище

Игорь как-то упал на него, попытался заснуть, не зная, что Аня смотрит.

—  бочка: Анино пойлище

Раньше Игорь слышал, как Аня нагибалась и лакала, теперь — один раз всплеснёт – и громко цедит губами. Игорь один раз прикоснулся к бочке, склизкой снаружи, сухой – изнутри, точно её вывернули наизнанку. Больше не прикасался.

Игорь пытался найти что-нибдь, что не будет на него огрызаться. Так, Игорь нашёл пледы. Он знал их наизусть: обёрткой на краях грубели заплатки, охраняя квадраты – из них вырастали ромбы, чьи концы сплетали дырку — Игорь часто засовывал в неё палец. Когда Аня уходила.

Слышал Игорь, и как она возвращалась. Всегда одинаково – топталась внизу, медленно взбиралась по лестнице — «я пришла», бульк в бочке, хруст в ящике – шаг запнётся о шаг — и в постель. Иногда шелестела бумага, потом что-то падало на стол, или на пол, или летело в стену — с глухим или, острым, или жалким звуком. Потом очень долго звуков не было.

С утра Игорь всегда слышал плед-вода-фрукты и бодрый выспавшийся шаг.

— Единственное, что я нашла — это озеро, — как-то сказала Аня.

И заснула.

Когда Аня спала, Игорь садился на пол.

Раньше он ложился, закрывал глаза, считал на память созвездия — про себя и вслух – теперь просто сидел, покачивая пустыми глазницами вместе с домом. Когда Аня вставала и уходила, вставал и Игорь.  

— Я каждый день его нахожу.

Игорь пытался подружиться со стенами. Он то едва касался досок, пробегая по опилкам подушечками пальцев, то проводил все ладонью до-за-до, но стены ощетинивались в ответ. Они не хотели дружить.

— Ещё в лесу растут сухие яблоки и грибы. Они, конечно, не растут, а как будто так и появились засохшими. И вообще это не яблоки и не грибы, просто я их так называю.

Хотя некоторые иголки были совсем не прочь подружиться и заползали так глубоко, что нельзя было достать.

— Те, что наверху, — яблоки. Внизу – грибы.

Только Игорю было наплевать.

— А моря больше нет. 

И на это тоже.

Игорь ковырял щели в досках. Иногда прислонялся губами и дул, изображая ветер, а щели вопили от возмущения.

— Я обошла луг.

«Уффф», — завывал Игорь и больше не складывал чужие звуки в слова.

«Ииии», — надрывались щели.

— Там очень красиво, — продолжала Аня.

…

Аня была хорошим исполнителем. Это её ни разу не подводило. Если ей оставили записи, значит, они помогут. Если она будет сильной и терпеливой, она справится с этим телом. Она читала одни и те же записи по много-много раз – глаза уставали, а буквы перемешивались и расплывались, едва ли сохраняя смысл слов.

«Не бойся своего тела»,  — Аня улыбнулась, когда прочитала это в первый раз. Она уже читала такую же фразу в книге, которую Игорь прятал под кроватью. Аня много читала

Ещё Аня нашла схемы вязания. Кто-то аккуратно вычертил и описал каждые стежок, ряд, переход, узор. Аня рассматривала их, брала разноцветные нитки и перетягивала пальцы – смотрела, как те краснеют, бордовеют, синеют. Аня брала спицы и тыкала ноги, брала иголки и рисовала на руках красные цветочки.

             п

             е          

т  е п е р  ь о н о т в о ё

             е

             с

             т

             а

             н е н а в и д е т ь

             ь                          

 

Аня пыталась долго не есть. Когда желудок уставал, он замолкал. Тогда Аню склоняло в сон — в родительном – из усталости, в дательном – к стене, в предложном – на полу и в обвинительном, тогда она падала на кровать. 

читай

это перед

сном, пока не

поймёшь,

что оно

теперь

твоё

Аня ходила плавать в желейном озере. Раздевалась догола, закрывала глаза и забиралась в упругую воду. Озеро облизывало Аню со всех сторон, но казалось почему-то, что оно всё время хочет её выплюнуть. Аня выходила из воды, закрывала глаза, сохла, открывала глаза и быстро-быстро одевалась. Потом Аня гуляла в лесу и убивала листья. Стоило прикоснуться к ним — и они крошками рассыпались по земле.

т                г              а             ы               с            о              о             ш             с                                                                    

           о             д             т                у            п              к             и             ь             я

Аня бродила по лесу и часто вспоминала, как Игорь постоянно таскал пакеты с чипсами, хрустел, крошил и вытирал жирные пальцы о край майки. По всей комнате валялись пакеты от куриных, сырных, грибных пачек. Аня бродила по лесу и всё время жалела, что тогда не попробовала.

ьтиж ьшёнчан и

Аня собирала в лесу сушёные фрукты, которые приносила домой и долго рассасывала. Каждый раз она пыталась себя убедить, что они свежее тех, что в ящике. За яблоками приходилось взбираться на деревья – а потом падать – падать было больно. Под кожей растекались фиолетовые лужи и долго высыхали.

«Когда поймёшь — переверни страницу»

Аня была хорошим исполнителем. Аня не переворачивала. Даже когда перешила одежду в некоторых местах. Одежда расходилась по швам, потому что Аня растекалась, как лужа, но не высыхала, как синяк.

…

— Пора выкапывать Эдуарда, — Аня наклонилась к Игорю и аккуратно дёрнула его за грязный рукав.

— Наш гостеприимный хозяин, кажется, не уточнял, когда хотел бы вылезти из норы, так, неужели вы соскучились?

— Знаешь, — Аня посмотрела на свои руки, — мне, конечно, мужчины в дом не хватает, но…

 У Игоря на щеке чернело пятнышко, и Ане вдруг очень захотелось его вытереть.

— В таком случае, вы, наверняка, уже взяли лопату? – Игорь стучал пальцами по деревянному полу, то ускоряя, то замедляя ритм.

— Незачем. Она там же, где вы её бросили.

Кожа подыгрывала Игорю на гармошке, складывая морщинки в уголках глаз.

— Идём?

Да и сам дом был не лишён чувства ритма, так что легко подстроился третьим.

— Идём?

Игорь молчал. Аня наклонилась, едва не коснулась носом мохнатых гусениц его бровей, резко выпрямилась и остервенело дёрнула рукав – и в такт с подушечками пальцев, в такт с морщинками у глаз, в такт с шатающимся полом, в такт с качающимся полом – в этот такт закрался «трееееск»

— Извини, пожалуйста, — она отпустила рубашку. – Я зашью.

— Наплевать. Ведите уже.

— Можно я всё-таки зашью?

— В первый раз я, наверное, был чересчур и опрометчиво краток, поэтому повторюсь – ведите.        

Игорь всегда сжимал руки в кулак, чтобы Аня случайно не забылась.

…        с

                 е

                      м

                             ь…

Аня открыла крышку гроба, раскопала лицо старика. Он открыл глаза.

— Что детки?! Соскучились? Сошли с ума? Так быстро? А я думал фас хфатит хотя бы до смерти. До её!

Руки и ноги Эдуарда дёргались в гробу, будто кто-то снова и снова тянул за ниточки, привязанные к шарнирам его конечностей.

— Вас назад закопать?

— Ха-ха! Ты не слись, родная. Я ше сафидую, са-фи-ду-ю. И кротишка, то есть кротище, тебе сафидует, но по другой причине. Потому что слепой и щааастья сфоего не фидит! Ха-ха-ха

 Старик продолжал лежать в гробу  и смеяться. Аня повернулась и резко встала, забыв, что Игорь сзади. Носом она доставала ему до губы. Дышала – в кадык. Аня хотела задержать дыхание, но слишком громко заглотила воздух.  Игорь скривился.

— Отведите меня на луг, пожалуйста. 

Аня отошла в бок и вытерла нос.

 — Хорошо. Когда?

— Я бы попросил, настоятельно вас попросил, сделать это сейчас.

— Спешишь?

— Напротив, полагаю, это вам нужно спешить. Тик-так-тик-так. Так?

Аня не ответила, снова взяла Игоря за рукав и повела в поле. Сначала Аня пошла по тропинке, но только на неё наступил Игорь – тропинка стала дёргаться и извиваться, как Эдуард. Аня сошла с тропы.

Аня повела Игоря в поле, избегая наступать на тропинку, которая не любила чужих ног — точно угорь на суше, она дёргалась и змеилась, едва кто-то наступал на неё. Аня уже несколько раз падала, когда ходила в поле в первый раз.

— Пришли.

— А теперь я вас настоятельно прошу меня оставить.

— На сколько?

— Желательно, насовсем.

— Я бы с радостью, только мы, кажется, в ответе за тех, кого приручили. 

— Знаете, хорошо, смеётся тот, кто

— Не говорит цитатами, — Аня услышала, как возвращаются нотки старого Игоря, — так что думаю, смеяться обоим нам не судьба.

Вернулись они только на секунду, а Игорь, который стоял перед ней, раскинул руки и упал на спину, будто Аня его толкнула. Он лежал и слушал: вдруг что-нибудь заболит, заноет, кольнёт. Но только снаружи его щекотала трава. Или колола. Как неугомонные водоросли на морском дне, травинки хотели вырвать себя из земли. Игорь вытянул руку — травинки забились в ладонь – пытались распрямиться – ударялись, корчились, пытались. И ничего не понимали.

— Игорь…

Игорь вздрогнул и отпустил клок травы – земля не давала вырвать ни волоска.

— До свидания.

Тогда он просто примял её.

…

он видите ли не хочет чтобы я к нему прикасалась он видите ли эстет помойный эстет не хочет меня чувствовать видите ли я-то вижу вижу что ему противно а

мне по ба-

ра-ба-

ну

спрятать все эти мысли спрятать и себя в себя

— Родная моя! Фот ты и снофа сдесь! Что ты кругами ходишь? Дорогая, бесценная, бесплатная, иди ко мне! 

Уже выбрался из своего коробчонка гнусный жаб. Теперь будет оквакивать всё вокруг.

— А я снаю, что это ты скасала меня фыкопать. Ха-ха-ха!

Плюётся своим ха-харкающим смехом, который попадает в глаза, уши, непроисносимым сфуками сапосает под самую селесёнку. Вливает внутрь вонючее болото.

— Не хочешь состариться бес сфоего Эдуардика. Ха-ха! Некому ягодку сорфать?

Гнусная-гнусная жаба. Такие выпрыгивают из игрушечных коробочек, которую нарисовали, испугались и спрятали под крышку, чтобы никто не видел.

— Иди к чёрту!

— Я бы с радостью, в любое место подальше отсюда. Ты не нерфничай, дочка, фон как уше распухла. Или это не от слости?

Молчи, молчи, молчи – чище будешь.

— Не от слости, а от всросления, старения, угасания! Да ты радуйся. Радуйся, я ше тебе просто са-фи-ду-ю. У-ме-реть. Это ше скаска. Ты пофсрослеешь, нальёшься сочком, только фот фыпить некому, кроме Эдуарда, конечно. Ну да потом фсё рафно ссохнешься, фот как я. А потом ещё сильнее, фот как гроб. А потом софсем рассыплешься, фидишь семлю? Ха-ха-ха! А потом софсем ничего!    

Жаба выпрыгнула из коробки и пружинит, пружинит – растягивает дырявый рот вверх-вниз-вправо-влево.

— Не феришь? Ох, ты моя! Ладно, прости, старика. Он федь снает, на самом деле, как тебе помочь. Не феришь и ф это? Неудифительно.

…

— Дафай лопату, Аннушка, а то и так ручки у тебя шёсткие, что даше кротик наш брать их не хочет.

Аня усмехнулась. Целился Эдуард хорошо, только вот попал не туда.

«Буду копать я, если вы позволите», — сказал тогда Игорь, как будто между делом, но сфальшивил на одной нотке, и Аня больше ничего не спрашивала. Она ничего не говорила, когда Игорь не смог выкопать нормальную могилу, и молча дорывала руками.

Сейчас они с Эдуардом стояли у озера. Вокруг был только беспокойный песок, точно плешь в зарослях леса.

Пока они петляли среди палок деревьев, Эдуард всё говорил, что прифедёт Анютушку к истине, начнёт санофо её жиснь, перефернёт страницу, и много-много смеялся. Аня решилась пойти с ним, когда Эдуард сказал про страницу. Зна-чит-зна-ет, — барабанило в голове при каждом шаге, и о чем ещё бредил дед, Аня не слышала. 

Копать ему она не позволила. Даже когда три раза копнув, поняла, что громко дышит ртом. Аня зажевала губы, пытаясь замедлить дыхание, не замедлив ритм. 

Эдуард захохотал и прыгнул в озеро. Аня выдохнула и закопала медленнее, хотя ноги всё равно подкашивались, будто кто-то подпиливает коленки, а сверху насыпает песок, отсчитывая, сколько Ане осталось. И вот она стоит внутри таких песочных часов, пытаясь что-то раскопать, только вот песок хочет поиграться, то выползая из-под лопаты, то запрыгивая назад. Вскоре Аня дорыла до ленивой земли, которой играть уже не хотелось. Аня продолжала рыть. 

Лопата обо что-то ударилась, Аня отбросила её и начала копать руками, отбрасывая в сторону землю, едва ли не растекавшуюся от лени по рукам.

Аня откопала длинный ящик с восьмёркой на крышке. В таком же лежал дед. Аня открыла крышку.

фот такая фот беда

да да да да да да да

Прогнусило сбоку что-то похожее на Эдуарда.

Аня вытащила из гроба вязаное платье. Она провела рукой по пустому дну и закрыла крышку. Аня приложила платье к плечам, свернула и встала.

«Надо перешить», — подумала она и направилась домой.

                                                                                                                               (2)

Море волнуется раз, море волнуется два, море волнуется, а Данил, Игорь и Аня, смотрят на него и не понимают, будет шторм или нет.

— Будет, — усмехнулся Игорь. – Это же Треугольник, и вероятность шторма составляет пятьдесят процентов, если не больше, но вероятность того, что наш корабль в ваших загадочных Бермудах пропадёт, несравненно меньше, хотя потреплет нас изрядно.

— Не беспокойся, Анна, я не дам тебя в обиду, — Данил протянул ей руку.

Руку его Анна не взяла, а Игорь снова усмехнулся, как будто сам не хотел протянуть, и какой из этих треугольников более Бермудский, не пойму даже я.

На небе, тем временем, собирались облака. Хотя, на самом деле, их всегда собирает самое первое облачко. Оно всегда долго сомневается, стоит ли всё портить и зачем ему это надо, но потом всё-таки лениво, даже немного виновато, доплетается до горизонта, и тогда ветер доносит до корабля заунывную небесную песню, похожую на молитву древних племён «хаа-нааа-вааам»

Бывалые моряки, заприметив этого наглеца, с отчаянием в протрезвевших глазах спрашивают «Вот на кой?», а тем временем, один за другим подоспеют другие облака, и вот небо уже совсем посерело, как вода из-под кисточки.

— Я же вам говорил, а я в подавляющем большинстве случаев оказываюсь прав.

Анна наклонилась чуть за борт. Ей нравилось смотреть, как возмущённые волны убегают от беспардонной кормы.

— И что вы, люди, делаете в шторм?

— Всех отсылают по кабинам, — Данил стал медленно, раздражая Игоря (намеренно или нет, не знаю), водить указательным пальцем по Аниной спине, что-то вычерчивая на лопатке. Наверное, свой (с)

— Хорошо, что у нас тоже есть кабина, даже не будем вспоминать благодаря кому, — буркнул Игорь, отошёл на пару метров и тоже наклонился за борт. Он уже сосчитал все иллюминаторы, вычислил среднее расстояние между ними, длину и высоту кормы, и поэтому смотреть на неё Игорю нравилось ещё больше. Игорь достал из кармана пачку сухариков, неудачно разорвал, потом разорвал ещё более неудачно, и стал просто порциями высыпать в рот.

Данил в такой, весьма щекотливой ситуации, почувствовал себя крайне неуютно и тоже заглянул за борт, но ничего там не увидел и снова стал водить пальцем по спине Анны.

Облака продолжали накучиваться. Мест на всех не хватало, и тогда облака начинали толкаться, и их небесная ругань доносилась до моряков. Новички от стыда закрывали уши, бывалые моряки только неодобрительно качали головами.

— Значит, выплывем, — сказала Анна.

Взгляд её был устремлён к горизонту, который вздрагивал каждый раз, когда кривые  иголки молний пытались его прошить.

— Выплывем, потому что пропасть здесь можно только, если ты этого совсем не хочешь, а поскольку среди нас такие индивидуумы есть, то по закону подлости, который почти научно доказан, мы определённо выплывем.

Дальновидный Данил, наконец, решил остановить свои каллиграфические потуги и попытался серьёзно спросить.

— Анна, вы уверены, что это там?

— Нет.

— И вы всё-таки хотите рискнуть?

— Да.

— Как это по-человечески!

— Уверен, вы прекрасно обойдётесь без меня, — плюнул сухариком наш герой, но ветер вернул Игорю Игорево.

— Я и не сомневаюсь.

— Отсутствие сомнений с вашей стороны всегда меня восхищало, но мне, скромному человечишке, кажется, что вам всё-таки может понадобиться лодка, которую необходимо найти сейчас, иначе нас загонят в каюту, откуда искать может оказаться труднее.

При подобных обстоятельствах наш герой должен бы перевоплотиться в рыцаря, встать на сторону прекрасной дамы, обвинить противника в трусости, вызвать на дуэль или, в крайнем случае, сбросить того в голодный океан. Данил молчал.

— Игорь, вы, правда, думаете, что мне нужна лодка?

— Ах, да, простите, Анна, я забыл, что где бы вы ни оказались на этой планетке вам обязательно надо устроить звёздное представление, и пускай зрители этого совсем не просили, и пускай им сейчас придётся бороться за жизнь, это для вас Анна такой пустяк.

— Бороться за жизнь…какое интересное выражение, кажется, я натыкалась на него в каком-то посредственном романе. Никогда не буду использовать.

Что же до нашего героя-рыцаря, то ему, согласитесь, пора бы вмешаться, но, видимо, он слишком он занят поисками коня и доспехов, чтобы выглядеть (именно!) на коне. Пусть ищет, пусть.

 — И правильно сделаете, потому что о жизни, о настоящей жизни, вы узнаете только из романов, хороших, плохих – да вы не различите никогда.

— А знаешь ли ты, Игорь, что такое никогда? Вы не переживайте, очень скоро я вас оставлю нав-сег-да. Правда, прекрасное слово? Жаль, тебе и его не понять.

— Нет, это мне вас жаль, искренне жаль, вы ведь мёртвая. Я сейчас смотрю на Вас и думаю, почему вы не вздрагиваете, когда Данил Вас касается, это же простая физиология, когда чувствуешь, что до тебя дотрагиваются. Чув-ству-ешь. Слышали о таком?

Тут Игорь, конечно, промахнулся. Извините, что вмешиваюсь, но вопрос совсем глупый. Конечно, она слышала. Думать надо перед тем, как говорить.

Анна, наверняка, думая примерно о том же, покачала головой.

Ветру подобные картинные сцены, как правило, не нравятся. В таких случаях он налетает и как-нибудь пакостит. Вот и сейчас Анне пришлось доставать изо рта свои рыжие кудри.

— Может, Игорь прав, — встрепенулся наш рыцарь. – Может, отчалить на лодке, а потом уже…посмотреть, — Данил неуверенно провёл пальцем по Аниной руке. Ни одна не заметила.¹

Однако вернёмся же к описанию природы, которая так глубоко и ненавязчиво отражает бурю в душе наших героев. Мест облакам теперь не хватало категорически, и приходилось тесниться, неряшливо скучиваясь в уродливые гроздья раздавленного винограда.

— Я вас с собой и не зову, у вас ведь жииииизнь, всего одна.

— Мы это уже поняли, Вы, Анна, повторяетесь, что весьма прискорбно, но предсказуемо.

Итак, героям необходимо было отыскать лодку. На палубе, между тем, уже собралась команда. Каждое новое облако, словно вытаскивало из трюма по матросу, чтобы игра была равной.

— Хм, кажется, нас сейчас загонят в каюту.

 Возможно, на эту мысль Данила навёл приближающийся матрос, но не будем спешить с выводами.

— Анна, сделайте что-нибудь?

Ан нет, всё-таки матрос.

— Анна!

Анна была хорошим исполнителем – она похлопала Данила по плечу.

— Всё будет.

— Прошу вас немедленно спуститься в кабину.

— Можно мы чуть-чуть, — начал благородный рыцарь.

— Мы пойдём, пойдём, — подхватил разумный Игорь. Он сделал шаг – никто больше не двинулся.

— Я вас, пожалуй, провожу. 

«Идиоты», — наверняка, подумал не Данил…

Мха, — как будто подавился смешком замок, заперев наших героев в каюте. Точнее, запер их, конечно, тот предусмотрительный матрос. Возможно, Даниле не стоило пять раз пытаться сбежать, но всё же не будем опять спешить с выводами. Тем более что и матроса предусмотрительным можно назвать с трудом, ведь если он утонет, кто откроет замок?

— Анна, почему вы не воспользовались…

— Своей внеземной силой!!! – громыхнул Игорь и засмеялся. Он уже часа два так хорошо не шутил.

— Но Игорь же сам говорил про зрителей, которым сейчас предстоит бороться за жизнь.

Игорь вздрогнул, услышав свой голос: интонация, тембр воспроизведены с точностью патологоанатома.

— Вот я ничего и не устраивала.

Игорь знал, что она назло. Анна тоже это знала и невинно скалилась, как котёнок, который принёс хозяину истекающую кровью мышку. Данил знал, что Анна это назло Игорю, и злился больше всех.

— Надо что-то делать! – властно произнёс он фразу, которую мечтает произнести в сложную минуту каждый прекрасный рыцарь, будучи абсолютно уверенным: делать это «что-то» придётся другим.

— Есть иллюминатор, — серьёзно произнёс Игорь и тут же снова согнулся от смеха.

Анна скривилась. Игорь хмыкнул. И никто даже не повернулся в сторону стеклянного леденца, который жадно облизывали чернеющие волны.

— А есть ещё дверь и Анна, — важно и с отчётливым упрёком произнёс Данил, едва не показав пальцем на первую и вторую, но сдержался невероятным усилием рыцарской воли.

Игорь бы повалился со смеху ещё раз, но, взглянув на прекрасного рыцаря и его неверную даму, промолчал, как образцовый. Просто образцовый.

— Не хватайся за колесо, когда оно катится вниз.

— Ваша шея уж точно не сломится, будьте спокойны.

Данил не понимал (да и я не очень), о чём они, но он знал наверняка: не о колёсах и не о шеях. Внутри у Данилы закипала ярость — то ли ярость, то ли недопереваренный обед булькал на решете нервов, но что-то точно закипало.

— Нельзя медлить! – как будто желая собрать всю коллекцию афоризмов юного предводителя, продолжал Данил.

Аня встала и пнула носочком дверь – замок обиженно крякнул.

— Быстрее найдём лодку – быстрее закончим?

— На этот раз я с удовольствием с Вами соглашусь, — вытаскивая из-под подушки шоколадку, добавил Игорь и вышел за Анной.

Последним вышел Данил.

На палубе, тем временем, игра была в самом разгаре. Силы небесные на-кап-крапывали себе первые очки, пренебрежительно оплёвывая судно. Но вскоре пошли более прицельные удары. Острые капли дротиками летели матросам в макушки. Сами же матрос матросы носились по палубе, выстраивая защиту и пытаясь отыскать «Уэээй» out.

— А у тебя спина мокрая.

Игорь дёрнул лопатками, будто до них дотронулся Данил.

— Нервишки? – засмеялась Анна и стала напевать.

«Не надо печааалиться…»

И ведь назло хорошо напевать, а Игорь любил, когда хорошо поют, и приходилось слушать.

«Вся жизнь впередиии»

— Игорь, ты идиот, — не преминул обернуться и выпалить сквозь забрало чёлки Данил. — Почему ты не разрешил мне научить её чему получше?

«Вся жизнь впередиии»

Игорь-то прекрасно знал, что возьмись за Аню благородный рыцарь, она бы сейчас голосила романсы.

«Вся жизнь впередиии»

Поэтому когда на бархатное «вся жизнь впереди» свалилось шершавое  «ну заяц погоди», Игорю стало чуть теплее.

— Я молодец, что ни говори, — решил Игорь и зашагал дальше, как будто не думая о том, что песенок ему будет не хватать.

На палубе наши герои спрятались за ящиком. Все ящики тут были либо прибиты, либо привязаны, либо приклеены, главное – намертво, чтобы при подобных гостевых встречах человека со стихией, они не начали кататься по палубе, как шары в пинболе.

— Анна, вы видите где-нибудь лодку?

— За такой спиной увидишь, как же.

— А не могли бы вы вести себя хоть капельку серьёзнее, если это, конечно, в ваших неземных силах.

— Хватит, — Данил сжал жилистые кулаки так, что злость зачесалась в ладонях.

— Итак, с полной степенью серьёзности заявляю. Вижу лодку в двадцати трёх метрах на юго-запад, в двадцати семи с половиной метрах на север, и в двух метрах на юг.

— Почему нельзя было начать с ближней, позвольте поинтересоваться.

— Ваша просьба не заключала в себе подобной рекомендации.

Прикидываясь пульсом, злость в ладонях Данила билась и зудела сильнее и сильнее, так что Данил не вытерпел, вскочил и, сделав два шага на юг, нашёл нужную шлюпку.

— Нашёл, — замахал он, пытаясь отвлечь Игоря и Анну, но сам при этом кое-что подзабыл.

Игорь даже не стал крутить у виска – не было необходимости. Справа уже бежал матрос.

А теперь действие точно в замедленной съёмке. Сцена весьма напряжённая.

Свет, камера – объявляет молния.

Рот бегущего матроса искривляется в овал-квадрат-точечку.

В момент высочайшей точечки Анна подбегает к лодке, подцепляет её указательным пальцем – лодка улетает за борт – Анна прыгает следом.

Рот матроса из точечки искривляется назад в квадрат – за Аней прыгает Игорь, но мимо – и бултых!

Рот матроса смещается в овал – Данил пятится, но тут ветер отвешивает ему подзатыльник, и Данил запутывается в ногах и канатах и падает за борт.

Склянки разбились.

 «Стой-стойте»,  — всего лишь пытался сказать матрос.

 «Игорь», — подумала Анна.

«Анна», — подумал Игорь.

«Вот и всё», — подумал Данил.

«Стоп, снято», — чихнул гром.

«Идиоты», — добавлю я, смахнув с носа скупую-с

 

 (3)

На нашу улицу иногда падает снег. Точнее, песок. Но я представляю, что это снег и становится намного веселее. Там я очень любила снег. А ещё здорово было лепить снежных баб и снеговиков, бросаться снежками, валяться ангелом и подпрыгивать в валенках, чтобы ловить ртом крупные снежинки. Надо их быстро сглотнуть, чтобы не успели растаять, и можно ловить ещё и ещё и ещё.

А песок — нет. Он не тает, поэтому приходится выплёвывать, и так уже совсем не весело. Но всё равно красиво, когда он падает, как будто кто-то сеет его на нас с неба. Так и есть, только не с неба, а с крыш.

Один раз я сама бросила пару горсточек – «вжииик, вжииик» верещали песчинки и летели на прохожих. В такое время кто-то, обязательно, выходит и стоит не двигаясь, а потом начинает вычёсывать из волос песок и уходит. А кто-то сидит дома и смотрит. Или просто сидит дома.

Такая погода тут долго не длится, ведь песок надо ещё затащить на крышу и только потом можно разбрасывать.

— Норка, мы с тобой обязательно как-нибудь будем сеять снег. Будем таскать его по горсточке на крышу, навалим огр-ооо-мную кучу и будем дооолго кидать. А потом снова и снова, пока не найдём, чем ещё заняться. Ага?

Норка кивнул, и я крепче сжала его руку. А он — мою. Вдруг я сильно-сильно захотела его поцеловать, но не допрыгнула, тогда Норка подсадил меня, но я уже застеснялась.

— А ещё мы будем много гулять. Я тебе стооолько всего покажу.

И я начала рассказывать про то, какие здесь есть интересности. Горы, например. Их едва видно за домом Линды. Они так далеко, что Норка, наверное, бы раза четыре потерял память, пока мы бы до них дошли. Но зато там очень интересно: всегда много людей и они прыгают в глубокое ущелье. И горы там очень дружелюбные. Всегда помогают тебе взбираться. Лезешь, и сразу под рукой вырастает за что уцепиться. И ущелье очень весёлое. Оно всегда ухает, когда кто-то прыгает. Я только раз прыгнула и раскрошила ноготь. Стало обидно, и я больше не пробовала. Но смотреть, как другие прыгают, здорово.

Только сейчас мы шли в другую сторону.

Мы шли в лес. Конечно, трудно назвать лесом четыре дерева. Но они, знаете, какие большие, пусть и листвы на них нет – вся раскрошилась, как моги ногти. И так много деревьев вокруг не найдёшь, так что это лес и всё тут.

— Я Тамара, а ты Норка. Мы друг друга давно любим и живём вместе. Смотри, — шрамик-шрамик-пампампам… и мне жаль.

А ещё на каждом дереве домик. Домики эти больше похожи на коробочки. Все кроме одного. У этого только пол. Ни крыши, ни стен. Но всё равно это домик, потому что там кто живёт и туда ходит четвёртая. А мы ходим только по домам.

— Ух-ты, — присвистнул Норка, когда мы подошли к стволу последнего домика.

— Вот бы здорово тут жить? – зачем-то сказала я. 

Норка улыбнулся, и я подумала, что, правда, было бы здорово. Хотя, если честно, я бы там жить не хотела. Мне становится страшно, даже когда я там совсем недолго. Все стены изрезаны рисунками и одним словом, которое написано много-много раз. А стены здесь не любят, когда их режут, поэтому они всегда тихонько подвывают, и мне кажется, что я слышу это самое слово. Я его и слышу. Только от Айя. А вот он ничего не слышит, поэтому и может здесь жить и резать стены.

Хотя рисунки у него красивые. Тут и корабль, и колодец, и домик. Корабль совсем как настоящий, а когда ещё и стены надуваются от обиды, то кажется, что ветер дует в паруса и корабль плывёт на меня. И колодец красивый, только вот дом совсем странный. Несколько кривых палочек и всё. Я и не поняла сначала, что это дом. Но потом появилась труба. И забор. И стало всё ясно. А потом Ай всё перечеркнул и стал рисовать цветы. То есть один цветок много-много раз, и стало скучно.

Я поставила ногу на ступеньку, которую Ай сделал специально для меня. Деревья здесь не как горы, они не помогают на себя залазить. И вот я ставлю ногу на ступеньку и чувствую, Норка сзади помогает. Так внутри всё сжалось, что чуть назад к нему не прыгнула. Но я дальше полезла, чтобы быстрее со всем закончить и в Норку насовсем прыгнуть.

— Здравствуй, Роза.

— Здравствуйте, Ай.

Ай опустился на колено, взял мою руку и приложил к ней сухие, шершавые губы. Хорошо, что Норка ещё залезал и не видел. Мне раньше нравилось когда Ай так делал, но ведь появился Норка, и я поэтому сразу говорю

— Ай, я ухожу, простите меня.

Говорю, и так жалко его сразу стало. У Айя коленка вторая задрожала, и сам он передо мной упал. Головой о пол бьётся, бьётся, что даже домик затрясся, а пол завыл громче стен. А голова у Айя белая-белая, и мне показалось, что с неё посыпался настоящий снег. Я тоже упала на колени, обняла его тяжёлую голову и приложилась щекой

— Ро-за-ро-за-ро-за-ро-за, — слышу шепчет и плачет, только без слёз, потому нет их здесь.

Долго он так плакал, а потом вдруг стал тихий-тихий. Совсем ни звука. Я его глажу-глажу, а он молчит. Норка сначала щурился, как окошечко у Линдиного дома, но ничего не говорил. А потом вдруг застыл. Захотелось подбежать к нему и напомнить, что да как, но Айя никак нельзя было вот так бросать. Он обнял колени и стал раскачиваться вместе с домом туда-сюда. Я тоже так села, чтобы раскачиваться вместе с ними.

— Ай, вы не расстраивайтесь. Линда другую пришлёт. Честное-пречестное-прече…

Тут Ай улыбнулся — губы у него треснули, как замёрзшая лужа под сапогом – и стал гладить меня по голове.

 — Роза, я же так долго на тебя не соглашался, потому что знаешь, — он подошёл к стене, — один раз менять безумно тяжело. Второй – легче, а третий раз и пятый уже совсем не чувствуешь. Роза, ты мой первый раз. И последний.

Ай упёрся лбом в стену и застыл. Мой дедушка тоже так часто делал, когда был совсем расстроенный. Дедушку своего я звала дедуля, а иногда просто дуля, и он на это очень злился. Они с Айем очень похожи, только вот дом, который Ай нарисовал, на наш совсем не похож. А колодец очень похож. Дома я как-то свалилась в колодец и чуть шею не свернула. Мне так рассказывали, потому что сама я ничегошеньки не помню, но как дедушка лбом в стенку тыкался, а потом в три шага от стены к стене ходил, — вот это я помню очень хорошо.

— Ты же помнишь, как строг и груб я был с тобой вначале, Роза?

Я помнила, но не очень хорошо. По мне так, ко мне мало кто вначале так хорошо относился. Ну ударил пару раз, ну выбросил пару раз из домика. Но я тогда ещё очень хорошо помнила, как в ущелье падала, так что даже не испугалась ни чуточки.

— Прости меня за это. Я каждый раз прошу прощения, и буду просить, даже когда ты, если всё же ты… — Ай говорил и стукался лбом о стену.

Я даже не сразу заметила, что стукается он в нарисованную меня.

Их тут несколько, но в основном кто-то другой. Есть одна девочка, курносая с двумя косичками. Я тоже такие носила. А ещё есть девушка с волнистыми волосами, красивая-красивая, как корабль. И женщина. Немного грустная, с полузакрытыми глазами. А ещё старуха. Она нарисована всего раз с закрытыми глазами и платком на голове. Ещё я пару раз.

— Но я больше не буду. Ты ведь понимаешь, о чём я?

Я кивнула. Я всегда кивала, когда не знала, что ответить.

— Спасибо тебе, Роза. И за то, что ты стала для меня Розой, спасибо. Я ведь тебе не рассказывал о ней?

Ай подошёл к маленькой девочке на противоположной стене и так доверчиво мне улыбнулся, что я очень испугалась. Ведь, может, он и рассказывал, но я не слушала никогда. Тогда я зажмурилась от стыда и замотала головой. Ай умел читать по губам, но я всё равно старалась говорить, как можно меньше. Боялась что он может прочитать совсем не то.

— Да, конечно, я и не хотел никому рассказывать, но эти рисунки уже почти всё рассказали сами. Вот такой она была, когда я впервые её увидел.

Когда Ай так заговорил, а он никогда так раньше не говорил, он почему-то напомнил мне не дедушку, а нашего соседа Федю. Он всегда звал меня к себе на крыльцо. Я не хотела ходить, поэтому Федя тащил меня за руку, а потом я стала ходить сама, потому что рука болела.

Вот тут мне показалось, что Айя надо оставить с самим собой. Потому что люди, когда начинают длинно говорить, обычно хотят просто что-то выговорить. Их необязательно слушать. Мне даже кажется, что это честнее.

-… а потом уехала, а я

И Фёдор тоже всегда рассказывал мне одну и ту же историю, которую я сначала выучила наизусть, а потом напрочь забыла.

— и построил большой дом, но

Фёдору надо было, чтобы его кто-то слушал, но понимать, что он говорит, было совсем не обязательно. Так и Айю, наверное. Так и мама с папой ко мне приходили, когда думали, что я сплю.

— ждал, ждал, и тут

Вот Линде надо было, чтобы обязательно слушали. Она странная.

— и много-много лет, а когда уже

Вроде бы все говорят о разном, но, кажется, всё об одном.

Я стала смотреть на картины, но мне быстро надоело, потому что я их выучила наизусть. Каждый раз появляется что-то новое, но на этот раз опять цветок. Поэтому я стала смотреть на Норку.

— и тогда мы решили уехать за море, чтобы

У него тихонько шевелились губы, как будто Норка пробовал воздух. Я еле сдерживалась, чтобы не улыбнуться.

— вдвоём в вечность

Я повернулась к Айю. Он стоял рядом со старухой и молчал. Стены изредка подрагивали, и морщины на их щеках извивались, как змеи. Я зажмурилась, потянула себя за щёки и подошла к Айю. Взяла его руку и сжала. Ай посмотрел на меня грустно-грустно, и я поняла, что он уже закончил говорить. Тогда я подбежала к Норке и напомнила ему про шрамики. К Айю мы стояли спиной, так что он не мог ничего видеть. Я подвела к нему Норку и аккуратно проговорила:

— Норка, это Ай. Ай, это Норка.

 Ай сначала ничего не ответил, только очень страшно улыбнулся.

— Вот ты из-за него уходишь? – спросил Ай, как будто ему и дела не было.

Я часто-часто закивала.

— Без памяти?

— С чего Вы это взяли? 

— Глаза. У него меняется взгляд.

— Ну и пусть.

— Роза, ты хоть понимаешь, что происходит.

— Понимаю, конечно. Вы же сами только что вечность, вечность, так вот она!

Ай улыбнулся ещё страшнее и потрепал меня по голове. 

— Розочка, он же мёртвый.

Тут я вспомнила маму, и ладонь у меня сама к его щеке полетела, но Ай слишком высокий и получилось его ударить только в грудь.

— Не смейте так говориииить, — завизжала я и сразу вспомнила наших свинок. Только Ай всё равно ничего не слышал, а мне захотелось самой от себя уши зажать.

Ай гладил меня по голове, а мне казалось, что он не гладит, а бьёт. Я прижалась к Норке, и он меня обнял, как одеяло. Когда я уже успокоилась, то снова повернулась к Айю, чтобы он меня слышал.

— Мёртвый?! А как бы он меня тогда обнял? И спрятал бы как? Вот вам!

— А кто, он?

— Норка!

— А кто такой Норка?

— Вот он!

— А почему он Норка?

— Потому что я так сказала!

Сказала и заплакала. Я очень долго плакала, ещё дольше, чем Ай. Раньше я так долго не могла. Вода в глазах заканчивалась, и я быстро успокаивалась. А тут воды нет и плакать можно долго-долго. Не знаю, сколько бы ещё я так простояла, если бы Норка обнимать не перестал. Но тут  руки у него опустились, и он застыл как обычно.

Тогда я свернулась на полу калачиком, но уже не плакала, а просто лежала. Ай начал ходить вокруг меня. Он снова заговорил.

— Розочка, он умер. По-настоящему. И ты должна бы за него порадоваться, потому что тот юноша умер. Остался там. Точнее, остался нигде. Ты хоть знаешь, сколькие здесь захотели бы оказаться на его месте. Все. Я, ты, Линда, все Линдины побегайки. Все бы хотели забыть.

Я тогда твёрдо решила, что не хотела бы. Раньше, может, иногда хотела, но с Норкой нельзя ничего забывать. Наверное.  

— Так просто порадуйся. Порадуйся и остановись, Роза. Можешь не возвращаться ко мне, но отпусти его. Он же просто заводная кукла. Ты её заводишь, завод кончается, и ты заводишь снова. У тебя была в детстве такая кукла? Ты вообще помнишь своё детство?

Я ещё сильнее сжалась, и Ай, наверное, понял, что помню.

— Да и не важно какая кукла, главное, чтобы с ней можно было ото всех убежать и долго-долго играть. У меня вот заводных не было, но зато я командовал целой армией с оловянным генералом, деревянным полковником и десятком пластмассовых солдат.

А у меня была соломенная кукла без носа. А у соседки настоящая и в платье. Я очень-очень завидовала и как-то украла эту куклу, когда соседка отвлеклась. Стащила и тут же побежала домой. Но назавтра вернула, потому что мне ночью приснилось, как кукла меня убила. А потом пришла соседка и ещё раз убила. Я тогда не знала, что можно два раза умереть. Испугалась и вернула.

— Я мог двигать их в атаку, мог выбросить из окна, а потом поднять и снова двигать в атаку. Ты понимаешь, о чём я, Роза?

Я не стала отвечать. Тогда Ай пошёл в угол, где лежала тряпка.

— Смотри фокус.

Под этой тряпкой было много-много всего. Ай всего раз её поднимал, чтобы достать мне оттуда косынку. Волосы у меня Здесь стали жидкие-жидкие, того и гляди совсем утекут, поэтому я хотела, чтобы Ай косынку назад не просил. Стыдно было, но очень хотела.

Ай достал листок и ручку. В первый раз я увидела такое у Линды, когда только-только к ней пришла. Она дала мне ручку и сказала поставить на бумажке крестик. Она тогда много улыбалась и казалась очень доброй. Я спросила, зачем крестик. Линда ответила, что привычка. А потом Тимка научил меня писать по-настоящему.

Ай прижал листок к стене и начала что-то выписвать. Иногда он останавливался и тряс ручку. Потом Ай подошёл к Норке и отдал ему лист.

Норка стал жадно читать, как будто ел каждую строчку, и кивал, как будто не видел, что Ай это только что написал. Я сжала кулаки, но не сильно, а то вдруг ногти бы опять раскрошились.

Ай аккуратно поднял меня с пола.

— А теперь спроси его, Роза.

— О чём?

— О чём хочешь.

— За что мы здесь?

Ай похлопал меня по плечу.

— Ну-ну, ты понимаешь о чём я.

Я понимала, но всё равно задала вопрос, который Ай столько раз шептал себе под нос. Думал, не слышу, а я хотела, чтобы Ай разозлился.

— Как тебя зовут?

— Марк.

— Кто ты?

— Ходячий труп.

— Почему ты так говоришь? 

— Я сам написал это в письме, перед тем как всё забыть.

— Ты знаешь, кто я?

— Да. Ты тоже ходячий труп, который издевается надо мной, чтобы поиграться.

— Норка, это неправда! Смотри

Я подбежала к нему, стала показывать шрамики.

— Я написал, что эти шрамики, ты вырезала сама, чтобы сделать мне больно.

— И себе?

— Про это я не написал.

Не помню, что было дальше. Наверное, Ай написал на бумажке что-то другое, потому что когда я очнулась, Норка крепко держал меня за руку и улыбался. Мы уже были не в доме, а внизу, у ствола.

 Ай не забрал косынку. Он и бумагу с карандашом мне всунул. И всё-таки он плохо поступил. И про шрамики как-то узнал. Может, и не глухой он вовсе. Значит, с ним другое что-то, но я на него так разозлилась, что и не спрошу никогда.

Я попросила Норку отдать это новое письмо. Он протянул. Доверчиво, как соседская овчарка протягивала лапу. Я взяла письмо, скомкала и выбросила, не прочитав.

 

                                              (3) Компот

Аня стояла за столом и смешивала в тарелке сухие яблоки. Заливала водой и пробовала. Потом добавляла что-нибудь и снова пробовала: вкус не менялся, и Аня продолжала. Мешала она веточкой, которую отломила в лесу. Аня наломала много веточек. Она чистила их ногтями, пока не ломала все десять. Зато потом они снова отрастали — и можно было снова чистить. А потом Эдуард насмеялся вдоволь и дал Ане ножик. Тарелку Аня нашла сама.

В записных книжках попадались подсказки, что и где искать. Но когда Аня наткнулась на первую такую запись, она не бросилась искать другие, а продолжила читать по порядку. Аня была хорошим исполнителем.

И есть ей очень понравилось. Сначала несколько секунд держишь кусочки на языке — проходит горечь, по нёбу разливается кислота. Тогда жуёшь – и кислота уходит, на языке остается только что-то мягкое и безвкусное. Дожуёшь до кашицы, и, кажется, можно глотать. Очень вкусно.

В записных книжках, которые больше не летали в стены, не жевались, а читались понемногу, Аня находила много интересного. Например: из сушёных кусочков можно сварить компот и долго-долго его хранить, ведь здесь всё равно ничего не может испортиться, кроме неё. Но для компота нужно нагреть воду. Но как это сделать Аня не знала. Она решила, что будет мешать воду, пока та не нагреется.

т

с                                    ё

я                      в       о                        м

е                   р        и                 г                   й

щ                  е                  н            о                   а

ё                        м      е           н                     з

н                            м                       к

е                             а

Т

Подружились с Аней и спицы, хотя сперва её невзлюбили: кололись, выскальзывали из потеющих ладоней, отказывались лезть в петли, брезгливо морща железные носы. Потом привыкли, и Аня начала вязать. Пряжи было мало, а вязала Аня плохо, поэтому, не довязывая, всегда распускала. Распускала шарфы, носки, салфетки. Аня не могла понять, зачем нужны салфетки, но вязала их чаще всего.

Когда перед глазами начинали бегать маленькие точки, а пальцы раздваивались – Аня ходила гулять в лес. Иногда она бегала, чтобы сильно-сильно устать, прийти в дом, съесть что-нибудь и уснуть. Иногда она долго петляла, надеясь заблудиться или не найти пруд, но когда в итоге всё-таки находила, она бежала назад, сильно-сильно уставала, ела и ложилась спать.

Пруд Аня ненавидела особенно. Иногда казалось, что вода в нём лежит слоями, склеиваясь в пруд. Кажется, верхний слой при желании можно подцепить и содрать. Так Ане хотелось сдирать с себя слой грязи, который постоянно на ней нарастал. К Ане постоянно привязывалась пыль, и приходилось купаться. Хотя бы раз в несколько снов. Дней здесь не было и приходилось считать в снах.  

Ещё Аня нашла огонь. Нашла случайно, когда откапывала тарелку. Огонь прятался у корней деревьев, не касаясь их. Он жалился даже больнее спиц, и когда Аня решила его погладить – рука покрылась пузырями, которые лопались и из них что-то вытекало. Аня была хорошим исполнителем и больше огонь не трогала, пока не поняла, что палочкой она воду для компота не нагреет.

Эдуард целыми днями качался вместе с домом. Он запрыгивал на доску и висел так, пока ему не надоедало смотреть в одну сторону. Иногда Эдуард начинал громко орать, что-то вроде

есть ли кто шивой на сфете

то шенись на этой сфете

А Аня очень хотела компот.

— Эдуард, вы бы не могли мне помочь?

Аня подошла к старику, который продолжал меланхолично раскачиваться, обхватив доску руками и ногами.

— Эдуард, простите, пожалуйста, — Аня коснулась плеча деда – а тот как завопил: «Анююю-туууу-шооо-чеееень-ка!», отпустил доску и бух лицом на землю. Хотел на Аню, но она отошла.

Эдуард вскочил на две ноги – «Опа-а-ннууу-ш-ка»

— Что прифело тебя ко мне, фнученька, сегодня, фчера или зафтра? – Эдуард взял Анин локон, поднёс ко рту и вдохнул. – Ха-ха-ха-ха, не мылась дафно, солнышко моё саходящее! Ха-ха-ха!

— Вы можете помочь мне достать огонь? – Аня закрыла глаза, потому что не хотела видеть, как дед внюхивается в её волосы, не хотела, чтобы он внюхивался, не хотела его видеть, но очень хотела компот.

— Фарить что-то собралась? Хахахаха. Снаю-снаю, фсё снает дед Эдуард, — он дёрнул клок волос, как звонок на двери – Аня зажмурилась, но промолчала.

— Можете?

— Я конечно могу. А ещё могу тебя уферить, что ты больше не фнучка мне! Дочка, ты теперь моя дочка, а это уше блише, блише к делу! Аааа-нююю-таааа

Дед отпустил Анины волосы, запрыгнул на доску и опять начал раскачиваться. Только Аня присела, как Эдуард соскочил и затрусил в лес. 

…красная красная краассная фодица

льётся льётся только не напиииться  

Нормально ходить Эдуард не умел, но умел много и высоко прыгать. Он подпрыгивал, пролетал несколько метров над землёй и падал на лицо-живот-спину, вставал, запевал, подпрыг – и так далее. Эдуарда здесь любили. И воздух, за который он хватался, и дом, на котором он качался, как обезьяныш на мамке, и земля, по которой он едва ли не плавал, зарываясь в неё носом, как в Анины волосы.

Аню же и воздух, и дом, и земля, и особенно пруд недолюбливали, Игоря – ненавидели и постоянно издевались над ним, как школьники над новичком, ставя подножки, толкая в спину. Так в первый день пошутила свисавшая с дома доска, на которой катался дед. Аня надеялась, к Игорю здесь привыкнут. 

Можно подойти к любому дереву, там будет огонь, но старик не подойдёт к любому дереву, потому что ещё не доиздевался как следует. Поэтому он продолжит прыг                       прыг                                                                прыг

                                                                                           прыг

                                  прыг                               прыг                               прыг

Аня не очень понимала, зачем Эдуарду это всё. Скорее всего, ему скучно. Если так, то и прыг-прыг, ему скоро надоест. Он будет прыгать всё медленнее и ниже, потом начнёт ходить, прыгать-прыгать и снова ходить-ходить, а потом прыгнет раз и остановится у какого-нибудь дерева.

корни корни укоряют

дефки семлю кооофыряют

Пружинка-Эдуард сжалась до корточек, погладила землю и посмотрела на Аню, как боров на облака, «Копай, чего же ты стоишь?» резко распружинилась и запрыгала, громко радуясь своей шутке.

Взять лопату Аня забыла: земля то забиралась под ногти, то отчаянно сопротивлялась, будто чувствовала, что-то хотят забрать. Когда Аня добралась до огня – тот искусал ей все руки. Аня подумала, что вязать теперь будет очень неудобно.

Когда Аня вырыла ямку, она прислонилась к стволу, чтобы снова ждать. Скоро ему надоест, повторяла она.

— Пожалуйста, положите его сюда.

Аня заранее принесла песка с озера и насыпала в углу. Когда-то огонь укусил её кофту и зажевал, и Аня подумала: такой и дом подожжет. И хотя огонь, мирно дремавший под корнями, казался очень дружелюбным, и Ане очень хотелось его погладить, но она ему не доверяла, поэтому попросила Эдуарда.  

— Уффф, какой я у тебя сильный, дефочка моя, — Эдуард провёл пальцем по Аниному плечу, — пшш.

Огонь мирно улёгся на песке, и только недовольный воздух над ним никак не мог успокоиться. А дом ничего не замечал и продолжал мирно покачиваться. Кап-кап.

Теперь можно приготовить компот.

вот сейчас «вода забулькает, яблоки разопреют» и будет компот в тетрадке написано «вкусный» хотя и так вкусно ведь вкус есть — горьковатое покалывание на языке – совсем не противное, а

аааа — кружка выпрыгнула из Аниных рук и закрутилась по полу, как будто пыталась собрать свой пролившийся ком_пот, а дом катал кружку туда-сюда-туда-сюда от стены к стене, от стены к стене, а пол пил. 

Розовеющая кожура на Аниной ладони набухала пузыриками – осторожно дуууть уффф – пыталась Аня, а потом надоело, и она их лопнула.

— Чмок, дефочка моя.

Аня вздрогнула: на плече сопела голова Эдуарда, елозила носом и клацала остатками зубцов своего бездонного рва. Его рука сгребла Анину ладонь, язык лизнул красноватую кожуру и содрал частичку. Тогда дед подпрыгнул, и ударился головой о потолок, и покатился, своими углами задевая кости дома и громко смеясь.

В следующий раз Аня была умнее. Она взялась за ручку через салфетку. Если кружка накалится, она сменит руку. А дед, тем временем, ползал у Ани в ногах и без остановки выыыыл. Кап-кап.

Она подошла к огню, взялась за салфетку, но та была чересчур декоративная, чтобы защитить руки. Кружка снова – плюх. А дед всё лип и лип к Аниной спине. Обхватывал талию, носом зарывался в волосы и сопел, а если Аня думала убежать, он бросал её на пол, брал язычок огня, проводил себе по лицу и улыбался.

Огонь слишком любил Эдуарда, чтобы обжечь. Кожа его оставалась белой, как листок, на котором черкаешь не пишущей ручкой. Старик мог делать с собой всё, что хотел – прыгать и падать, прыгать и падать, падать, падать. Аня почти не сомневалась, что сердце у Эдуарда уже давно скатилось в коленку, лёгкие свалились в таз, а печень заползла под рёбра, чтобы желчь циркулировала внутри и выделялась наружу.

Аня не сдавалась. Пролистав записи, отыскала, как вязать варежки. Схема для Ани была очень сложная – и всё у неё никак не связывалось, а когда связывалось, то большой варежкин палец начинал капризничать и не хотел одеваться. Кап-кап. Вязала их Аня очень долго, несколько раз засыпала – просыпалась с дырявой маской Эдуарда под боком – ела – ходила в лес – купалась – вязала и снова засыпала.

Дом так же качался, вода так же капала, а вот откуда она капала, Аня знать не хотела. Главное, вода не заканчивается и не нужно просить Эдуарда помочь. От Ани старик теперь не отходил. Когда она ела, ходила в лес, купалась, вязала, спала. Он зарывался в её волосы, нюхал их, накручивал себе гусарские усы и распевал

усики усы усищи

наша аня смерти ищет  

Это была неправда. Аня просто хотела компот.

Вскоре варежки довязались и Аня снова села варить. Начиналось буль-буль-буль, кусочки плавали по кругу, а дед сидел рядом и тыкал пальцами в огонь, а потом Ане в ногу, но обе уже привыкли.

Булькало всё сильнее, и тепло кружки через варежку стало подбираться к коже. Пока не стало совсем горячо, Аня медленно встала и подошла к столу. Она медленно и размеренно дышала, а дед сопел и тыкал пальцем в пол.

як як цидрак

як цидрак цидроооони

— распевал Эдуард, когда Аня сделала к нему шаг-второй – дед не обернулся.

Он дёрнулся, только когда Аня уже выбежала вниз.

— Куда, тфаааарь?!!

Аня побежала в лес. Она тёрла, щипала, царапала лицо, плечи, руки, чтобы вытереть, выскрести, выпустить из себя Этот_ад.

Аня бежала, поднимая колени, потому что знала, земля захочет её уронить и будет ставить подножки.

Аня добежала до озера. Она забежала в воду прямо в одежде и всё пыталась нырнуть и не вынырнуть. Но озеро не любило Аню. Оно не хотело её глотать и выплёвывало раз за разом за разом.

Бороздя пальцами недовольный песок, Аня обошла озеро несколько раз. Дед знал, что она здесь, но почему-то не приходил, не проводил мочалистой бородой по щеке, не хватал за талию, сжимая как корсет. Вдруг Аня вспомнила Данилу и остановилась.

О Даниле она вспомнила в первый раз. В груди что-то зашевелилось. Аню вырвало. Она вытерла рот сырой варежкой. Вторую – съело озеро. Видимо, варежка понравилась ему больше. Аня посмотрела на свои руки: похожи на гжель. На побледневшей коже вырисовываются синие узоры.

Что с Данилой Аня не знала. Она надеялась, что его затащили назад на корабль, иначе бы он оказался здесь. Может, его не спасли. Может, он попал под корабль, и его раскрошило, как сухой лист. Это было бы хорошо. Аня помнила, как прыгнула в море, как на неё исподтишка упала волна, а потом Аня помнила только пляж, где…

Её снова вырвало. Она вытерла рот рукой и пошла назад. У дома никого не было. Эдуард знал, что Аня вернётся, ведь она даже не попробовала компот. Аня пошла на луг.

Игорь лежал на спине, раскинув руки и ноги – они двигались медленно и по очереди, точно кто-то дёргал Игоря за ниточки, проверяя – сильно ли эта кукла гнётся. Травинки, которым такое представление не нравилось, ворчали и шелестели, как недовольные зрители на галёрке.

Аня подошла ближе. Она пыталась идти очень тихо, хотя Игорь всё равно бы её не услышал, потому что слишком громко мычал. Аня прилегла рядом так, чтобы Игорь не смог до неё дотронуться.

Она закрыла глаза, но свет всё равно забирался в щёлочки. Туда же пробрались Игорь, Эдуард и Данил, чтобы летать, и танцевать, и кричать, и вдруг превратиться в деревья, и водить вокруг Ани хороводы, взявшись за кривые мёртвые ветки, а потом сгнить за пару мгновений, чтобы попасть на небо и оттуда подмигивать Ане созвездием девы. Тогда Эдуард должен закрыть глаза, чтобы всё небо свалилось на Аню, и только четыре звёздочки остались бы недоумевающе моргать на лице.

Она открыла глаза. Голова её, как большой цветок, раздавленный чьей-то ногой, рыжел на больной зелёной траве. Аня повернулась на бок: заснеженные глаза Игоря блестели так, будто знали: она здесь.

Иногда Игорь приподнимал руку и тут же опускал, повторяя про себя: пока не дотронулся до человечины, я один.

Он о многом думал, пока лежал на лугу. Перед смертью жизнь проносится перед глазами в один миг. Игорь бы заставил того, кто это придумал, съесть свои слова, пережёвывая звук за звуком, как Игорь пережёвывал свою жизнь, день за днём, за неделей, за месяцем, за годом. Воспоминания издевались над ним: сперва щекотали запахами, звукам, картинами, а потом резко пропадали, чтобы Игорь звал их, умолял вернуться, ползал, выл. Тогда воспоминания жалели Игоря и возвращались.

Игорь повернулся на бок и положил руку на пролитые рыжие кудри. Он сгрёб их и дёрнул изо всех сил – в руке остался клок. Аня не вскрикнула. Эдуард дёргал больнее. Аня ждала. Игорь схватил её за плечо и затряс. Другое Анино плечо бороздило землю – трава радостно потянулась к живому лицу, чтобы ущипнуть или царапнуть. В горле у Игоря что-то зарычало – громче и громче, потом открылся рот – и зарычало изо рта. Аня зажмурилась, чтобы не видеть три эти пропасти на его лице. И запела

— А… ка-кой-чу-десный-день, а-а, ка-кой чу-дес-ный пень, какой чудесный я и песенка моя, —  сначала тихо, потом громче.

Она услышала, что фальшивит. Игорь тоже это услышал. Он уткнулся Ане в грудь и заплакал. Аня заставила себя его обнять.  

 

                                                                                                  (3)

И снова мы устремляем наши бессовестные взгляды в самые глубины сознательного, бессознательного и частично недоосознанного наших героев. Хотя сначала неплохо бы определить, где они сами находятся.

Вижу дерево. Корни его, наверняка, проросли так глубоко, что почувствовали тепло земного ядрышка, и им понравилось. Тогда они проросли чуть глубже, но ядрышко не любит когда его тревожат. Корни, однако, не остановились, и зря. Возможно, именно поэтому дерево стоит сейчас словно дряхлый чёрный раб на опустевшем рынке и не знает чего ждать. А может, в дерево просто молния попала.

Мимо проезжают поезда, и пассажиры смущённо отворачиваются, заметив деревянную наготу. «Вжих» — один поезд, «вжих» — другой, «вжих» — а  вот и наши герои, которых мы уже заждались, устав разглядывать этот голый труп.

— Анна, может, что-нибудь выпить?

Уже второй день герои наши ехали втроём в купе, предусмотрительно выкупив четвёртое место. Они всё ближе и ближе подъезжали к пункту назначения, стации М*. Вот интересно, почему в таких случаях всегда ставят букву Н и звёздочку. И я ведь тоже едва не поставил, но одумался и отдал дань уважения следующей букве.  Тем более, она (какое совпадение) очень напоминают позу Анны, которая сидит на нижней полке, подогнув ноги и руками опираясь назад.

— А ты вспомни хотя бы один единственный раз, когда она чего-нибудь хотела.

Анна смотрела на дно верхней полки. Наверняка, она вспоминала, как замерев на границе какой-нибудь бубликовидной галактики, она смотрела на миллионы звёзд и совсем не догадывалась, что однажды попадёт на такую вот гаденькую планетку, поедет на чахлом поезде в какое-то М* и будет смотреть на верхнюю полку, исписанную теми «кто здесь был». Хотя если честно, мне кажется, она вообще ни о чём не думала.

— А может, всё-таки выпить? У нас такая традиция.

— Да не хочет она ничего и никого. Когда же это дойдёт до твоего запелененного этой лживой маской сознания?!

— Ты злишься, Игорь. Просто-напросто злишься, потому что уроки твои – всё! наскучили нашей гостье.

Данил как будто нечаянно положил руку Анне на колено. Она даже не вздрогнула, и Данил самодовольно улыбнулся, гордо почесав волосатую родинку над губой. Игорь ничего не ответил, громко засосал воздух через щель в губах и прижался лбом к стеклу, но тут же смущённо отвернулся, когда на него вдруг укоризненно посмотрел тот самый голый деревянный раб.

Дальнейшее путешествие наших героев происходило по следующей схеме. Данил отчаянно пытался к Анне (что именно он пытался, я не понял). Игорь отчаянно пытался на это не смотреть. Анна ничего не пыталась, и у неё выходило лучше всех. А выходить нашим героям только часа через четыре, а нового за это время не произойдёт ничего, так что и размазывать повествования незачем.

Конечно, могут возникнуть вопросы, вроде: удастся ли Данилу соблазнить Анну или хотя бы привлечь её внимание? Растает или, может, хоть чуточку подтает это ледяное сердце, если не от жалких попыток Данила, то хоть от жуткой духоты? А Игорь? Сможет ли он хоть как-то отвлечься?

Нет.

Не знаю, о чём ещё поговорить. Давайте немного помолчим. Не будем смотреть за окно, которое хлестают ветки, точно оно в чём-то провинилось. Не будем смотреть и на эту троицу в купе, которая в купе всё равно представляет собой зрелище весьма жалкое, я бы сказал, пошлое. Поэтому просто помолчим.

……………………..

Хотя нет, долго молчать у меня никогда не получалось, тем более что герои наши уже приехали.

Выйдя из поезда, Данил, конечно, подал Анне руку. Последним, конечно, выходил Игорь. Свои руки он держал в карманах, даже когда спрыгнул на платформу, гулким «бу-бух» возвещая о своём прибытии.

Уже на вокзале, суетливом и безумном, как таракан под тапкой, благоухало рыбой. Если проехать до следующей станции, можно оказаться в туристическом порту, где воняло только духами и новыми чемоданами. Однако проникнуть на комфортабельный лайнер намного сложнее (читайте, дороже), чем на рыбацкое судно, куда наши герои и надеялись попасть.

— У меня есть план! – Данил резко остановился перед Анной и Игорем и приготовился вещать.

— Я скажу даже больше, этот план есть у всех, потому что мы только что его продумали.

— Я его изменил. Анна, — Данил браво ей подмигнул, — понимаете…понимаешь, ты плохо знакома с нашим укладом. Так вот, намного быстрее на корабль мы попадём тайком.

Игорь слушал и отщёлкивал языком проболтанное время. После щёлчков пяти, он достал из кармана сухари, и время пошло быстрее.

— Данил, прости, что перебиваю, но я не могу не отметить, что ты болван.

Анна сощурилась.

— Весьма любопытное слово. Это что? Вид? Тип? Раса?

— Это характер социального поведения, однако я начинаю подозревать, что всё-таки вид, — позабыв про все обиды, протараторил Игорь и мизинцем поправил очки.

— Игорь, ты ничего не понимаешь! Нужно быстрее тайком пробраться на корабль, иначе мы так долго провозимся, что…

— Что?

— Случится непоправимое!

— Данил, открою тебе секрет, который доступен лишь избранным, к каковым ты причисляешь и себя. Так вот, непоправимое случается постоянно. Вот сейчас, и сейчас, и сейчас произошло несколько тысяч непоправимостей, потому что они уже произошли.

— Поэтому нужно действовать быстрее!

— Что??

— Кажется, Данил прав.

— В чём же, позвольте поинтересоваться.

— Лучше не медлить, и вы сможете скорее от меня освободиться.

Игорь открыл рот и закрыл его в самую мерзкую улыбку, которую только могло приютить его лицо, широкое, как русская душа.

— Как скажете, Анна, ведь в ваших силах устроить всё, как Вам угодно, Вы же лучше всех знаете всё.

— Игорь! – взмахнул рукой Данил, точно ударил по струнам.

— В наличии! – ответил Игорь тем же жестом.

— Не ёрничай, нам надо хоть что-то сделать самим. Анна девушка, в конце концов.

— Ты сейчас серьёзно? Нет-нет, подожди, ты вот сейчас про Анну и про девушку серьёзно?

Игорь спрятал лицо в руках, но между пальцев всё равно просачивались «ха», «хо» и крошки от сухариков.

— Я абсолютно серьёзно. Мы должны доказать Анне, что люди – это не просто выродки, которые уничтожат не только себя, но и всё, что их окружает, не простой паразитирующий вид, не просто животные, которые научились…

Пока Данил продолжает нести очевидную чушь, осмотримся. А то я оставил вас с одним рыбьим запахом, мол, сидите, нюхайте. А вокруг, между тем, люди. Да, те самые, которые не выродки, не вид и не животные. Если уж такой разговор, то предлагаю возвеличить и само слово. Люди.

Люди так велики, что могут быть глаголом, и прилагательным, и словом категории состояния, да хоть местоимением. Смотрите. Порт, и везде люди. Какие же вы всё-таки люди? Люди, люди. Ты как? – У меня люди.

— у нас есть достоинство, в конце концов. Может, это наш последний шанс показать им, там.

— Ага, а ещё заодно есть шанс показать безграничную людскую тупость, чем ты и занимаешься. То есть с одной стороны, я слышу ваши обоюдные возгласы о том, как же скорее вам отплывать и что-то спасать! А с другой, наш рыцарь внезапно решает вспомнить, что он рыцарь, вооружается сачком

 для ловли медуз, водружает его себе на голову и скачет вокруг матросов, которые сжалятся над ним и решат отвезти на какой-нибудь остров, чтобы несчастный не мучился, потому что убивать жалко.

Но тут в порту было не столько людей, сколько матросов. С одной стороны, они, конечно, люди. Но с другой, всё же нет. Матросы. Даже звучит гордо. Вот послушайте ещё: капитаны. А рулевые? А рыбаки? У этих от людей вообще только суффикс.

— Хотя если повезёт, тебя наймут корабельным клоуном, тогда мы попросимся за компанию, скажем, что ты бешеный и кусаешься, а мы можем тебя усмирять, и долго, дорогой друг, нам переубеждать никого не потребуется.

Игорю приходилось почти кричать, но не только потому, что он был зол, агрессивен и могуч, а в первую очередь потому что голосу его необходимо было как-то продраться сквозь ор гордогласных матросов. Конечно, если у тебя шея шире головы, а в рот помещаются полтора кулака, что бы не поорать.

И герои наши ещё, молодцы, выбрали себе место – уже не на вокзале, но ещё не в порту. Нет, всё, конечно, ясно: встали на распутье, сейчас надо принимать важное решение и прочий бред. Но если уж встали, пусть не жалуются на встречи с бравыми и левыми матросскими плечами.

— Игорь, — улыбнулся Данил, — когда ты говоришь столько чепухи подряд, всё ясно: нормальных доводов у тебя просто нет.

Данил повернулся к Анне и начал бурно объяснять свой план. В  основном на пальцах.

— Ты хоть понял, что я пытался донести до тебя своей чепухой.

Возможно, Данил и понял, но он уже повернулся к Анне. Игорь отщёлкал ещё минут пять и пакет орешков.

— Может, вы хоть скажете, какой корабль, и отойдёте, наконец, с прохода, — поздновато забрезжила разумная мысль.

Никто не ответил. Данил заливался дальше и, похоже, совсем не о корабле.

— Ты куда, эй? Совсем отбиться решил?

— Я спросил и, кажется, не один раз, какой корабль, — проревели Игорь в унисон с пароходом, пррруууучихавшемся о своём прибытии.

Игорь плюнул себе под ботинок, растёр и пошёл в порт.

Впереди уже виднелись горы рыб, сваленных прямо у бочек с ромом. Для любителей более консервативных трапез, свои глотки развели жадные таверны. Вокруг сновали однонога-глазо-рукие пираты, вербовали новичков и йо-хо-хотали об известной бутылке. Ладно, ладно, но разве так было бы не лучше?

— Адмирал Эдгар, — бросила вслед Игорю Анна. Тот поймал, решив (и разумно), что она про корабль.

— Эй, мы же ещё это не обговорили, — оставил за собой последнее слово Данил.

Ответа Игорь не услышал. Игорь шёл в порт. Он смотрел себе под ноги, не замечая, как справа, словно признаваясь в своём невежестве, согнулся в поклоне, строительный кран, а слева вырастали горы снастей, и Игорь мог бы при желании забраться на самую верхушку и осмотреться, ведь он никогда не выезжал из города и не видел ничего подобного. Но он шёл дальше.

«Значит, Адмирал Эдгар», — подумал Игорь, хотя они как бы «ещё не определились». Неужели Данил не понимает, что она знает всё. И что с ними будет, и как, и почему. Наверное, уже в самый первый день, то есть ночь, она вскрыла наше будущее и теперь просто забавляется.

Игоря передернуло. Он продолжал смотреть, как из-под ног убегает асфальт и не замечал, как по бокам дымят трубы, как склады выстраиваются друг за другом, точно домино. И всё больше кранов склоняли перед Игорем свои невежественные головы. Вот загавкал сухой док: наверное, что-то опять ремонтируют. Стальные гаражи щурились от солнца, пуская на асфальт солнечных зайчиков, которых Игорь умудрялся не замечать. Меньше всего сейчас он думал о зайчиках. В голове у него язвились два звука «а н н а а н н а а н н а н н а».

Мимо проносились тележки, матросы, причалы. Причалы, конечно, не проносились, а лучше сказать, проползали, причём не в ту сторону. Первый – топ-топ-топ-пурум-пурум-пурум, а до второго ещё пилить и пилить. Игорь изредка поднимал голову, смотрел на маяк, который дремал, отдыхая после ночной смены. Вообще непонятно, зачем Игорь смотрел на маяк, потому что нужен ему был «Адмирал Эдгар», которого прихорашивали к отплытию портовые визажисты у третьего причала.

«Если они поступят, как сказал этот недорыцарь, то опять нас будет спасать эта…хватит, надоело, надо ей помочь избавить нас от себя»

— Здравствуйте, — Игорь протянул руку.

Перед ним стоял моряк лет сорока и подозрительно оглядывал нашего героя. Отвечать на рукопожатие он не спешил. Мужчина мог быть, на самом деле, и старше. На его виски заползла седина, но дальше не спешила, точно фуражка преграждала ей путь. Вот из-за этой фуражки Игорь-то и подошёл к этому моряку.

— Игорь! Тсс-тсс

Игорь обернулся. Он как раз шёл в какую-нибудь забегаловку, или столовую, или что бы там ни, чтобы набрать с собой еды, воды или что бы там ни, но это «тсс» разрушило все его планы, а поскольку планы Игоря не разрушались часа полтора (с того момента, как мы его вдруг оставили), он не очень обрадовался, увидев своих спутников.

— Какого лешего вы тут прячетесь и тсс-ыкаете на меня, позвольте поинтересоваться.

— Тсс!

Игорь сжимал в кулаке воздух, как будто это был не воздух, а шарик, который Игорю очень хотелось лопнуть – и он сжимал его сильнее и сильнее – и бух! успокоился.

— Ладно, у одного в голове тишина, но Анна, у вас-то побольше сознательности, чем у этого недогероя.

— Другого варианта я не вижу.

— Нет, вы видите, Анна, и прекрасно видите.

Анна взяла Данила за руку.

— Но так ведь будет веселее, правда.

— Вы до сих пор играетесь?

— Нет, это вы играетесь. А мне же нужно вас как-то отблагодарить.

— Ха, таким образом вы благодарите только его, если уж мы заговорили такими категориями.

Анна улыбнулась.

— Может, хватит, вы оба! Мы теряем время!

А самое удивительное в этой ситуации то, что Данил до сих пор не привык периодически выпадать из разговора Анны и Игоря, которые, точно два француза перейдя на родной язык, выкидывают из разговора дотошного немца, но потом как ни в чём не бывало «By the way…»

— Так вот, Данил предложил весьма любопытный план. Данил?

А пока Данил вновь предлагает свой план по оправданию человеческого достоинства, предлагаю ещё раз осмотреться. Хотя ничего любопытного я предложить, к сожалению, не могу. Вокруг просто какое-то складилище складов. И оттуда иногда выезжают тележки, иногда целые грузовики, которые, как настоящие пассажиры, заходят по трапу на борт и занимают свои места. Трап под ними шатается, как под грузными толстосумами. Да ведь машины на грузовом судне те же пассажиры: сами они ничего не делают, их доставляют в нужное место, за ними присматривают, ублажают. Хотя до такого рая ещё нужно добраться. А это дело весьма непростое. Вначале они выезжают из своих домов-номеров-гаражей, до того нагруженные всякими чемоданами, что всё едва помещается в кузов. Но обязательно надо взять что-нибудь ещё. Потом нужно ехать аккуратно, чтобы ничего не упало. Потом пассажиры выстраиваются в очередь перед кораблём, железное тело которого елозит от нетерпения по волнам, но якорь настойчивой нянькой не даёт сорванцу удрать в море раньше времени. Одна за одной машины поднимаются на борт, суетливо проходят по палубе, щекоча кораблю металлическую кожу. Когда пассажир занимает своё место на грузовой платформе, тогда водитель, выполняющий обязанности носильщика, выйдет из кабины и направится к следующему клиенту.

И когда в отсеке никого не останется, наша троица, чихая и отряхиваясь, выберется, наконец, из кузова.

— Нет необходимости повторять, какого низкого мнения я был, есть и буду о вашей затее, не правда ли? 

— Мог бы не идти с нами. Кому сейчас нужно твоё нытьё? Кто тебя просил? Сам не знаешь?

— Всё он знает, — ответила Анна, приглаживая волосы, — но не скажет. У него особая роль, только он думает, что это не роль. Думает, он один тут не играется. Так смешно.

Анна развела руки, позволила Данилу, а затем Игорю себя обогнать и, в итоге, пошла в хвосте.

— Тссс, — Даниил повернулся, прижав указательный палец к губам. – Сейчас нужно очень осторожно, чтобы…ну вы поняли.

Он пытался идти на цыпочках, но идти тише от этого не получалось. Игорь просто шёл. Не было слышно только Анну.

— А где ты…

— Тссс

— Ты шикаешь громче, чем я говорю, гений конспирации, и не будешь ли ты так любезен мне ответить, куда мы вообще идём?

— Не буду.

Вот так просто отрезал Данил, поэтому порадуемся его лаконичности и проследим, куда же наши герои, на самом деле, идут.

А на самом деле, Данил понятия не имел, куда их ведёт. Он всё надеялся, что Анна обгонит его, или пойдёт рядышком, или хотя бы немного подскажет. Неа. Поэтому Данил сначала вывел товарищей на палубу, там на секунду завис, но чтобы не показать, что он таки завис, он так же уверенно зашагал вперёд. Пурум-пурум-пурум-пурум. 

Игорь всё нервничал и жевал жвачку, Аня всё улыбалась и наблюдала, как и куда же её человечки поведут себя дальше. А вот если бы они опять не отвлекались друг на друга, то, конечно бы, увидели, как за бортом, точно желе, застыло море и только работающий винт корабля жадным ртом это желе поедал.   

А за другим бортом порт как порт, суетился и ворчал. Маяк всё спал, а четырёхколёсные пассажиры всё прибывали. А так как один винт уже работал, значит, скоро заработает и второй, проснётся машинный отсек и в путь, друзья мои! В путь.

Подобные грузовые корабли редко провожаются толпами, что подтирают белыми платочками скупые слёзки. Обычно один-два механика махнут пару раз «всё в норме», вытрутся рваной тряпкой, которой только что-то протирали какой-нибудь двигатель, и пойдут выпьют.

— Вы что здесь делаете?

Мы немного отвлеклись на пейзаж и проворонили, как рядом с Данилой внезапно открылась дверь. Из двери, соответственно, кто-то вышел. Это был механик: довольно молодой, но масло в руки впиталось до старости. Он, соответственно, и схватил Данила. Тот попытался улизнуть —  оп-оп-туда-сюда – не прошло, и он обмяк.

 — Вы что здесь делаете?

— Дело в том, что попали мы сюда неслучайно. Если сейчас вы меня отпустите, то всё узнаете. И даже больше, сами поможете нам, — залепетал Данил, пытаясь развязать связанный страхом язык.

Матрос только сильнее сжал руку Данила, а тот набрал побольше воздуха, чтобы перезарядить словомёт и выпустить новую очередь. 

— Это очень важно. Вы даже не представляете насколько. Это касается не только нас. Это касается и вас, и всех тех, кто вам дорог. У вас ведь, конечно, есть дорогие люди. Ваша девушка, или жена. Может, и ребёнок у вас есть? 

Данил выстрелил и попал. В глазных яблочках моряка загорелись десятки: и жена, и ребёнок.

— Так вот… мы, мы одни, можем их спасти.

Данил играл свою лучшую роль. Его глаза горели как яхонты, ну или, по крайней мере, как фонари в глазницах озабоченного маньяка, что в принципе одно и то же. Он сжал в кулаки и сжимал всё крепче и крепче, так что даже на лбу забилась вена. Губы Данил поджал так, как будто совсем съел. Ему бы поверил даже я, только вот лучше никогда не говорить отцу и мужу (который ещё и служит на флоте), что «вы… вы одни» можете всех спасти.

— Михаил, спускай шлюпку. У меня тут парочка безбилетных крыс.

Актёрская игра забрала у Данилы все силы, и он смог только дальше жевать губы, разжав кулаки.

— Вот.

Игорь протянул механику, предварительно отряхнув от крошек, какие-то бумаги. 

— И тогда зачем нужен был этот цирк?

— Это я виноват, простите, не смог его вовремя остановить.

— Не надо шлюпку, — остервенело-обиженно проорал механик. – Крысы проплачены.   

И все разошлись все по углам.

 

(4)

— Кто ты?

— Я Мила.

— Ты девочка?

— Получается, так.

— Почему ты так думаешь?

— Я написала это себе на бумажке.

— Ты помнишь это?

— Нет, но здесь и это написано.

— Посмотри на меня. Кто я?

— Я не знаю тебя. Про тебя здесь ничего не сказано.

— Нет, нет. Посмотри на меня. Кто я? Девочка?

— Не знаю. Но скорее да, чем нет.

— Да! А теперь посмотри на себя! Ты разве девочка?

— Я же не могу себе врать.

— А если, предположим, это написал кто-то другой.

— Этого не может быть. Так кто ты?

Она уселась на коленки – по ногам побежали песчинки – и начала писать. Она пробовала писать на запястье, на коленках, но карандаш всё равно несколько раз проткнул лист. Она медленно и аккуратно выводила буквы, пожёвывая губу.

Она подождала, пока Норка снова всё забудет, встала и протянула ему серый клочок бумаги. Норка читал очень внимательно, а она рассматривала свои руки. Кожа на них была сморщенная, точно руки только что вытащили из воды.

Когда Норка дочитал, он взял стоявшее рядом тело, приподняв так, что голые высохшие ступни повисли в воздухе, и начал его душить.

 

                                                                      (4) КСВ (Кризис стоячей волны)

  — Анечка, почему фы так печальны сегодня, расфе не сдорофо? Посмотрите на себя

что са ношки что са грудка

раслогается голубка 

Аня слушала Эдуарда вполуха, надеясь услышать хоть что-то новое. Однако пока не складывалось, потому что репертуар Эдуарда разнообразием не отличался. Зато спицы у Ани теперь складывались очень хорошо, звеня друг о друга кончиками, забираясь в петельки и вывязывая новые варежки. Вот делать ей нечего что ли? Седьмые или восьмые варежки уже. Хоть на этот раз для себя. Игорю хватит пока, а то сколько уже пар износил. Когда успел? С другой стороны, может, Аня вязать не умеет, а может, специально вяжет плохо, чтобы нужно было почаще.

Дело всё в том, что, когда Игорь надевал эти варежки, он мог брать Аню за руку, и Аня могла водить его по лесу. Сначала она пыталась рассказывать, что тут и как, только не вышло ничего. Слова клеились друг к другу совсем неуклюже, фразы рассыпались, не успевая соединяться, и вскоре герои наши стали ходить молча. Что весьма разумно, ибо разговор двух баранов, упёршихся в новые ворота, вряд ли заставит последние открыться: Аня всё никак не решалась позвать Игоря назад в дом, а Игорь всё никак не решался попроситься и так и лежал на поляне. Поэтому оставим их и послушаем лучше Эдуарда.

глашу гладкую калошу

это анин лысый ёршик

Когда Аня уходила с Игорем в лес, Эдуард оставался качаться на досках, но всё остальной время проводил с ней. Он не отходил от Ани, когда она ела, вязала, мылась, читала. Он был с ней, когда она засыпала и просыпалась, чтобы первым и последним она видела дыру в его рту. Не самое приятное зрелище, спешу вас заверить, но Аня привыкла.  Зато Эдуард больше не зарывался в её волосы, потому что Аня их обрезала и обрезала каждый раз, когда те убегали за уши. 

Лучше всего было спать. Аня знала, что когда-нибудь заснёт совсем. Но сама себя заснуть она не решалась, поэтому просыпалась, ела, пила, мылась, слушала, как хрипит под ухом Эдуард, гуляла с Игорем, отучалась его жалеть. И вязала варежки.

снаю снаю снаю

што ты хочешь

дефка выросла большая

очень очень

Аня посмотрела на деда: что-то новенькое? Да неужели? Аня посмотрела на свои руки (давайте и мы взглянем): смятая бумага, исписанная чернилами вен.

И вдруг Эдуард показался Ане не таким старым. Тссс

 

                                                                                  (4)

 — Итак, Анна, мы закончили ещё с одним разделом, и Вы справились блестяще. Если честно, не ожидал и особенно поразился тем, как Вы умеете адаптировать слова под ситуацию, это что-то невероятное, как и всё, что с Вами связано, будем откровенны.

Я говорил-говорил, но смотрел куда-то поверх неё, потому что когда она улыбалась, мне становилось не по себе, хотя я и никогда себе в этом не признавался.

— Если честно, я с самого начала сомневался, сможете ли Вы… но как я мог сомневаться, мне даже немного стыдно, и я безумно рад признать свою ошибку.

Не признавался я себе и в том, что она была слишком красива, чтобы на неё смотреть.

— Хорошо.

— Понимаете, как бы правильно выразиться, я ни минуты не сомневался в Вашем разуме, но я боялся, что Вы не сможете…почувствовать по-настоящему.

Анна смотрела на меня, а я пытался не смотреть ей за спину – в узкий проход вагона купе. Данил спал. Анна улыбалась. А я не мог замолчать.

— Вы ведь понимаете, что я говорю не только о каких-то песнях, книгах, не только о нас с Данилой, хотя и о нас, что тут лукавить, но я говорю и обо всём том, для чего не может хватить простого заучивания.

Тут Анна громко засмеялась. Мне показалось, что в мои уши вставили по гвоздю.

 

(5)

— Вот Норка, ещё два места, и останемся совсем одни, и будем делать, что захотим. Вот ты что хочешь?

Я теперь постоянно спрашиваю Норку, чего он хочет и запоминаю.

Как-то мы проходили мимо большого мёртвого дерева, такого мёртвого, что это уже как будто и не дерево, а столб. И вот я случайно спросила Норку, чего он хочет, а он ответил, что хочет залезть на дерево и посмотреть вокруг. Я так обрадовалась, что долго подпрыгивала то на одной ноге, то на другой. Я обычно так не делаю, потому что боюсь совсем развалиться, но тут про всё забыла. И я прыгала, прыгала, пока Норка сам всё не забыл.

 — Я Толика. А ты Норка …шрамики…шрамики… жаль

А один раз, когда Норка снова забыл, мне стало так обидно, что я убежала к скалам и долго-долго там бродила, хотя нам надо было совсем в другую сторону. Я очень плохо поступила.

Когда я вернулась, Норка лежал калачиком там же, где я его оставила.

— Хочешь, пойдём в горы? А ещё можно прыгать со скал. И помнишь про снег? Мы хотели устроить снег.

Он кивал и улыбался, трепал меня по голове, а когда я крепко сжимала его руку в ладошках, Норка целовал меня в макушку. А потом забывал.

А шли мы далеко. Шли в поле. Поле это огромное-огромное. Там у нас за домом тоже было поле, усаженное картошкой, но это намного больше и усажано оно людьми. Хотя некоторые люди не сидят, а лежат на спине, на животе, на боку. А некоторые даже стоят на голове. Я на них больше всего люблю смотреть, особенно когда они голову в землю зарывают.

Вот интересно, если бы я здесь поселилась, я бы лежала, или сидела, или стояла, или сбежала бы сразу. Наверное, сбежала. Хотя здесь никто не бегает, а ходить надо осторожно, чтобы никого не задеть. А если вдруг заденешь, или толкнёшь, или ударишь – они даже не повернутся. Вот поэтому и страшно, и нельзя задевать.

Тут такой порядок, что мне в первый раз стало совсем жутко. Ходишь между ровными грядками людей: грядка стоячих, грядка лежащих на спине, лежащих на боку, стоящих на голове, сидячих. Вот интересно, когда они приходят, как они грядку выбирают. А если не понравится? Что, пересаживаться? Вряд ли.

Я остановилась. Норка вместе со мной. Чтобы не сильно выделяться, мы остановились на грядке стоячих. Я подождала, пока Норка опять всё забудет, чтобы напомнить ему, что мы друг друга давно любим, что у нас шрамики, что мне тоже очень жаль и что мы к моему сыну идём. Норка кивнул, и мы пошли дальше.

Скоро мы дошли до Бобика. Он сидел на корточках и тыкал пальцем в голую землю. Все травинки он давно вырвал и сплёл мне венок. Я как-то тоже пробовала вырвать тут хоть травинку. Не получилось. Они вцепятся в землю и визжат. А Бобик как-то сумел. Этот венок я даже Норке не покажу. Он у меня под косынкой Айя, и только Бобик знает, что он там. Я при нём волосы завязывала, и он так обрадовался, что чуть не побежал, но вспомнил про грядки и не стал.

— А этот сын наш? – спросил Норка, аккуратно переступая через грядку лежачих.

Я от такого вопроса едва не наступила кому-то на шею. Подумала, а вот было бы здорово, но тут увидела Бобика. Он улыбался. Он всегда так улыбался, что я боялась, он щёки себе порежет.

— Ма-ма-ма-ма! – Бобик тихонько подпрыгивал на корточках, точно большая неуклюжая пружина.

— Нет, не наш, но и я ему не настоящая мама, — шепнула я Норке, чтобы он чего плохого не подумал.

Норка странно кивнул, как будто пытался понять. Я поцеловала его в шрамики подошла к Бобику. Почесала ему за ушком и села рядом. Бобик положил мне голову на коленки, а я продолжала чесать ему за ушком, поглаживая щетинистые щёки и подбородок. А Бобик урчал, как соседский пёс, который всегда прибегал ко мне, а я оставляла ему хлеб после обеда, потому что Фёдор Бобика редко кормил. Вряд ли Бобик любил хлеб, но мясо мне жалко было.

Норка стоял, переминаясь с ноги на ногу, будто очень хотел что-то спросить. Он был очень милый и беззащитный, когда вот так топтался. Я бы долго могла на него смотреть, но я знала нельзя долго и спросила.

— Что такое?

— А что у него на шее?

— Это… — начала я и запнулась, потому что, на самом деле, я не знала, что это такое. Какая-то полосатая ленточка, завязанная вокруг шеи. Сначала я думала, она нужна, чтобы легче повеситься при желании. Здесь многие хотят, только ни у кого не выходит. Но потом я ещё часто видела такие верёвки и начала сомневаться.

Норка ждал, когда я отвечу, и я начала говорить много глупостей про то, как мы сюда попадаем, как у нас остаётся одна вещь, о которой мы думаем в последний момент, и, наверное, Бобик в последний миг подумал о верёвке, а когда сюда попал, он немного свихнулся, и забыл, зачем верёвка нужна, и повязал себе на шею. В общем наговорила столько всего, что самой стыдно стало, а Норка только кивал, а Бобик замер, и внимательно слушал, и совсем не понимал, о чём мы.

Хорошо, что Норка скоро всё забыл. Я даже выдохнула. Бобик надул щёки, и щетинки у него встопорщились, как иголки у ёжика. У Бобика большая голова. Едва-едва помещается у меня на коленках. Лицо у Бобика как у моего дяди. Очень похоже. Дядя у меня был странный. Когда он приезжал, то на всех кричал, бил кулаком по столу, иногда по маме, когда папы не было, иногда по мне, даже когда папа был. А ещё дядя любил ногой пинать стену, а потом на всех ругаться, потому что пинать стену, наверняка, очень больно. Хотя иногда дядя был очень весёлым и катал меня на шее, как лошадка, которая жила у других соседей, но ко мне не приходила, и мне очень хотелось её за это отравить.

— Бобик, слушай, — я наклонилась к его уху и зашептала.

Он замер. Только нога иногда дрыгалась.

— Я не смогу больше приходить.

Нога перестала дрыгаться, и мне показалось, что Бобик перестал дышать. Но мы здесь и так не дышим, а только притворяемся, так что я не испугалась.

— Ты ведь любишь маму?

Он закивал, затылком колотя мне по ноге.

— Ты ведь её отпустишь?

Бобик свернул губы в трубочку, тихонько завыл, а потом вцепился мне губами в шею…

На лбу и вокруг рта у Бобика были морщинки. Не такие, как у нас с Айем. Дед говорил, буду много морщиться так и останусь. Наверное, Бобик очень много морщился. И глаза у него узкие-узкие, как будто там он и щурился много. Когда я в самый первый раз пришла, он тоже щурился, а потом набросился на меня и начал грызть.

— Ты не бойся, я не укушу, — вдруг говорю ему.

Говорю еле-еле, потому что Бобик в горло вцепился и не отпускает. Смотрит на меня. Долго-долго. Весь песок в часах уже пересыпался. Но этот раз с Бобиком был первый, и со мной пришла Линда, так что не страшно.

И вот Бобик как вскочит, как начнёт бегать.

— Не боюсь, я никого не боюсь! – голос у него низкий, шершавый.

Добежал до соседской грядки, взвизгнул и прибежал назад. 

— Слышишь, никого!

— Ты как заяц-хвастун, — говорю.

— Кто?

Останавливается, смотрит на меня, а я молчу. Жду.

—  Кто-кто? – Бобик усаживается на корточки и начинает пружинить.

— Будешь слушать?

Кивает.

— Жил-был заяц в лесу: летом ему было хорошо, а зимой плохо — приходилось к крестьянам на гумно ходить, овес воровать.

Замирает, слушает.

— Приходит он к одному крестьянину на гумно, а тут уж стадо зайцев. Вот он и начал им хвастать, что у него не усы, а усищи, не…

— Ненавижу зайцев, — сжимает кулаки так, что выступают вены, голубые-голубые, как глаза.

— Почему?

— Они быстрые и хитрые. Не угонишься.

Молчит.

Бобик, конечно, не сам к Линде пришёл. Это кто-то с соседней грядки, кому Бобик уже совсем надоел. Линда говорила, что он по грядкам бегал, всем мешался.

— Меня так мама учила, — говорит и трёт кулаками глаза, а кулаки у него в половину моей головы.

«Плохо ему», — думаю, подхожу ближе, чешу тихонько за ушком и продолжаю.

— Не лапы, а  лапищи, не зубы, а зубищи — я никого не боюсь…

Больше Бобик меня не кусал, пока я с Норкой не пришла и не сказала, что ухожу. И тут он вцепился. Только не зубами, а губами. Думал, наверное, так не больно, но я поняла, что Бобику очень плохо и расстроилась.

Я стала чесать ему за ушком, и он заскулил. Жалкий он. Я знала, что Бобик мне ничего больше не сделает, но будет просить, чтобы я ещё приходила и рассказывала сказки. Я много сказок ему рассказывала. Оттуда я совсем немного помнила, и приходилась одни и те же повторять, но потом Тимка появился, и стало легче.

Я обняла Бобика и сморщилась. Казалось, загородку коровью обнимаю.

— Приходи ещё, хоть иногда, хоть раз.

— Хорошо.

— А потом ещё и ещё разок, хоть один малюсенький разик.

— Ладно.

— Ты ведь уходишь искать сказки, правда?  

— Хорошо.

— А кто это с тобой пришёл?

— Ладно.

— Это имя такое?

Тут я поняла, что Бобик о Норке спрашивает.

— Его Норка зовут. Он очень хороший и меня любит.

— Я тоже тебя люблю!

— Но так меня больше никто не любит.

Я чесала ему за ушком, но уже не подушечками пальцев, а ногтями, хотя Бобик вряд ли это чувствовал. И вряд ли знал, что они ему под воротник рубашки крошатся. А рубашка у Бобика странная, вся угловатая с маленькими пуговицами и твёрдым воротником. Зато красивая, голубая. Сейчас она вся грязная, но когда за воротник заглядываешь, видишь, какая она красивая.

— Как так?

— Ну вот так.

Я посмотрела на свои руки, скукоженные, как изюм, и сразу зажмурилась. Я привыкла, что здесь всем от меня гадко, даже мне самой. И Бобику гадко, я знаю. Просто ему мама нужна, а больше нет никого.

— А я?

— Ты не так.

— Ты возвращайся.

— Хорошо.

— Я тебя никогда-никогда не забуду.

— Ладно.

Забудет, конечно. Линда другую приведёт, а Бобику неважно, кто мама. Он совсем ничего не понимает и скоро всё забудет. А Норка другой. Он по-настоящему никогда не забывает. И когда-нибудь, может быть, он всё-всё вспомнит. Хотя лучше бы не совсем всё.

С Бобиком мы как-то скомкано попрощались, но это даже хорошо. Я вернуться обещала, но я чего только не обещала. Так что я просто почесала Бобику кадык и вернулась к Норке.

..шрамик-шрамик…

 

                                                                                                 (5) Язва

— Почему мы здесь?

Игорь стоял к Эдуарду спиной. Эдуард, между тем, болтался от скуки на досках. Дом тоже скучал и качался от безделья, как ленивый болванчик, которому по голове стучит какой-то полусонный ординатор, потому что знает, сегодня в отделении должно быть тухло и спокойно.

— Потому что такофа фоля миросданья, дорогой друг.

Игорь всё пытался повернуться к Эдуарду лицом, но каждый раз оказывался к нему спиной или боком.

— Мы шифём по милости миросданья сдесь за фсе наши грехи, которые никогда не искупим…

— Если ты, старое убожество, сейчас же не отведёшь меня наверх, я выбью твои последние зубы, оставленные тебе по милости твоего трусливого кулачка, у которого даже совести не хватило тебя нормально обеззубить.

Эдуард послушал-послушал, покачался-покачался, и как спрыгнет с доски, и как забегает вокруг Игоря – то чуть ближе, то чуть дальше – как вдруг стоп: остановился и покатился кубарем к лесу, а как докатился — завизжал, как будто проснулся от наркоза во время операции.

эта дура понесла

от сфятого аистааа

Игорь не шевелился и ждал.

— Не поймаешь, не поймаешь! 

щас саплачет игорёк

как поймать нас нефдомёк

Быстрее и быстрее забегал Эдуард вокруг Игоря, будто хотел обмотать его клубком ниток, а потом стянуть. Эдуард то сужал окружность, чтобы дёрнуть Игоря за ухо или ткнуть в грудь, а потом с визгливым смехом отбежать и закрутиться опять – подбежать и ткнуть – толкнуть и так, пока Игорь не

                             у

                                     п

                                            а           

                                                  д         ё         т

                 

— Ха-ха, — Эдуард запрыгнул сверху на Игоря, усевшись на его бок. – Нефаляшка сфалииилась. Если гора не пойдёт к Магомету, Эдуард на неё сядет. Ха-ха-ха.

Только Эдуард забыл, что горы здесь живее магометов.

— А теперь свинья, ты меня отведёшь наверх, или я буду бить тебя головой о землю, пока на твоём поганом лице не останется ничего, чтобы говорить, нюхать или видеть.

— Ой, как длинно, как длинно гофоришь, а фремя-то не шдёт, не шдёт. Она там тушится и фыходит, фыходит и тушится, а ты сагофарифаешься-сагофарифаешься.

— Что же ты за тварь… — Игорь лежал поперёк Эдуарда, изо всех сил вдавливая его в землю.

— Подошди, слушай, — визгливый голос старика вдруг выровнялся, как линия кардиограммы.

— Что такое?

— Мы семлю окрестили! Ха-ха-ха-ха!

На руках Эдуарда лежал Игорь, поэтому старик зааплодировал себе ногами.

— Мне-то снаешь друшок бес расницы особо, глафное, чтобы там дефка фылесла.

Игорь вдавливал Эдуарда в землю сильнее и сильнее, мечтая выдавить его как гной из раны.

— Да фыплюнет она, фыплюнет как-нибудь, не расстраифайся. А ф следующий рас я с тобой поделюсь.  

Эдуард хрустнул, точно кто-то раскусил его, как упрямую таблетку, чтобы та не застряла в горле.

— Ой, что-то ещё сломалось. Я думал там уше нечему, а фсё, что мошно я уше искрошил. Ха-ха-ха!

Игорь встал, взял Эдуарда за шиворот – чуть приподнял – треснула ткань.

— А фо что ещё поиграем? У нас федь столько фремени ещё с тобой будет, и у Аннушки тоше. Ой нет, не будет! 

— А за глаза свои не боишься, тварь?

Эдуард потянул Игоря за варежку – тот его отпустил. Эдуард повёл Игоря в дом. На этот раз девять.

 ***

— Мааам, мамуууль! А можно ещё молока?

— Нет.

— Почему?

Мальчик болтал ногами под стулом, постукивая по столу костяшками пальцев. Кап-кап.

— Потому что его мало.

Аня стояла у другого стола, который они сделали вместе с Игорем. По подсказкам в записных книжках, которые Аня знала уже наизусть, она нашла пилу, расчёску и ножницы. Нашла ещё четыре гроба. Там было много ткани, и Аня смогла сшить Дане одежду, и сможет сшить потом. Ещё нашёлся напильник, которым Аня научилась вырезать посуду.   

— Но мы ведь можем достать ещё.

А стол они делали много сотен снов. Пилить Игорю помогал Эдуард. Игорь его заставил. Эдуард даже почти всегда молчал. Но потом Ане стало противно, и старик ушёл. У него теперь не было одного глаза, но даже Даня думал, что так лучше. Кап-кап.

На столе на горке песка дышал тот огонёк, который принёс Эдуард. Иногда Аня хотела его заменить, но решила оставить на память. Деревянная посуда лежала ровным молчаливым рядком, потому что Аня пообещала её сжечь, если будет плохо себя вести.

— Даниил.

Маме хватало лишь раз назвать сына полным именем, как он тут же замолкал. Значит, точно нельзя. Хотя Даня совсем не понимал почему: сушёнки есть всегда, а молока  нет. Сушёнки Даня любил, но вот тёплое молоко с сушёнками… это ему выпадало редко. Поэтому он всегда, на всякий случай, просил добавки, и всегда разговор заканчивался «Даниилом» и

— Хорошо мам.

Аня не говорила сыну, откуда молоко. Эдуард тоже про него не знал. А он и так много чего расскажет, если Аня не успеет сама. Поэтому скоро она пустит тонкую струйку, начав объяснять что здесь и как на самом деле. Иначе, когда она умрёт, Эдуард окатит Аню ведром помойной правды. И неизвестно, сможет ли Даня не захлебнуться.

— Хватит хлюпать!

Кап-кап.

— Я растягиваю…чтобы хватило на подооольше! – Даня свернул губы в трубочку и, точно слон — хоботом, начал цедить.

— Доедай и иди проветрись. Весь день сегодня как юла.

— Юля юлечка юла

не кола и не двора

— Это Игорь тебя научил?

Аня перестала резать сушёнки (ей тоже понравилось слово, которое придумал сын).

— Неет, так мы так с дедом Эдуардом говорим.

— Прямо вот так?

— Нееет, чаще я один, а он ругается, — засмеялся Даня. 

Аня несколько раз сжала и разжала кулаки. Руки её как будто кто-то вспахал, и теперь по всей ладони вихляли неровные борозды вен. 

— Вооот, — Данил поставил рядом с мамой тарелки и кружку, на которой он сам, когда научился писать, вырезал «НАША». Хотел «МАМА», но ошибся с первой буквой.

— Всё, иди уже, иди.

Тут Аня схватилась за столешницу, потому что дом, вероятно, решил, что «иди» относилось к нему, и ответственно зашагал – вправо-влево-вправо-влево.

— Ура! – Даня выбежал на середину комнаты и стал пытаться удержать равновесие, точно спускался на плоту на горной речке, о которых рассказывал Игорь.

Дом же, определённо, чувствовал, что кого-то веселит, и стал раскачиваться ещё быстрее. Кап-кап.

— Урра! – кричал Даня, пока не покатился по полу, свернувшись калачиком. – Урра! – продолжал вопить он, пока Аня не схватила его за штанину и не остановила. – Урра, урра! – не унимался он,  едва-едва не выскальзывая из маминых р…

— Аааай!

Когда дом на мгновение замер (может, передохнуть), Аня выбросила сына в рот в полу.

— До ужинааа, — эхом отскочило от потолка. Аня взялась за столешницу двумя руками и начала составлять план на сегодня. 

«У Игоря протираются перчатки», — подумала она и составила. Кап-кап.

***

деда деда Эдуард

старый и плешивый гааа

— Драсте!

— Ты что са мной шляешься, мелкий тфарёнышь?

Эдуард висел на дереве, зацепившись ногами за ветку, и меланхолично себя раскачивал за отсутствием ветра.

 — деда  Эдуард спускайся

 и в грехах своих покайся!!!

Даня бегал вокруг дерева, одной рукой касаясь коры, и кровь с кончиков пальцев вычерчивала на стволе неровные спиральки.

Дедовы ноги отпустили ветку, и когда голова его воткнулась в землю, как у страуса, — шея согнулась, а тело свалилось на бок. Эдуард тут же вскочил, схватил за шиворот бегущую по кругу язву, которую нельзя вылечить, нельзя вырезать, можно только ждать, пока она сгниёт.

— Кончай, понял, тфарёныш?

— А что вы мне можете сделать? Ничегошеньки-ни-че-го-шень-кииии

— Я могу рассмосшить тфой пустой орешек

 — а я к игорю пойду и

он тебя как шарик вздует!!!

Точно заскучавшее и отяжелевшее яблоко, Данил дёрнулся к земле, сорвался с черенка, ободрав о землю бок, и кувыркаясь покатился вниз по тропинке. Дерево осталось на месте смотреть вслед поганому плоду.

                     не 

   идти                           знал

                     дед    

 теперь                          куда

                    ему

 

***

— Бу!

Игорь вскочил и сцапал Даню в охапку, поднял над головой так, что мальчик смотрел на его глаза, как мог бы смотреть на два шарика ванильного мороженого, если бы знал про такое.

— Вот тебе и бу!

— Летать-летать! Байконур-байконур, я твой космодроооом, — разочарованно протянул Даня, потому что по техническим причинам корабль пришлось вернуть на землю. — А летать?

— А урок?

— А может, сначала ещё немного хотя бы полетать?

Игорь уселся по-турецки, скрестив руки. Что значило: не может, ни в коем, я уже жду.

— Эх, — выдохнул Даня, уселся на коленки и затараторил про двух продавцов, которым нужно было разделить грузовики, которые они обменяли на два апельсина, а потом разделили на четыре четверти и извлекли квадратный корень из большой сосны, и в итоге получилось восемь.

Игорь слушал и кивал. Он знал, что выглядит глупо, что точь-в-точь похож на китайского болванчика, но Даня таких никогда не видел, поэтому Игорь продолжал.

— С математикой я всё, закончил. Теперь история. Вопрос вот какой был. Почему царь Константин…

— Что вы только что произнесли, молодой человек? – тихо-тихо поинтересовался Игорь.

— Я хотел проверить, вы слушаете или нет, — Даня широко-широко улыбнулся, как будто Игорь мог увидеть. – Так вот этот император

Данил очень любил историю, хотя совсем не понимал, зачем и кому она нужна. Зачем ему Константины, Рюрики и варвары, если тут только Игорь, мама и дед. Даня часто просил Игоря рассказать про Аню, про пруд, про то, откуда взялись Константины, Рюрики и варвары. Но Игорь всегда переводил разговор на те же выдуманные места. Может, они были не выдуманными, но Даня их точно никогда не увидит, но всё равно продолжит делать то, что говорит Игорь, потому что это помогает думать. Так Игорь говорит.

— Так вот зачем он его ввёл?

Он всегда задавал такие вопросы, а если Даня отвечал правильно, Игорь рассказывал про других людей, которые не вершили судьбы какого-то выдуманного мира, а никак не могли разобраться со своей – про этих слушать было намного интереснее. Даже интереснее, чем про купцов и апельсины, которые Даня никогда не видел, но всё равно очень любил.

— А что там дальше было, я не знаю совсем, но думаю как-то так.

— Предположим, что так, но возможно, ты изменишь своё мнение после того, как узнаешь о городе, который назвали в честь Константина, о том, как его разграбили и вся империя пошла в тартарары…

Даня слушал, ныряя в мир, который выстраивал в себе со слов Игоря. Даня вообще любил нырять, особенно в озере, оставаясь под кромкой до тех пор, пока внутри что-то не заканчивалось. Игорь как-то говорил про кислород, но как-то неуверенно. Даня говорил: нужно подышать, выныривал и дышал, а потом нырял ещё глубже.

— Будешь слушать?  

— Ага…только, может, сначала это, полетаем? Пожааа…

Игорь ничего не ответил, только чуть наклонился. Даня подбежал и забрался к нему на спину, точно в космический корабль. Вот он усаживается в кабину, обхватывает шейный рычаг и заводит урчащий двигатель. Тот отвечает уверенным «пррр» — космический корабль к взлёту готов. «Три-два-один», — щекочут уши. Приготовиться к старту, поехали! И Даня взлетает, и космический воздух треплет ему волосы, и звёзды танцуют, слетая с ресниц, а трава сотнями зелёных глаз провожает странника.

А скафандры эти выдумали вообще непонятно зачем.

 

                                                           (5)

Свет лунный. Камера смотрит сверху, чуть сбоку от луны, как будто светит луна, а не камера. Среди декораций – дождь, ветер, снег в зависимости от представления зрителя о романтичной, тревожной и таинственности атмосфере. Поэтому обозначим просто: буря, парк. Со временем вопросов не возникает – ночь.

…Данил бежит, утирая рукавом нос, глаза и уши, в которые задувают, затекают, залетают декорации. Но герой наш бежит, потому что перед ним цель. Цель, как полагается, впереди, а время (как полагается, неумолимое) остаётся за спиной и тает, как и декорации под ногами Данила, который всё бежит, протирая солнечные очки, которые надел, чтобы их эффектно протирать от дождя или снега. Оставим град.

Вбегает в парк. Парк так велик, что помочь Данилу может только интуиция, которой славится любой герой, страдающий от недостатка времени, но наделённый кучей решительности. Вот из этой кучи вышеупомянутая интуиция и помогает выбраться.

Тишина. Ветер, конечно, подвывает, но речь идёт о тишине человеческой. Людей в парке нет. Только Данил и что-то внеземное, что он должен отыскать. Он бежит, запинаясь, потому что бежать надо обязательно запинаясь.

Теперь только вперёд. И вот на полянке у фонтана, где Данил только вчера попивал лимонад или пиво (зависит от характера героя), он видит свет. Свет этот, волнующий всё вокруг, несравним ни с чем, разве что с солнцем сияющим над заснеженными горами, отчего снег переливается миллионами бриллиантов, или со свечой впервые зажженной в пещере, а значит всё-таки сравним.

На поляне лежит девушка. Эта девушка и есть свет. Она прекрасна, но она не человек, поэтому, возможно, говорить, что она девушка неправомерно, но она, тем не менее, прекрасна. Данил замирает на секунду, набирает полную грудь воздуха и идёт к ней.

Она упала с неба. Упала к нему. Его звезда. Он берёт её на руки.

Завершить сцену уходом в закат.

Как, если только что была луна? А я откуда знаю? Может, герой шёл так долго, что прошла ночь, а потом ещё день. Главное, нужен закат. Невозможно работать.

Уф, снято.    

И теперь Данил должен проснуться, вынырнув из потока воспоминаний, которые слегка загрязнила тина его подсознания. Но подсознание винить нельзя. Наоборот, без него было бы очень скучно, поэтому позволим, наконец, Данилу проснуться, чтобы сон его продолжился наяву, чтобы он бы обнял спасенное им чудо, которое в благодарность разделило ложе с нашим героем. И Данил уткнётся в её плечо, пахнущее неким волшебным ароматом (что безграмотно, но весьма романтично), и поцелует, непременно, нежную кожу. Стоп. Плеча нет.

Смущённым (но галантным!) бревном Данил перекатился на другой край кровати. Плеча всё ещё не было. Даже тела не было. Данил открыл глаза.

Будильник подмигивал ему изо всех электронных сил, и Данил приподнялся, потянулся и протянул «встаааю», надеясь, что кто-то прибежит и убедит его лечь назад, а ещё лучше, лечь с ним. Но в ответ он услышал только

«Под грустное мычание, под бодрое рычание», — распевал телевизор, очевидно не разделяя расстройство нашего героя.

Данил ещё чуть послушал и уразумел две вещи: во-первых, никто к нему не придёт, а во-вторых, из комнаты Игоря, на самом деле, доносилась песня про мычание. Герой наш встал, наскоро накинул брюки, потому что майку надевать долго, да и сама она не так  будоражит воображение, как её отсутствие. 

— Ты что тут с ней вытворяешь? – возмутился Данил, узрев, как Игорь с Анной сидят на полу, прилепив взгляд к телевизору, в котором сомнительного вида звери изощряются в дружбе.

«Не секрет, что друзья убегают вприпрыжку»

— Надеюсь, — зашептал Игорь, — тебе не надо объяснять очевидных вещей, к примеру, того, что мы сидим перед телевизором и смотрим…

«Их заставить нельзя ни за какую коврижку»

— Ты что, показываешь мультик этому…разуму? Ты рехнулся?! Она способна понять  сущность вселенной, да и вообще…всего! А ты заставляешь её слушать детские песенки?

«Под грустное мычание»

— Во-первых, песенки оставь в покое, а тон этот оставь для своих фантазий, — Игорь подошёл к  Даниле, встал перед ним и зашикал другу прямо в ухо, — во-вторых, тебя-то уж точно интересует не её разум.

«Под дружеское ржание рождается на свет»

Данил посмотрел Игорю через плечо и задумался. 

«Большой секрет для маленькой, для маленькой такой компании,

Для скромной такой компании»

Фигуру Анны точно долго вырезали из мрамора, сдувая потом пылинку за пылинкой. Нос, уши и рот, да и всё лицо, … а рыжие кудри, сползавшие на лопатки, будто пряча под ними крылья. Наверное, Данил подумал как-то так. 

«Огромный такой секрет»

Сделаем вид, что мы не ждали именно этой строчки и выйдем с нашими героями за дверь.

— Вот именно! – продолжал за дверью Игорь. — Она познала строение вселенной, каждого атома и вообще всего того, куда я лезть не собираюсь и тебе не советую, а культура – это уже не космос, не физика, не химия, ни что бы там ни. Культура – это человек. Я хочу, чтобы она узнала человека.

— Так на кой ей мультики?

— Ты, не сомневаюсь, начал пичкать бы её романсами и прочей попсой, но я говорю про че-ло-ве-ка. Человека растят с детства, в детстве ему не дают читать Ницше, ему ставят эти самые мультики, и если бы ты попытался понять, то понял бы, почему они так…

— Так?

— Да всё равно не поймёшь, — Игорь махнул на Данилу рукой и повернулся к комнате с очевидным намерением туда вернуться.

— Эй-эй-эй, это что за монополия?!

— О, монополия, и где же ты увидел такое длинное слово?

Я, если честно, сам не знаю, где.

— Я её нашёл.

— Да ну, правду что ли?

— Я имею право проводить с ней время.

— Так проводи! Я, кажется, не держу её в бункере.

— С вами вместе проводить?

— Ты сейчас издеваешься надо мной, скажи, что это так, и я снова смогу дышать. 

— Ты с ней сейчас был один. И вы делаете, что ты скажешь.

— Ты спал весь день, тебя надо было будить и сажать смотреть мультики? Так надо было сделать?

— А вот теперь ты иди поспи.

— Вот оно как.

— Именно так.

Игорь поднял брови, усмехнулся и развёл руки.

«Проходи, мол»

Данил и пошёл, а куда направился Игорь нам не особо интересно, потому что фокус нашего повествования останется с Данилой.

Он, между тем, проверил, чисты ли его уши. Оказалось, чисты, как и всё остальное, кроме намерений. И когда Данил вернулся в комнату, телевизор про-ля-ля-ля-ливал последние строчки о том, что «было б только с кем поговорить»

— Правда, ведь это важно?

— Что? – спросила Анна.

Она сидела на коленках лицом к экрану. Значит, Данил должен был сесть лицом к лицу к Анне, чтобы загородить главного соперника на данный момент.

«Какой умный ход», — подумал Данил, ведь соперник передвигаться не может. Потом Данил подумал об Анне, а потом снова благополучно вернулся к мыслям о себе.

— Чтобы было с кем поговорить.

— Не думаю, если честно.

— Но Вы ведь исколесили почти всю вселенную и, готов поспорить, в одиночку. Неужели Вам до боли не хотелось перекинуться с кем-то парой слов?

— Никогда об этом не задумывалась.

— Готов поспорить, что, побывав человеком, Вы так уже не думаете.

— Нет.

— Но разве на Вас не охватывает иногда эта безысходность, это одиночество, от которых никуда не деться?

— Мне кажется, люди это сами придумали.

— О нет, взять те же мультики, разве они могут врать?

— Они-то как раз и учат вас бояться одиночества.

Данил очень пожалел, что рядом нет Игоря и он не слышит этого. А так пришлось выкручиваться самому. Поэтому Данил решил сменить тему.

— А звёзды вы любите? 

— Видеть их не могу. Взорвётся какая-нибудь сверхновая, и разгребай.

— О, чёрный дыры. Понимаю. Вы и здесь за этим?

—  Можно и так сказать, только наоборот.

— Неужели. Белые дыры? Не расскажете? 

— Нет.

—  Уверен, у вас всё получится.

Аня посмотрела на Данилу и ничего не ответила. На такое бездарное подкатывание и ответить нечего. То ли ещё будет.

— А можно спросить…что вы можете?

— Многое.

— Например?

— Говорить, слушать, видеть.

— И всё?

— А это мало?

— А что-нибудь, что не может человек?

— Зачем вам это?

— Это ведь должно быть обязательно что-то эдакое.

— Зачем вам всегда что-то эдакое?

— Нам? — как будто не понял Данил.

Не знаю, как вам, но мне этот диалог слушать уже надоело. Я бы лучше послушал про белые кораааблики, белые кораааблики. Однако со стороны Анны прерывать разговор было бы крайне бестактно, а с нашей стороны остаётся только её пожалеть и заняться чем-то более увлекательным. К примеру, можно порассматривать карты. Они тут развешены по всем стенам: и физические, и политические, и новые, и изрисованные, и звёздные, и глаза разбегаются на них смотреть. В углу какая-то доска, измученная интегральными (не исключено) формулами. А ещё повсюду (как же без этого) книги: на полу, на столе, на кровати. Только их бы пришлось выкапывать из-под завалов исписанных и измятых листов, гор салфеток, фантиков и упаковок от шоколадок и чипсов. В общем, сразу ясно: тут живёт Игорь.

Во второй же комнате, ясное дело, обитает Данил. Там можно найти гитару, даже две, ноты, записные книжки со словами своих и чужих песен. Стены там задыхаются в плакатах, изредка выглядывая в щёлочки между какими-нибудь давно неизвестными музыкантами. И всё прибрано.

Когда Анну спросили, где она хочет спать, она ничего не ответила, пошла в комнату Игоря и стала рассматривать карты. Почему она так решила, не знаю, но мне кажется, подумать об этом намного интереснее, чем слушать болтовню Данилы… хотя, кажется, я пропустил что-то важное.

— Хорошо.

— Что-то?

— Я согласна.

— Вы не шутите?

— Но спецслужбы? Они же могут засечь?

А давайте лучше про кораблики?

— Что же они засекут?

«Белые кораааааблики»

— Как же…вас. Да что я всё вы да вы. Давайте перейдем на ты.

«По небу плывууууут»

— Даже в тот раз меня засекли не они. Беспокоиться не о чём.

«Беееее»

— Знаете, а что бы там ни было, я хочу! Не взирая не на какие опасности!

Данил схватил Анину руку и прижал к груди. Анна усмехнулась, очень напомнив Игоря, когда тот прощался с Данилой. Данил это тоже, конечно, почувствовал. Не дурак же он. Но дурак не дурак, а полечу, подумал он.

…Вылетели они через окно, которое, обязательно, должно было оказаться открытым. А что раньше мы его не заметили, так то частности.

Полетим же вслед за нашими героями, выше и выше, быстрее и быстрее. Вот они уже взлетают над крышами домов. Два опознанных ЛО, что убегают от света фонарей к свету звёзд. Выше и выше, прочь от асфальтов, изувеченных признаниями в любви, от деревьев, от которых остались одни пни, потому что пришлось уступить место оградам, что вскоре будут ограждать себя от себя. Выше и выше, прочь от развратных труб, которым мало было просто вылезти из земли, так ведь надо ещё показать из-че-го-же-из-че-го-же-из-че-го-же сделаны трубопроводы. Прочь от нелепых коробок гаражей и бездомных машин, которые умеют так встать у подъезда, что легче пролезть под ними, чем обойти (простите, вырвалось). В общем прочь от скучных кварталов, которые сейчас, наверняка, очень обиделись, что я их так назвал. Прочь улетают наши герои, оставляя под собой брюзжащий город, недовольно и завистливо смотрящий им вслед.

Кадр есть, поехали дальше.

Анна, между тем, готовится проткнуть одно облако, которое всем своим надутым видом, так и просит, чтобы его проткнули. Что же до нашего героя, то ему, к сожалению, не так весело, ибо в животе у него – революция, в ногах – Антарктида, а в голове — небольшое сожаление об опрометчивости своего желания. Сожаление это невелико потому, что остальное место в голове Данилы занимают сейчас имена родственников, которые он старательно перебирает, просит у каждого прощения, а потом поливает всех отборной бранью, чтобы снова просить прощения у них и у Господа за то, что сквернословит. И вдруг до Данилы дойдёт, что Господь совсем рядом, и он начнёт просить у него прощения в два раза громче, заливая небо аааааа-тчаянными молитвами. Анна, тем временем, скорости особо не сбавляет, летит себе неторопливым боингом, иногда ныряя в облака, которые, надо признать, на просторах вселенной встретишь не часто.

Красиво всё-таки. Звёзды здесь напоминают мне не рассыпанный по небу бисер, а брошки, в

разнобой приколотые к небосводу, точно к груди вселенной, отчего она кажется весёлой и сумасбродной, а не унылой барышней, помешанной на порядке. Так намного интереснее. Иначе как бы Анна попала к Даниле, как бы взяла его полетать и как бы мы поближе посмотрели на эти бляшки. Хотя совсем близко на них смотреть я бы вряд ли захотел. Это издалека звёзды такие красивые, а как подлетишь – так просто раскалённые сырные шарики, которые даже не укусишь… 

Анна продолжает лететь и не сильно обращает внимание на болтающегося рядом Данилу. Да и у нашего повествования фокус как-то незаметно сместился, так что самое время его вернуть.

Данил, наконец, сумел взять себя в руки и стал тянуть за руку Анну, рискуя тем самым отправиться в полёт свободный и последний. Анна почувствовала, не повернулась, но начала медленно снижаться, оставляя за собой обиженные растрёпанные облака. Вслед нашим героям мигали звёзды. К ним редко кто залетает, кроме металлических птиц. А впереди уже скалились фонари, злорадно приветствуя наших путешественников, которым пришла пора возвращаться…

— Спсб, — кивнул Данил и побежал в ванную.

Анна улыбнулась и включила мультики.

Когда Данил проснулся, он попытался вспомнить, как добрался до кровати, но, к счастью, не смог. Приснилось ему всё это или нет, но революция в животе прошла, был заключён мир, а с остальным он как-нибудь справится.

06:06 моргал будильник 06:07

Данил зажмурился, повернулся на другой бок и уткнулся в чьё-то плёчо – нежное, мягкое. Пожалуй, даже слишком мягкое. И большое, добавлю я.

— Чего-м тебе от меня-м в такую-м рань надо.

— Ты чего здесь решил?

— Анне не хотел мешать.

— А кто с ней?

— Не ты, — ответил Игорь и натянул одеяло на голову.

Данил поднялся с кровати, надел штаны и майку. Потом подумал и майку снял. Он долго рассматривал себя в зеркале, пытаясь найти хотя бы один седой волос, который был просто обязан появиться после всех вчерашних страхов. Но никаких формальных признаков обретения внеземной мудрости замечено не было. Тогда Данил принял душ, но всё равно ничего не нашёл.

Из комнаты Игоря доносилась какая-то ирландская музыка. Данил на всякий случай ещё раз умылся. Он пошёл на звук, постучался в дверь – никто не ответил. Данил заглянул: Анна стояла у самой большой карты мира, едва не утыкаясь в неё носом.

— Доброе утро, — не поворачиваясь, первой поздоровалась она.

— Доброе утро. Что ты тут смотришь?

— Да вот, нашла кое-что. Игорь ещё спит?

— Храпит на весь дом. Вы разве не слышите?

Данил взглянул на карту, пытаясь разгадать, что же такое нашла Анна в районе Атлантического океана.

— Когда встанет, скажи ему. Пожалуйста, что я нашла, куда мне нужно.

— Ты нас покидаешь?

— Да.

— Но мы не можем отпустить тебя одну! Ты же столько ещё не знаешь о нашем мире.

Анна подняла брови. Выразительно.

— Мы должны отправиться вместе, — продекларировал Данил и ударил кулаком стену, потому что ничего другого рядом не было.

— Если хотите, это ваше право, — Анна повернулась к Даниле. — Так что можете уже одеваться.

— Вы хотели сказать «собираться»?

Анна не ответила и повернулась к карте.

 

 (6)

— Значит, ещё хочешь на то озеро… Но до него очень долго идти, и…

Я даже сама там никогда не была. Только Ай рассказывал, что очень-очень долго. Он здесь всё-всё исходил до того, как на дереве поселился. Он говорит, что это озеро в горе на самом краю. Дальше ничего нет. А может, и есть, только не попасть туда никак. Ходишь, как будто вокруг, а на самом, деле на месте топчешься. Гора, наверняка, на месте крутится и хихикает ещё. Знаю я их.

Ай рассказывал, что на верхушке горы – дырка. В дырке — озеро и там плавают люди. Дырка похожа на рот, и кажется, что он всё время чавкает. Изо рта выбраться нельзя. Прыгнешь – и останешься. Народу там уже пруд пруди.

Ай не прыгнул и поселился на дереве.

— Ты же говорила, у нас целая вечность.

— Да-да-да, Норка, нам очень хорошо с тобой будет.

— Прости, что я обо всём забыл.

— Да ладно, с кем не бывает.

Говорили мы уже давно, значит, скоро Норка опять всё забудет, подумала я. Теперь я каждый раз его немного меняла. Несколько раз он носил меня на руках, а иногда просто много улыбался

— Хм, отсюда гора кажется небольшой, но Ай говорил, что вблизи она огроменная!

— А кто такой Ай?

— Он мой хороший друг, он мне как дед.

Норка больше не спрашивал, а я решила, что надо осторожнее.

А шли мы к пещерам. Я зову это место посёлком ртов, потому что когда пещеры проглатывают жильцов, то крепко сжимают потрескавшиеся губы. А если нужно кого-то выпустить, они сперва брезгливо причмокивают и чуть-чуть разевают рот – едва успеваешь выбежать. Иногда подножки ставят. Они очень гостей не любят. 

 Тут вообще мало гостей. Только мы, Линдины.

Мы шли по тропинке к пещере Тимки. Ноги проседали по щиколотку, а я мечтала, как мы с Норкой тоже осядем. Как осадок в квасе, который кружится-кружится, а потом успокаивается на дне, если стакан не трогать. А нас с Норкой не будут трогать, потому что здесь никто никого не трогает, если не попросишь. А мы не попросим.

Я шла и мечтала. Топ-топ-стоп. Рот пещеры скривился, но узнал меня и впустил.

— Тим!

Нет ответа.

— Тим!

Нет ответа.

— Тимофей! Куда запропастился этот негодный мальчишка?

Мы всегда так здоровались.

Тим меня долго не мог научить. Вначале я всё портила, но потом всё-таки запомнила. Мне много раз надо повторить. Я помахала Тимке и только тут заметила, что Норки нет. Пришлось возвращаться…

Тимка сидел на коленках и опять что-то писал. Он всё время что-то пишет. То на каких-то листках, то поверх того, что уже написал, то царапает на податливых стенах пещеры. Стены здесь не такие нытики, как у Айя.

А потом Тимка читает вслух. Иногда читаю я. Там я читать не научилась, потому что увязалась за папой на корабль и попала сюда. Тимка как-то попросил ему почитать, а я не могла, и тогда Тимка меня научил. Хотя всё равно чаще Тимка читает сам.

— Это кто?        

— Это Норка.

— Если он пришёл послушать, пусть остаётся, если нет, пусть ждёт снаружи.

Тимка поднялся с колен и подошёл к Норке. Тимке было тяжело ходить. Тело противно выгибалось, ноги подворачивались, руки болтались туда-сюда, как будто их кто-то плохо приделал и они того и гляди отвалятся. Он подошёл к Норке близко-близко и сощурился. Тимка едва доставал ему до плеча.

— Ты слушать пришёл?

Я часто-часто закивала, и Норка тоже кивнул.

— Ладно, пусть остаётся. Только подожди, мне ещё немного осталось закончить.

И вздрагивая, как свежий студень, Тимка вернулся к своим листам. На Тимку было очень противно смотреть. Наверное, поэтому мы так хорошо и ладили.

Только Тимка иногда чересчур заумный. Понять не могу, откуда он знает столько историй. Некоторые он точно сам сочиняет. Там я любила слушать истории, но как сюда попала, больше не верю в них. Зато Бобик их любит, поэтому я внимательно слушаю.

— Я ухожу, — наконец, решилась я.

— Ага.

— Понимаешь, я больше не буду приходить.

— Не понимаю, — ответил Тимка, продолжая писать.

Рука у него иногда вздрагивала, как будто ей самой от Тимки противно было. Зато стены здесь молчаливые, как будто тоже его боятся.

— С ним что ли уходишь?

Я не ответила. Тимка продолжал писать.

— Мелкая ты ещё, поняла? Глупая и мелкая, — тихо сказал он.

Он никогда ещё на меня так сильно не злился.

— Иди, куда хочешь. Я тебя вообще никогда не звал.

 А вот это была неправда. Он же к Линде сам пошёл. Я это точно знаю. Мне стало вдруг очень обидно, потому что я не хотела Тимку расстраивать. Но ведь Линда к нему кого-то другого пришлёт, а Тимке неважно кому читать. А когда я об этом подумала, то совсем расстроилась.

— Слушай сказку, — как ни в чём не бывало начал он.

— Твою?

— Нет, она стара как мир.

Значит, думаю, точно его. Тимка никогда не признавался, что сказка его, а иногда он чужие переделывал. Один раз мне очень понравилось. Тогда он рассказал про прекрасного лебедёнка, который стал гадким селезнем.

— Девочка. Жила-была девочка.

Я сразу что-то нехорошее почувствовала. Подошла к Тимке и подсела к нему близко-близко. Едва носом в нос не уткнулась. Буду внимательно слушать, думаю, а то вдруг он про меня. Тимка может.

У этой девочки было много кукол, с которыми она очень любила играть. Она откручивала им головы, ноги, руки, а потом приделывала назад.

Тогда я подумала, что сказка не про меня, потому что у меня никогда не было таких кукол.

А делала это девочка от скуки. Ведь устраивать чаепитие для рук и ног может быть очень весело.

Я представила и согласилась.

Но как-то к ней пришёл волшебник.

Волшебников в Тимкиных сказках полно.

И говорит: «Хочешь, я покажу тебе самую лучшую на свете куклу, с которой никогда не бывает скучно». А девочка уже устала устраивать салюты из голов и гонки конечностей.

Я подумала, что вот сейчас должен быть какой-то очень важный момент. Согласиться девочка или нет? По-разному бывает. И волшебники у Тимки иногда добрые, иногда злые – не угадаешь.

«Но для этого, тебе нужно сжечь все свои старые куклы», — продолжил волшебник.

«А вы не обманываете?», — спросила девочка.

Тимка ещё так здорово парадировал голоса, что казалось, вот-вот откуда-нибудь выпрыгнет эта писклявая девочка и этот волшебник со скрипучим голосом, бородой или бородавкой на носу.

«Конечно, нет», — ответил волшебник, улыбнулся и исчез.

— А где она взяла спички? – я всегда хотела подловить Норку, только никогда не получалось.

— Нашла дома спички.

— Как?

— Увидела, куда бабушка их прячет.

Я задумалась и вдруг увидела, что рядом сидит Норка. Наверное,  он тоже сел послушать, а я даже не заметила.

— А где девочка их сожгла?

— В лесу, где часто жгли костры, и никто ничего не узнал.

Пришлось поверить.

Так вот, девочка подожгла своих кукол, но перед этим разобрала их по частям, чтобы куклы сильно не мучились. Всё-таки это была хорошая девочка. Куклы горели плохо, и приходилось зажимать нос, потому что пахли они как настоящие мёртвые. Девочка пожалела, что не взяла с собой солому. Тогда бы куклы сгорели быстрее.

Да, это было бы правильно. Только я бы тоже не додумалась.

В конце концов, они сгорели. Тогда девочка стала звать волшебника, очень громко звать, так что эхо заблудилось и спуталось в один протяжный зов. Но волшебник не пришёл.

— Обманул!

— Тссс, — шикнул на меня Норка, и я сразу затихла.

Девочка легла спать, а волшебник так и не пришёл.

— И она не заплакала?

— Эта была очень сильная девочка.

На следующий день волшебник всё-таки появился.

«Почему вы не пришли вчера?» — спросила девочка.

Волшебник не ответил.

«Я сожгла куклы, как вы и сказали»

Волшебник молчал.

«Но вы же обещали», — начала скулить девочка.

Тогда волшебник улыбнулся и погладил её по голове.

Конец.

— Что, и это конец? Это очень глупая сказка.

— Это очень хорошая сказка, — сказал Норка, но я уже тянула его к выходу.

Тимка ничего не ответил. Он сидел и противно улыбался. Как тот волшебник. Хотелось подойти к нему и дать по лбу, потому что глупый он, как и его сказки.

Я заколотила по выходу из пещеры, и причмокивая он нехотя выпустил нас наружу.

 

                                                                                                                    (6) Ёмкость

— Игорь, вставай, пойдём.

— Опять? – Игорь попытался поднять голову, но вспомнил про силу притяжения, вернее про силу притяжения травы, и не стал ей противиться. 

— Точно! Всё по расписанию! 

Над распластавшимся на траве телом стоял Даня. Стоял так, будто знал, что сила притяжения тут ни при чём.

— Мстишь?

— Это не просто месть, а настоящее упоение каждым моментом, о учитель.

— В таком случае вам следовало бы знать, о ученик, что обезьянничать – это не самый лучший способ продемонстрировать уважение, а тем более презрение или насмешку. Это лишь верный знак, что вы выросли только вверх и вширь, а сознание ваше…

— Осталось на уровне вашей коленки? И это чудесно, просто чудесно!

Давным-давно, а может быть только что, упавшее, на ходу гниющее яблочко, аки Даня, покатилось по тропинке, и Эдуард проследил, как оно скрылось за деревьями. И вот тогда дед решил, впервые за эту триждыклятую жизнь решил, что сил его больше нету быть на этом сфете и пойдёт он искать другой.

— Давай в следующий раз, Данил.

— Нет, ну что это? Может, вы хоть иногда скажете что-нибудь другое? Скучно уже раз за разом за разом. Хотя, может, вы так мстите.

— Нельзя исключать и такую вероятность. Ни в коем случае. 

Данил хмыкнул и подошёл к Игорю, взял его за руку и начал тянуть. Тянуть его Даня начал с того самого раза, как понял, что Игорь никогда не был на озере.

— Что? Совсем никогда?

— Мне не интересно. Вернёмся к…

— Да подождите. Это же абсурд! Вы тут говорите о каких-то неведомых папахах, а сами не видели озеро. 

— Очень меткое замечание с вашей стороны, молодой человек.

— Простите… я не хотел, правда. Но ведь вы можете его потрогать, а я вам всё-всё расскажу. Это ведь то же самое, как вы мне.

— Не то же самое.

— Почему это?

— Потому.

— Я ведь тоже никогда не увижу…всего и даже не потрогаю, — сказал Даня и стал тянуть, но тогда он был ещё намного слабее и меньше Игоря, поэтому тот продолжил рассказывать о неведомых папах, Петрах и попах, которые были очень нехорошо связаны. 

А Эдуард дошёл до озера. Хотел перепрыгнуть, но не смог, плюхнулся задом в недовольную водную гладь, вылез и пошёл дальше. Озеро старик больше не увидит. Так Эдуарду шепнул лес, который сам решает кого, куда, когда вести. Лес Эдуарда не любил, потому что сам был таким же мёртвым, как старик, но всё-таки решил уступить. Теперь Эдуард знал, что лес его выведет. Только вот когда, не знал даже лес.

— Встаю, встаю, — Игорь-таки сумел преодолеть силу притяжения травы, которая очень привязалась к нему и привязывалась каждый раз, как Игорь пытался встать. Он всё время представлял себя Гулливером в плену лилипутов.

— Вот и замечательно.

Данил был горд собой, конечно, не так горд, когда в самый первый раз после долгих-долгих попыток наконец вытащил неподатливую репку на прогулку. Репка сама удивилась.

Сначала гуляли нечасто, едва заходя в лес. Как с Аней. «Будто целый рассадник фонарей, а из столбов торчат кривые засохшие руки. Только лампочек не видно, есть только свет, который здесь везде. Хоть глаз выколи, то есть я хотел сказать… тени нет».

Игорь очень часто падал, и у Дани никак не получалось его вовремя предупреждать. Потом Игорь согласился заходить глубже в лес, слушая про деревья и рассыпающиеся от касания листья. Каждый раз они заходили чуть дальше, и вскоре стали доходить до озера. Игорь молча сидел на берегу, переминая пальцами воду, песок. Как-то зашёл по колено.

— Куда мы сегодня?

— Увидим.

— И давно у нас такое расписание, позвольте спросить в надежде получить разумный ответ, потому что если уж вы взялись кого-то обучать, то у вас в голове должна быть система, иначе полученные знания полетят в…

— Тартарары. Успокойся, Игорь. Всё я помню. Пойдём уже.

Данил взял Игоря за руку, спрятанную в последние связанные Аней небесно-серые перчатки.  

— Что будем делать?

— Посуду.

— Недавно же делали.

— Маме скоро может понадобиться, — ответил Данил и больше ничего не объяснял. 

Казалось, деревья изменились. Они как будто позеленели, или покраснели, или посерели, но точно изменились. Поэтому Эдуард упорно продолжал идти, потому что знал, что впереди за этим, и этим, и следующим деревом, будут ещё одно, но потом, потом-то точно ещё одно и вот тогдааа. Поэтому Эдуард упорно не открывал глаза, продолжая врезаться в деревья, которые совершенно точно изменились.

— Готов?

— Давно уже готов, и если бы кто-то поменьше переливал слова… эй!

— Так говоришь, готов. 

Пила лежала в гробу, в который засовывали Эдуарда. Ёмкость как раз подходила.

Сначала пилил Игорь, Аня поддерживала его локоть. Потом это стал делать Даня. Пилили еле-еле. Если листья в этом лесу рассыпались от каждого касания, то деревья мстили за двоих. Как валили первое дерево, Даня помнил плохо, но очень хорошо он помнил, как мама долго-долго сидела с напильником, пока Даня ел, играл, бегал к Игорю и всё снова – а потом кусок дерева превратился в тарелку. Потом пилить помогал Данил. Он придумал приделать вторую ручку, и дело пошло быстрее. 

Вжик-вжик, верещала пила, как будто не она пилит, а её режут. Мёртвое  дерево молчало. Игорь и Данил по очереди тянули на себя ручку вжик-вжик, и дерево лениво вжик-вжик, но поддавалось. Ныла только пила. Вжик-вжик.

А Эдуард прошёл ещё несколько озёр. Он не знал, что в лесу их несколько, и был весьма озадачен, когда увидел второе. Он остановился и долго смотрел вокруг: то же это озеро или нет, но чтобы не повернуть, он должен был решить, что нет. Так Эдуард и сделал.

Вжик-вжик. В последний раз всплакнула пила, и дерево свалилось перед домом, который продолжал апатично раскачиваться, точно деревья падали перед ним каждый день.

— И что же вы предлагаете делать теперь?

Игорь присел у пня и стал поглаживать деревянное горло, обнажённое пилой, точно гильотиной. Данил вытирал вязаным рукавом пот, изредка поглядывая на Игоря. Игорь всегда чувствовал, когда за ним наблюдают, поэтому Даня научился смотреть очень осторожно.

— Я же сказал: посуду.

— Если мне не изменяет память, а она мне не изменяет, Аня посуду делает сама.

Данил не ответил.

— Слушай, я устал. В следующий раз продолжим, хорошо?

— Допустим, но мне-то что делать, если пилить мы уже не будем, а в изготовлении посуды я, к сожалению, не помощник?

Игорь всё пытался понять, откуда идёт голос Данилы, и несколько раз поворачивался на пятках, словно медведь, увидевший бабочку. Но в этом лесу бабочек нет. А Игорю очень хотелось, чтобы Данил увидел хотя бы одну. Самую простую. Похожую на невзрачный капустный лист, прилипший к мухе. Пусть бы только летала.

— Что-нибудь рассказывать как всегда!

Данил взмахнул руками, точно призывая что-то сверху подтвердить его слова.

— Это весьма занятное предложение, значит, нужно заранее подготовиться, поэтому пора начинать сейчас, и если ты так устал, можешь отвести меня на луг.

— Может, зайдём к маме? Ты её уже давно не… давно у неё не был.

— Да она у меня тоже, кажется, очень давно не появлялась, так что было бы логичнее ожидать её прихода.

— Она себя плохо чувствует в последнее время.

— И ты об этом вот так вот вскользь сейчас решил упомянуть?

— Она сказала, это нормально. Чувствует, так и должно быть.

Эдуард прыгал по веткам. Ему поднадоело просто ходить, и он стал представлять себя то резвой мартышкой, то задорным шимпанзе, то могучим орангутангом – и так с ветки на ветку на ветку – пока не падал в очередной раз, чтобы превратиться в разозлённую гориллу.

 

                            ь

                     т

             с

      е

ш

Кап-кап

— Игорь, ты чего вдруг?

— Давно мы как-то не говорили, а Даня тут говорит, что мы говорили слишком давно, и…

Аня резко отвернула лицо, стала растирать его ладонями, пытаясь разгладить  складки, но такую мятую кожуру не разгладил бы и утюг. Даня подошёл к матери, поднёс ей ладони к губам и поцеловал.

— Да, прости, что не заходила. Вязала тебе новые варежки. 

Аня подошла к столу. Рука её устало подпирала спину, как подставка подпирает запылившуюся рамку.

А Игорь опустил голову вниз и растопырил руки, сжав кулаки. Он отвык от этой качки, как отвык от Аниного голоса, который, как поношенный свитер, снаружи оброс катышками, но внутри перестал колоть.

А дом вдруг почувствовал, что кто-то вернулся, кто-то старый и знакомый, и стал дом, как в славные времена сдувать и раздувать щёки.

А Эдуард присел для разнообразия.

Аня подошла к Игорю и протянула варежки.

— Вот, держи.

— Я тут подумал, что, возможно, хватит, ведь вы вяжете и вяжете, я всё изнашиваю и изнашиваю. Это нечестно.

— По-моему как раз гениально! Тебе же надо как-то время считать, не всем же везёт, как нам. Вот ты и считай перчатками.

Игорь усмехнулся, надел перчатки и сел на пол, на миг приподняв шторы век, за которыми прятался белобрысый туман. Туману не очень нужно было время — он спрятался назад. Аня и Данил сели рядом. И они говорили, говорили не замолкая обо всём на свете на этом и на том, но никто бы не вспомнил о чём. Иногда им кап-кап поддакивал дом, а иногда был абсолютно против и начинал качать головой, раскидывая всех по углам. Точнее только Игоря, потому что Аню держал сын. Потом Данил помогал Игорю сесть, и они продолжали говорить. Кап-кап. Они говорили до тех пор, пока Данил не заметил, что мама слишком одинаково улыбается и слишком долго молчит. 

— Нам пора спать, — Данил взял Игоря под руку и проводил на луг…

Игорь лёг на спину, пытаясь придумать, о чём рассказывать завтра, но трава лезла в уши и путала в мыслях прикосновения Аниных пальцев и крестовые походы которые снимают с Игоря старые варежки чтобы холодной войной ввести в третью мировую прикосновение новой пары грубой как наждак как подушечки аниных пальцев как основы рабовладельческого общества которое возникло потому что её сиплое дыхание пробралось игорю под самую лопатку куда клеймили непослушных слуг которые не могли долго слушать анин голос хрипящий как коровы на забое которые вымирали тысячами во время чумы о которой Игорь мечтал каждый день, когда не думал об Ане.

Сначала просто послышалось. Деревья молчали. Смеялась земля под ногами, хихикая над глупым Эдуардом, который продолжал идти, не переставая верить, что лес его куда-то выведет. Эдуард продолжал переставлять ноги, когда услышал, что земля перестала смеяться. Эдуард поднял голову и увидел, что из-за деревьев стыдливо выглядывает море, будто извиняется, что так долго пряталось. Эдуард остановился перед выходом из леса, чувствуя себя гостем, которого вроде бы пригласили, но на самом деле, он знает, что навязался сам. Вот поэтому хозяин так долго и прятался, оттягивая сдуру обещанный визит. Эдуард перешагнул через порог леса, упал на колени и пополз. Собирая на бороду песок, радостно запрыгивавший, куда попало, Он дополз до моря. И поплыл.

 

                       (6)

— Аккуратнее, слышишь меня, не хватало ещё, чтобы она пришла в себя от удара об пол.

— Сам неси, если такой умный.

— Вот именно потому что умный я, несёшь ты, — поставил точку Игорь

Вообще-то точки он ставить не любил, предпочитая в разговорах запятые. Но тут, как мы видим, случай был совершенно особый. Случай этот лежал у Данилы на спине, который в свою очередь нарочно подгибал колени, чтобы придать моменту драматизма. На самом деле, он совсем не устал, а прелестное существо, чьё лицо улеглось на правое плечо Данилы, оказалось совсем не тяжёлым.

— Как думаешь, куда…её следует отнести?

— Шутишь? – переспросил Данил, жмурясь. Глаза у него никак не могли привыкнуть к свету прихожей, а может, он так проверял, что не спит.

— Не понимаю, почему мой вопрос был воспринят таким образом.

— Потому что, мистер умный, нашу гостью будет просто стыдно оставлять в Вашем свинарнике.

Данил перестал моргать и бравым шагом направился в свою комнату. Игорь что-то пробурчал, забежал на кухню за пачкой чипсов и затрусил следом за Данилой. Он был чрезвычайно взволнован и даже не заметил, как от его топота заныли стеклянные дверцы полок. Обычно Игорь старался их не беспокоить, но на этот раз ему было не до того.

— На неё только не накроши, — не поворачиваясь, бросил Данил.

Он перебирал пальцами рыжие кудри, что словно волны набежали на белую наволочку. Данил искренне верил, что их гостья слышит и видит всё, что происходит вокруг. Значит, думал Данил, потом она обязательно его отблагодарит, ведь так бывает во всех фильмах. Точно вам говорю.

— Нашёлся эстет, как будто я всю пачку на неё собрался вывалить, а потом посыпать солью, — Игорь подошёл к кровати с другой стороны и сел на пол. Он щурился, будто так мог лучше рассмотреть их гостью, и хрустел чипсами.

Но даже сей приземлённый хруст не мог разрушить романтично-таинственное настроение, без остатка овладевшее Данилой, точно голодный кракен. Мысли штамповались в голове нашего героя как на конвейере: «ох быстрее быстрее бы она очнулась увидела меня и пусть как в сказке скрипнула кровать кровать скрипнула всё мне ясно она шевелится или мне показалось». У Игоря, тем временем, в голове растягивалась одна вполне определённая мысль «это воообщеее чтооо»

И когда рука Данилы уже подустала гладить это нежное, девственно (лучше бы так) чистое лицо, и когда у Игоря закончились чипсы и он пошёл на кухню за добавкой, раздался короткий звонок в дверь. Потом ещё один, и ещё, и ещё, пока короткие звонки не переросли в дребезжащий вой.

— Быстро раздевайся, и залезай в постель, и ничего не спрашивай. Быстро я тебе говорю.

Когда Игорь говорил таким решительным тоном, Данил кивал, как игрушечный болванчик. Поэтому Игорю пришлось тряхнуть Данилу за плечо, чтобы он перестал кивать и начал делать.

— Иду, идууу, — протянул Игорь, вытирая пальцы о рубашку.

Он скинул с себя одежду, запихал её под кровать и завернулся в покрывало. Он выключил свет в комнате и самодельным Сократом затопал к двери. 

В глазке он увидел, как один большеголовой субъект стоит перед дверью и не пускает невиновный звонок, а второй субъект, с головой поменьше, но торсом весьма внушительным, патрулирует, тем временем, лестничную клетку. Оба субъекта находились в чёрных очках и чёрных костюмах.

Скука. Будь у меня право, я бы этим субъектам нацепил розовые очки в форме сердечек, а поверх костюмов первому нацепил бы балетную пачку, а второму, который покрупнее (который всегда второй и покрупнее), — пропеллер. Но мне мародёрствовать нельзя, так что продолжу, тем более, что Игорю сейчас не до пачек, хотя проходя мимо кухни о чипсах он всё же подумал.

— Кто здесь? Назовитесь, пожалуйста, иначе не думаю, что смогу открыть вам дверь.

Звонок освободили из заключения цепких (каких же ещё) пальцев.

— А я советую Вам открыть немедленно и не задавать никаких вопросов.

Да что же это такое? Советую вам открыть. Кому он советует? Мне друг может посоветовать меньше пить, а таких советчиков мне не надо. Да и Игорю вряд ли пригодятся. «Не задавать никаких вопросов» – это просто край. Почему надо обязательно штамповать свои фразы? Где их хвалёная изобретательность?

А ещё спрашивают, как работа съедает человека. Да вот так и съедает. Вот почему бы этому насильнику звонка не спеть и не станцевать? «Открывай, мой друг, скорей, принимай к себе гостей» и дополнить всё это парочкой незамысловатых па. Смотрелось бы просто чудесно. Тогда и отношение будет другое, и открывать будут сразу. Да как тут не открыть?

Щёлкнул замок. За первым костюмом тотчас стеной вырос второй. На таких стенах мне всегда хочется написать что-то ругательное.

С лестничной клетки подуло, а эти двое не просто не защищали от холода, они, точно энергостанции, преобразовывали холод в леденящий ужас посредством психологического давления. Игорь сильнее закутался в покрывало.

Последующий разговор являет собой действие весьма посредственное, поэтому полагаю, что рассказчик имеет право передохнуть.

Первый. Вы знаете, зачем мы здесь.

Игорь. Я, простите, не совсем понял вашу интонацию, даже совсем её не понял, если быть откровенным. Это был вопрос, позвольте уточнить?

Первый. Нет.

Игорь. Тогда позвольте задать такой вопрос мне, поскольку я не совсем понимаю, зачем Вы здесь.

Первый. Прекрасно понимаете.

Игорь. Простите, совсем не понимаю.

Второй: Понимает?

Первый: Да.

(Первый входит внутрь квартиры, Игорь пытается его остановить, но Второй расчищает от него путь. Последний со вздохом закрывает дверь. Вздохнём и мы)

Первый. Нам сообщили о неком объекте, упавшем в парке.

Игорь. Могу ли я полюбопытствовать, о каком-таком объекте?

Первый. Вы знаете о каком.

Второй. Знает?

Первый: Да.

(Осталось меньше половины)

Игорь. Простите великодушно, не имею представления, о каком объекте Вы говорите.

Первый. О внеземном.

Игорь. Весьма любопытные сведения, а всё остальное Вам, видимо, не разрешено разглашать.

Второй. Нет.

(Первый осудительно смотрит на Второго)

Первый. Сейчас мы говорим о Вас. Можете быть уверены, что сведения о Вашей осведомлённости у нас тоже имеются.

Игорь. Ничего не понимаю, не могли бы Вы…

Первый. Вы так и будете продолжать?

Второй. Будет.

Первый. Значит, просто ищем.

Второй. Да.                 

«Сведения о вашей осведомлённости у нас тоже имеются» — да как у него язык повернулся такое выговорить? Кем надо быть, чтобы суметь выдавить из себя столько бессмысленных звуков. Хотя, наверное, этот субъект специально держал руки за спиной, чтобы выдавливать подобные фразы из района печени. Второй, между тем, держал руки в карманах, где, наверняка, был спрятан пистолет. Наверняка, дамский. Для конспирации, скажет он, но мы с вами прекрасно понимаем, чем это всё пахнет. А пахнет от подобных субъектов, признаемся, весьма неплохо. То есть ничем не пахнет.

Мы немного отвлеклись, но причина в том, что, по моему скромному мнению, в обыске нет ничего интересного. Начали его с самой двери, которую едва только не вылизали. Потом пошли в коридор, потом на кухню, где Игорь стоял и, смотря на Второго у плиты, думал, что может делать их «внеземной объект в кастрюле».

Комнату Игоря осмотрели относительно быстро. И Первый, и Второй оказались в глубине своих душ весьма брезгливы, а комната Игоря чистотой не отличалась. Отличалась она повсеместными следами от пальцев хозяина, которые неизменно только что держали чипсы.

Последней на очереди и по коридору была комната Данилы.

У Игоря больше ничего не спрашивали, а просто потрошили квартиру, хотя надо отдать им должное: потрошили молча. Хотя здесь надо отдать должное и Игорю: если бы он начал протестовать всё обернулось бы не так цивилизованно, насколько здесь вообще подходит это слово. У Игоря же просто не было времени на пререкания. Он был занят тем, что наскоро выдумывал богов и молился им, чтобы всё получилось.

Итак, свет проснулся в последней комнате и компания узрела Данила в постели с рыжеволосой девушкой, прекрасной, как заря. Можно было, конечно, сравнить её с аленьким цветочком, который спрятал свой нежный стебелёк от холода в одеяло, и только огненный бутон дремал на полушке. Можно было сравнить её с клёном, которого поцеловала осень, и он весь покраснел от смущения. Можно, но не нужно, потому что заря прекрасна, девушка прекрасна, значит, девушка как заря тчк

Первым зашевелился Данил. Он тщательно протирал глаза, зевая и недовольно бурча, упорно делая вид, что его сейчас самым бесцеремонным образом вырвали из блаженного сна. Игорь смотрел на это представление и качал головой, так же упорно пытаясь понять, почему у его соседа нет мозгов. Орган с таким названием, наверное, есть, но вот функционировать он, видимо, не собирается. Если бы в комнату ворвались оперативно, взломав замок в квартиру и тихо преодолев коридор, — это одно. Но когда сначала нещадно насилуют звонок, а потом минут двадцать грохочут по всей квартире, становится ясно, что проснулись уже все соседи этажом вверх и вниз, однако Данил за дверью всё это время спал, а проснулся от включенного света.

— Кто вы?

— А вы? – Данил был уверен, что говорит вызывающе и весьма ровно.

— Вопросы здесь задаём мы.

Вот если бы можно было пропускать такие реплики, я бы их честно-честно пропускал.

— Я здесь живу.

Вернёмся к голосу Данила, высота которого, как кардиограмма пациента после электрошока, нервно дёргается вверх-вниз.

— Мы догадались. А это кто? – Первый брезгливо ткнул пальцем в зарю. – Почему притворяется? Растолкайте.

Данил аккуратно дотронулся до обнажённого Аниного плеча.

— Давайте я, — самоотверженно вызвался Второй.

Данил затряс сильнее – ничего. Голова послушно тряслась на обмякшей шее, как цветок в руках третьеклассника.

— Она вообще жива? – Первый сделал шаг, но Второй уже сделал два, толкнул Данилу в грудь, и тот выпустил свою названную – и упала его суженная-ряженая, расплескав по подушке рыжие кудри.

— Сейчас проверю, — добавил субъект.

Он взял девушку за волосы и не отпускал, чтобы та сидела прямо. Уголки его губ двусмысленно вздёрнулись, и тогда гостья открыла глаза. Около минуты она смотрела в глаза Второму. Он не двигался, а когда гостья моргнула, субъект отпустил её, взял за руку Первого и увёл прочь.

 (7)

И тогда наша героиня и её Норка, который на самом деле, никакой не Норка, хотя кто теперь разберёт, отправились в своё путешествие. Свадебным его не назовёшь, так что пусть это будут просто каникулы.

Сперва герои отправились в скалистое ущелье. Они прыгали с самых верхушек и шлёпались на землю, как послушные оладьи на сковородку. Норка прыгать боялся, потому что есть у человека такой мерзкий инстинкт, как чувство собственного самосохранения. И чем меньше человек понимает, тем у него этот инстинкт сильнее. Поэтому нашей отважной героине приходилось толкать Норку в спину, а потом прыгать следом, чтобы схватить за руку и вместе отчаянно верещать.

«Мы летиииим Ноооорка, летииим быстрееее вееетра», — кричала она, каждый раз меняя то, быстрее чего они летят: то вееетра, то каааамня, то камеееееты, о которых рассказывал Тимка.

Норка между тем просто ораааал, громко и однообразно. Когда они шлёпались, и Норка вставал, вроде живой и невредимый, он долго не мог прийти в себя, но в конце концов понимал что да как. Только это не помогало, когда они поднимались назад, Норка снова всё забывал.

— шрамик-шрамик

Дальше на очереди шли крыши домов, оттуда герои наши бросали песок, то есть снег. Знаете, вышло весьма неплохо. Воздух тут вязкий, и песок не просто бу-бух валится сверху. Нет. Он кружится, летает и пааадает.

— Норка, правда, здорово? – наша героиня выбрасывала по горсточке песка и ждала, пока последняя песчинка не коснётся земли, а потом снова хватала горсточку и снова ждала.

Норка, тем временем, наблюдал, возможно, пытаясь понять, какова же цель данного процесса. Я, если честно, тоже начинаю задаваться этим вопросом, поскольку немного устал наблюдать за тридцать второй… тридцать третьей горстью, которая выпорхнет из морщинистых ладошек сотнями песчинок, а те начнут визжать и медленно планировать к земле.

Так планировала и наша героиня провести свою вечность, набирая в ладошку время и выбрасывая так, что песчинка за песчинкой будут лететь, и падать, и падать, и падать. Про Норку ничего нового сказать не могу, но думаю, он поймёт и простит.

Поэтому отправимся дальше за нашими героями. А следующее в их списке – дерево, по которому Норка, помнится, очень хотел полазить. Но стойте, герои только что прошли мимо этого дерева и направились…да! к той самой горе, которая ест людей, а те плавают в её слюнях.

Чтобы догнать наших героев, придётся поспешить, не обращая внимания на проносящиеся мимо пейзажи, как-то поля человеческие по правому краю, пустота пока не обетованная – по левому. Смотрим только на горы, на этот ажурный воротник всадника без головы.

Вот и догнали.

— Давай нырнём.

Вовремя догнали.

Норка посмотрел вниз. В озере плавали людские головы, точно заблудившиеся кусочки фруктов в киселе.

— Зачем?

— Тогда мы никогда не сможем оттуда выбраться. Понимаешь?

— Не очень.

— Мы навсегда-навсегда останемся там. Вместе.

— А почему мы не можем остаться где-нибудь в другом месте? Вдвоём. Без людей.

— Понимаешь, Норка…

Наша героиня задумалась. Она никак не могла понять, в чём всё-таки же дело. Если они прыгнут, то никогда оттуда не выберутся. А если не прыгнут, то смогут делать что угодно, идти куда угодно и при этом в любой момент сюда вернуться. Но это моё мнение, я в ситуации пока не очень разобрался.

— Что? – вот и Норка, кажется, не очень.

Она вздохнула и улыбнулась.

— Ничего. Ты прав, Норка, пойдём домой.

Предлагаю сейчас ни на что не отвлекаться, чтобы снова не потерять наших героев и проследить их путь до дома. Путь радостный и беззаветный (что бы это слово здесь ни значило). Путь через все эти «шрамики, шрамики», за которые они будут держаться, чтобы стать, наконец, счастливыми. Хоть кто-нибудь это заслужил. Хоть ненадолго. Но будем держаться тихо, чтобы не мешать.

— Норка, ты ведь знаешь, что я тебя очень люблю, — сказала она и крепко сжала ладонь Норки.

Норка кивнул и улыбнулся. Она открыла дверь и улыбнулась порогу, извиняясь, что не попрощалась в прошлый раз.

— А я тебя заждалась, — улыбнулась Линда.

 

                                                                                                                                                                     (7)

Я шёл впереди, Игорь – сзади. Здешняя земля Игоря очень не любит и морщится под ним, так что Игорь постоянно запинается в этих морщинах. Обычно я успеваю его предупредить или разогнать надоедливые наросты. По-другому помогать себе Игорь не разрешает.

Но тогда я шёл впереди и ничего не видел. И поэтому когда из земли выскочила гнойная бородавка, Игорь запнулся. Он попытался удержать равновесие, но тогда выскочила ещё одна бородавка, и Игорь упал на спину. Тогда конец гроба, который он держал, свалился Игорю на живот, а за ним вывалилось мамино тело. Игорю, конечно, было не больно, но я всё равно боялся, что он закричит.

Извивавшийся рядом Эдуард успел отпрыгнуть. Он повалился на живот и заколотил своими кривыми конечностями землю. Он уткнулся в неё мордой и начал её жевать, давясь смехом.

Я помог положить маму назад, и мы пошли дальше.

Копал Игорь. Я держал Эдуарда, чтобы тот не засыпал могилу. Пришлось сесть на него сверху, и даже тогда старик попытался засыпать в яму песок. Он орал что-то вроде «сукин сын на батьку сел», а закончил, скорее всего, чем-то на «поседел». Я уже не слушал. Когда я ничего не знал, Эдуард не был мне так противен. Не нужно было постоянно одёргивать себя, чтобы случайно не ударить эту падаль. Я бы ударил, но старик только этого и хотел.

Яму Игорь вырыл неглубокую и неровную, будто кто-то небрежно загрёб землю огромной рукой. Но я не мог забрать у Игоря лопату и рыть сам. Мне и так его жалко. Жалко постоянно. Когда я его вижу или думаю о нём, и даже во сне какая-то частичка во мне его жалеет. Игорь это чувствует и почти со мной не говорит. Раньше я жалел его, потому что он не может видеть. Теперь даже смешно, когда вспоминаю.

Я в последний раз посмотрел на маму: глаза у неё чуть приоткрылись. Скорее всего, когда тело выпало. Я так и оставил. Не хотелось прикасаться.

Мама казалась очень красивой. Щёки впали. Наверное, так оседает снег весной. Губы высохли, словно это солнце высушило землю до трещин. Седые волосы торчали из головы ветками мёртвых кустов. Да, наверное, всё  это выглядит именно так. Пугали только глаза. Из-за них мама казалась живой.

Я закрыл крышку гроба, которая сначала кокетливо извивалась, но я плюнул на неё, и она успокоилась. Я взял Игоря за варежку и повёл на луг.

Эдуард остался сзади. Он присел на корточки и начал прыгать вокруг могилы. К самой могиле он не притронется, думать об остальном нет смысла.

На лугу Игорь упал лицом в траву, которая радостно завернула его в себя.

Я пошёл в дом. Он мерно покачивался из стороны в сторону. Тише, чем обычно. Понимал, что я не буду сегодня играть. Я поднялся на второй этаж и сел за стол. Я закрыл глаза и надавил на виски — череп словно треснул. Когда я открыл глаза, ничего не изменилось. Я подошёл к столу и начал варить компот.

 

 (7)

Когда в этом городе засыпают огни, из центрального парка можно увидеть пару звёзд. Или даже больше. Нужно только знать, где смотреть.

— Андромеда!

— Кассиопе-еее-я!

— Пегас, получил!

— Орионом тебе! 

— А я с Лиры.

— Отвечу тельцом!  

— А на-ка дракона. 

— Водолей, воон где спрятался. 

— Дева!

— Деву тебе захотелось, Геркулес ты мой, только сезон вот не тот, ха-ха-ха-ха, и вот опять по вине твоего неуёмного либидо, дорогой друг, сегодня выигрываю я, — и чтобы отметить это Игорь достал из кармана шоколадный батончик.

— Ага, радуйся, а то ведь если бы Игорёк проиграл третий раз подряд, он бы очень расстроился, — Данил раскинул руки и упал спиной на траву.

— Рыыыбы, Пегааас, Дельфииин, Фодолей, — продолжать перечислять созвездия Игорь, растягивая звуки вместе с нугой.

— Был уше тфой фодолей, — засмеялся Данил.

Он водил ладонями по мокрой траве, иногда брал её в кулак и тянул, а потом отпускал. Данил специально лёг так, чтобы луна ему улыбалась, а он улыбался ей. Сбоку ворчал Игорь, как всегда, чем-то шурша. Фонари и люди не мешались: сюда редко кто заходил, тем более ночью.

— А хорошо ведь, правда? – закрыв глаза, прошептал Данил.

— Вроде того, — ответил Игорь, спрятал обёртку в карман и рухнул рядом с другом.

— Игоретрясение!

— Очень смешно.

Игорь заёрзал, будто что-то мешало спине.

Деревья прятали Данилу и Игоря со всех сторон. Не тревожил их только ветер. Ветер молчал. Молчали и Игорь с Данилой. Они щурились, пытаясь найти на небе хотя бы ещё одну неназванную звезду. И нашли. Она выпрыгнула из-под пояса Ориона и, зацепившись за пряжку, полетела прямо на них.

 

 

________________________

¹ Любопытно, что Данил не уточнил, кому именно отчаливать – ей, ему, им. Может, вы и сами заметили, но я на всякий случай подчеркну