Выпуск №16
Автор: Екатерина Ткачева
ИГРАТЬ В ФАНТИКИ
В пятом классе с нами начало происходить что-то странное, какой-то морок окутал всю нашу параллель. Едва заслышав звонок с урока, мы бежали в коридор и плюхались друг перед дружкой на колени. Разве что ладони у груди не складывали смиренно-молитвенно. Каждый выкладывал на пол фантик от жвачки – один или два, количество зависело от ценности бумажки.
Их нужно было положить один на другой и ударить ладонью. Если при этом они перевернулись, ударивший мог забрать фантики себе, если просто полетали и приземлились, бил второй участник. Рубились мы истово, яростно. Если фантик, переворачиваясь в полете, слегка задевал руку или колено, соперник орал: «Помеха, перебивай!» – и тогда следовало начинать сначала. Мы ругались, дрались, рвали чужие фантики, и при этом на половину иностранного тоже было можно играть!
Мы делали это даже на уроке – стоило учителю повернуться к классу спиной, мы молча разбивались на пары, падали на пол в проходе и рубились за полурваные, истертые почти до прозрачности банановые «джусси-фрутты», бабл-гамы, дональд даки. Мы исползали все этажи и классы, подметая их школьными штанами и платьями, и не замечали того, как низко пали. Это была настоящая эпидемия. Фантики стали смыслом нашего существования.
У этой игры были свои простые, но незыблемые правила. Фантик от русской жвачки, которую иногда можно было найти в продуктовом магазине, считалась банкнотой самого низкого номинала, грошовой акцией. На один фантик от иностранной жёвки таких нужно было выкладывать два, на пачку – четыре, на иностранный вкладыш – все шесть! Обидно за родину, конечно, но ничего не поделаешь. Иностранные жёвки вместе с джинсами, видеомагнитофонами и заграничными фильмами на наших глазах побеждали коммунизм без единого выстрела.
Иностранный вкладыш – это была самая ценная валюта, ее прятали, ее берегли, на вкладыши играли лишь самые расточительные. В основном это были пацаны. Почти у каждой девчонки была обложка от блокнота, в которую складывались фантики, разглаженные и очищенные от грязи. Пацаны же просто совали их в карман синих школьных штанов и вытаскивали пригоршнями.
Фантики можно было выиграть, выпросить у того, кому они не нужны или найти на улице. Для этой цели некоторые из нас (не будем показывать пальцами кто) пускались в поисковые экспедиции по всему городу, не стесняясь рыться в мусоре. А что, разве взрослые не таким же образом зарабатывают на жизнь? Ходят, рыщут, выдают рваное за целое, грязное – за чистое? Мы просто копировали их. Мы рубились в жизнь.
Это была двухуровневая зависимость, и если остаться без единого фантика лично мне было абсолютно не страшно (я умела экономить), а вот без жвачки я боялась умереть. Как без дозы. Бабушка на полном серьезе называла меня наркоманкой и была недалека от истины.
Достать дозу в 1989 году было не так-то просто, если твой батя не ходил в море. На рынке иностранные жвачки продавались из-под полы, причем не каждый день, нужно было ловить момент. Во дворе ребята передавали из уст в уста, кто из продавцов на рынке прячет под прилавком (или за пазухой) вожделенные сладкие кубики. К нему подходили осторожно, боясь спугнуть эту птицу счастья, а он вполне равнодушно доставал коробку, откидывал с нее платок, а под ним – десять жвачек «Турбо»! Везло тому, кому удалось выпросить у родителей деньги – он уходил с добычей, а если ты нищий, попроси у счастливца откусить, вдруг даст.
Да я из-за этих жвачек однажды чуть рассудком не подвинулась! Хотя жевки тут были не главной причиной… Как-то вечером к нам постучалась соседка с верхнего этажа. Открываем мы с мамой дверь, а она протягивает мне целую коробку жвачек в прозрачной пластиковой упаковке и говорит: «Катя, бери, это тебе». Мне?! Я застыла на пороге в оцепенении. Я чуть не грохнулась в обморок – я держала в руках 50 жвачек разного цвета и размера, и мне их только что подарили, бесплатно! Боже, нет! Это не со мной! Что удивительней всего, соседке было абсолютно не жалко, было ощущение, что она отдает мне то, чего у нее в избытке. Но как такое возможно?!
Я поблагодарила фею, пошла в комнату и села на диван. Мне было плохо, я с трудом могла дышать, в глазах темнело. Я не могла поверить в реальность происходящего и не могла понять, как мне принять этот подарок. Я не была готова к такому. Я привыкла экономить. Охотиться за жвачками. Откусывать маленькими кусочками. Прятать в коробочку. Я понимала, что еще немного – и за мной можно будет присылать карету из желтого дома. Неожиданные жвачки соседки убивали меня. В тот момент я смотрела в бездну, а она очень внимательно приглядывалась ко мне. Я сидела и чувствовала, что сейчас сорвусь, что нога уже скользит по обрыву…
Огромным усилием воли я заставила себя встать с дивана и подойти к телефону.
– Лен, – сказала я замогильным голосом в трубку, будто случилось ужасное, и враги сожгли родную хату, – прикинь, мне жвачки подарили. Много. Приходи ко мне, прямо сейчас.
Ленка оделась и тут же прибежала в мой двор. Я вынесла злополучный подарок и показала подруге. Она восприняла его спокойно, я бы даже сказала, равнодушно. Меня ее реакция немного обидела и в то же время успокоила: значит, мы справимся. Ленка вообще была психически уравновешенной девочкой – в отличие от некоторых.
– Вот, – сказала я, – возьмешь половину.
– Мне не надо так много! – попыталась отвертеться Ленка.
– Надо, – твердо возразила я, вскрыла упаковку и отсыпала Ленке жвачек – круглых, квадратных, пластинками, ромбиками. Красных, желтых, голубых. Мы тут же ими закинулись и пошли гулять. Фонари у нас во дворе не работали, тротуара практически не было, мы обходили пятиметровые лужи, надували пузыри и были счастливы.
– Вот сейчас встретим кого-нибудь, а я скажу: «Меня Катька жвачками закормила», – и Ленка предъявляла воображаемому завистнику растянутую на полметра жвачку.
Меня наконец-то попустило: неожиданный подарок, разделенный надвое, перестал давить на психику. Теперь ответственность за незаконное обогащение лежала на нас двоих.
Прошли годы, теперь жвачки есть в каждом супермаркете, но что-то не хочется. Я вообще перестала понимать, как можно постоянно что-то жевать и не глотать. Но случай с подарком однажды повторился. Когда мне было 20 лет, я прямо с улицы пришла в редакцию одной газеты и сказала:
– Возьмите меня.
И меня взяли. Газета была ежедневной, меня постоянно куда-то посылали, я моталась по городу, писала от руки заметки и интервью, потом набирала их на рабочем компьютере. И когда получила первую зарплату, ко мне в гости снова наведалась бездна. Она смотрела в меня черными глазами, а я сидела на полу и хотела одного – исчезнуть с лица земли. Я снова, как и в пятом классе, не могла поверить, что все это мне, зарплата почему-то показалась огромной. Меня бросало то в жар, то в холод, я не могла пошевелиться, позвонить Ленке я тоже уже не могла. В этот раз она бы точно меня не поняла.
Дальше началась совсем уж взрослая жизнь, я сменила много работ и профессий, но те наши детские вопросы остались по-прежнему актуальными: «А ты хорошо играешь в фантики? А сколько у тебя жвачек?»
СЮЖЕТ В ЭФИР НЕ ПОШЕЛ
Когда мне было 15 лет, я ходила в кружок журналистики, и однажды к нам приехала съёмочная группа местного телеканала. Они вообще любили нас снимать – придут, бывало, и вопросы странные задают: например, каков главный секрет журналистики? А мы откуда знаем? В тот раз они задались вопросом попроще: чего у вас, деточки, в школе происходит? И в меня камерой прицелились. А я тогда была наглухо заколоченным подростком и в принципе не была расположена с кем-то разговаривать. Тогда я им ничего не выдала, а вам сейчас – могу.
Что я помню хорошего о своей школе? А вот что – был у нас учитель истории, Борис Иваныч. Историю мы не знали, но на его уроки ходили с радостью: ждали, какую корку на этот раз отмочит Борис. И он нас никогда не разочаровывал. В школу Борис Иваныч пришел подготовленным: 20 лет боксерского стажа, 10 лет службы в милиции.
– Помню, – делился он с нами, – пришел я в школу на практику. Сижу на задней парте, строчу в блокнотике, дети орут, а учительница бегает по классу и кудахчет: «Закройте ротики, закройте ротики». Бесполезно. Ну я встал во весь рост да как рявкну: «А ну, завали хайло!» Тут же замолчали. А одному пацану я руку выломал, до он того меня достал! Так что вы думаете? Его родители мне еще спасибо сказали! Жаль только, говорят, что вы ему не ногу сломали: скачет же, козел!
Историк был высоким, плотным, голос его звучал громко и мощно, как рев слона. По школе он ходил медленно и важно, выпятив живот. Лысина его блестела так же, как и очки. Конечно же, Борис казался нам ужасно старым, на самом деле ему не было 60-ти. Он нам задавал конспектировать параграфы, и мы практически переписывали учебник от руки. А потом пересказывали. Борис внимательно слушал, иногда перебивая речь отвечающего гневным возгласом:
– А ну не загибай! Загибаешь!
Это означало, что ученик допускает ошибку в трактовке исторических событий. Спорить с Борисом было бесполезно.
Или вот, например, самостоятельная. Сидим, паримся, ни одной даты не помним, руки трясутся, а Борис шагает меж рядов и комментирует увиденное. Остановился возле одной из парт, молчит, а потом выдает громогласно:
– Кривоногов, ты что там? Смотрите-ка, – обращается к классу: – Учебник втащил в ширинку и сидит, скатывает из трусов! А ну, волоки свои кости сюда! Кидай их на первую парту!
Взъерошенный нарушитель тащит пожитки на первую парту, а Борис идет с инспекцией дальше. Тормозит возле очередной жертвы.
– Рыжкова! – восклицает он так, будто видит чудо морское. – Ты что, на вшивой козе решила меня объехать? Не выйдет! – и Борис вытаскивает у девчонки тетрадь из-под юбки.
Собственное разоблачение уличенная встречает достойно: она показывает вслед удаляющейся спине историка известный заокеанский защитный жест. Остановившись рядом со следующей партой, Борис долго и пристально изучает то, что парень пишет на листочке. Потом переводит взгляд на его спортивную куртку, на которой черными нитками вышито – «super». Борис качает головой:
– Нет, ты не супер, ты – фуфел, – и идет дальше.
Сволочью он не был, и пацаны в отношении историка испытывали противоречивые чувства – они его одновременно и ненавидели, и уважали. И долго думали, как им реабилитировать себя, вернуть попираемое учителем свое пацанское достоинство.
И додумались. На перемене перед очередным уроком сгоняли к остановке, где по причине наступившей свободы всего на свете стояла толстозадая бочка с разливным вином. Сосуда посерьезней, чем полиэтиленовый пакет, у пацанов не нашлось, поэтому в школу они победоносно внесли колыхающийся бордовый пузырь. Им-то они и намеревались огорошить Бориса. Начался урок. Борис, оглядев присутствующих, хлопнул по столу журналом и протрубил тему урока, вот честно, не помню, какую, потому что у нас уже началась своя история.
Пацаны налили из пакета в зеленую жестяную кружку и по очереди пили из нее, пригибаясь над партами. Причащались все – и приличный мальчик Илья, чья мама вела у нас астрономию, а сам он выражался умно и витиевато. И Андрюха, живший в поселке и потому приходивший в школу с каникул через неделю после начала занятий. Свое опоздание он объяснял тем, что не знал, что уже пора в школу, до деревни, мол, новости плохо доходят. Пил Вадик, про которого еще в 3-м классе учительница сказала, что ему нужно просто ставить тройки, чтобы он окончил девятилетку. И, конечно же, пил предводитель класса Ганс, отхлебывал из кружки и хихикал, обводя класс хмельным взором. На щеках бунтовщиков проступал преступный румянец, мы же, девочки, нервно оглядывались и ждали, чем же закончится это представление.
Странно, но Борис не заподозрил неладное, хоть запашок по классу стелился будь здоров. Он что-то рассказывал, а в это время в классе шел спектакль под названием «Страшная месть», а красная свобода в зеленой кружке вовсю плясала по партам.
А ведь Борис сам не раз признавался нам в своей любви к горячительному! Говорил, будто врачи запретили ему употреблять, иначе почкам хана. Помню, входит однажды наш историк в класс и с порога заявляет:
– Почему, думаете, у меня сегодня голос такой хриплый?
И сам же отвечает:
– А я вчера нажрался и песни орал.
– Так вам же нельзя, Борис Иваныч, – саркастически напоминаем мы, заботливые детки.
– Кто сказал, что нельзя? – с деланным возмущением трубит учитель.
– Вы же сами и говорили.
– А я, может, ящик кефира замахнул и орал.
О том, что в кефире содержится алкоголь, нас просветил как раз Борис. Он рассказал, что этот продукт при самом счастливом стечении обстоятельств может содержать аж 4 процента алкоголя! И если купить ящик прокисшего кефира, можно неплохо набодаться. Что мы тогда изучали, помню смутно. Кажется, французскую революцию.
Никто не узнал, а мы никому не рассказали, как пацаны натянули Бориса. Все было шито-крыто, и пацаны чувствовали себя отомщенными.
За два месяца до окончания учебного года Борис Иваныч умер и предстал перед нами в гробу. Мы стояли в школьном дворе, смотрели на его лысый череп, лежащий на подушке, и не понимали, что все это значит и как реагировать. Учителя плакали, а мы просто стояли. Такая вот история была у нас в 1995 году в одной калининградской школе. Ну что, подходит она вам для выпуска школьных новостей?