Выпуск №3

Автор: Юлия Подлубнова

 
Алина Витухновская – поэт из 1990-х. Как вспоминает Роман Сенчин, ее «потрепанная, зачитанная книжка» «Аномализм», добравшаяся из Москвы до Абакана, поражала, ибо это был «жуткий, онтологически жуткий текст», написанный 20-летней девушкой, не желающей жить той повседневной постсоветской рутиной, которой жило большинство ее сверстников. Готическая поэтическая звезда 1990-х, на чьи выступления ходили за мощной энергетикой, как на концерты иных рок-групп, завсегдатай московских рэйв-клубов, проведшая полтора года в тюрьме по обвинению (суд постановил: невиновна) в хранении и распространении наркотиков, симпатизант НБП времен «Бункера» и «Лимонки», жесткий либерал по самоопределению и лауреат премии «Нонкоформизм» в 2000-е, наконец, координатор движения «Республиканская альтернатива» и деятель оппозиции 2010-х, говоривший о выдвижении собственной кандидатуры на выборы президента, – Витухновская по-прежнему фигура медийная и ослепительно яркая. Может быть, настолько, что этот ошеломляющий блеск становится существенной преградой для восприятия содержания ее художественных высказываний. Тем более, есть устойчивое предубеждение, что они не очень меняются, и Витухновская не просто из 1990-х, но говорит теми самыми 1990-ми, давшими ей голос и большую, хотя и специфическую славу.

Однако новый сборник Алины Витухновской, – о том, что любая устоявшаяся поэтика способна развиваться, а любой поэтический феномен, каким бы раз и навсегда сформировавшимся он ни казался, всегда связан с контекстом той или иной эпохи; эпохи и контексты меняются, артикулируя подходящие им аспекты и как бы пытаясь смоделировать совершенно новый феномен, но тем самым только проверяется художественная состоятельность прежнего, в какой-то ядерной своей части не подлежащего переформатированию. Другими словами, стихи Витухновской при всей их очевидной похожести на написанное ранее не совсем то же самое – и это связано как с развитием самой творческой личности, так и со временем их публикации.

Итак, декорации Витухновской узнаваемы: пугающе мрачная Россия шатунов и заброшенных могил; боль, тоска и скрежет, зияние Ничто; непрекращающийся ни на миг кошмарный русский карнавал, в котором кровь не успевает сворачиваться, крик в состоянии прерываться. Эсэсовско-гулаговские полуживые-полумертвые, улыбающиеся оскалами полулюди-полузвери, солипсические полупредметы-полуоболочки – в общем, балансирование на какой-то безумной и тонкой в своем безумии грани экзистенциального пограничья, к которой по мере чтения даже привыкаешь, как иные привыкают к состоянию депрессии. И обязательно голос этого безумья: женский, меланхолический, ироничный, манерный. Такой ужасающе притягательный декаданс, такая феминизированная готика, такая пронзительная некроонтология. В 1990-е Витухновская не могла не завораживать, как завораживала группа «Агата Кристи» с поп-версией практически того же самого, но без феминной составляющей, или с ней, но лишь в названии группы. К макабрическим декорациям постепенно добавлялись экспрессивные манифесты: о пустоте, о диктатуре Ничто, о небытии, погибающем в бытие – острая смесь экзистенциализма и дзена, с несомненным учетом опыта русского иррационализма – от Достоевского до Мамлеева. Прав был Дмитрий Дзюмин, когда в 2009 году писал, что поэзия Витухновской – «не поэзия в привычном смысле, а утрата поэзией самой себя – превращения поэтического творчества в “жуткую пытку текстами” – осмысление поэзии как ИЗВЕРГАЕМОГО СГУСТКА, экзистенциальной структуры не-бытия, чувственной и погибающей». Витухновская к этому времени уже состоялась как мыслитель-экзистеницалист, доказывать кому-либо свою поэтическую состоятельность смысла не было.

И все-таки несмотря на жуткий художественный антураж и философический максимализм тексты Витухновской существуют в пространстве имитаций, где означающее вовсе не равно означаемому. Репрессии восхитительны, а Освенцимы прелестны? Вряд ли Витухновская думает именно так. Повешенная изысканно детсадовская Жюстина? Никто не говорит про детсад, мимо которого идешь каждый день, зевая, на работу. Мертвостатуи в татуировках? Красиво звучит, спору нет.

Шаламова Варлама
Шалава умирала
И в горькую баланду
Вдруг ландышем упала.

Общее ощущение: на тебя обрушивается бодлеровская «Падаль», помноженная на депрессивные русские реалии и гламурный постмодерн без берегов.

В «Меланхолическом конструкторе», состоящем из текстов последних 20 лет, любые табу по-прежнему самозабвенно нарушаются, и по-прежнему их нарушение сопровождается мерой самолюбования, но есть здесь и другое, появившееся, скорее, у зрелой Витухновской и свидетельствующее, что перед нами не просто игра в слова: накопленный опыт сознания, ни на секунду не забывающего о враждебной чужеродности объективаций и иллюзий.

Витухновская оказывается способна на спокойное драматическое высказывание – если разбираться, не менее жуткое, чем любые кровавые и мучительные сцены в стихах:

Стоит стена. Беда случится ни за что.
Случится горе так или иначе.
И не висит на вешалке пальто.
И не висит. И ничего не значит.

Способна на прорывающуюся искренность, разумеется, не добавляющую в общую картину какого-либо оптимизма:

Где иванова печь –
Эсэсовская печаль.
Хочется лечь,
Превратиться в деталь…

Ну и коронные мифопоэтические составляющие – оборотничество и зеркальность – вовсе не только повод для игры:

Я затем даю себя убить,
Чтоб в шубийство кутаясь в мороз,
Ты бы мог рукой пошевелить,
Как когда-то шевелился хвост.

Перед зеркалом ты рыжий, шерстяной,
Словно зверь с чудовищем внутри.
Ты однажды отразишься мной.
Я скажу тебе: «УМРИ, ЛИСА, УМРИ».

Получается, что, с одной стороны, Витухновская последовательно работает в пространстве хоррора, с другой – в ее текстах дышат почва и судьба и имеет значение степень самостояния говорящего субъекта. «Меланхолический конструктор» – гремучая и прекрасная в этой гремучести смесь первого и второго. А тяготение ко второму как раз и являет потенциал развития поэтики Витухновской – в сторону мрачного и прочувствованного экзистенциализма, прошедшего апгрейт постмодерном.

Может быть, в таком случае действительно не важно, кто ты: Витухновская подчеркнуто отказывается от литературных определений и идентичностей. Какую бы форму высказывания она не выбирала – рифмованный стих, верлибр, прозаическая максима – речь ее аутентична и предельно стихийна. «“Если бы мы любили своих детей, у нас бы не было войн”, – нет, напротив, если бы вы любили своих детей, у вас бы не было детей», – высказывание из книги «Человек с синдромом дна» (2017) не менее суггестивное, чем любой стихотворный текст.

Чего не хватает в «Меланхолическом конструкторе»? Если рассматривать сборник как своеобразный итог, подведение которого необходимо для осуществления дальнейших поэтических шагов, то все здесь на месте: феномен представлен в целостности и в развитии. Тем не менее заметно, что идеи и амбиции Витухновской-политика практически остаются вне его пространства, в то время как художественные и в частности поэтические высказывания Витухновской последних лет носят политизированный характер (отсылаю к подборке «Пролетаршие», представленной в 129 номере «Лиterrатуры»). Нынешняя Витухновская осваивает новые территории, и потому ее обновляемые дискурсы вписываются в очень интересные контексты, где привычные для сравнений Андрей Родионов или Всеволод Емелин уступают место новой социальной поэзии, исходящей в том числе из радикальных поэтик конца 1990-х – начала 2000-х и дающей новое дыхание поколениям «детей перестройки» – см. публикацию «Я хочу только тебя и пытки» еще одного enfant terrible русской поэзии Елены Костылевой на портале «Сноб».