Выпуск №18
Автор: Марина Хоббель
Прежде чем говорить о феномене «обнуления» применительно к женскому письму и вообще женскому творчеству, следует, наверное, упомянуть, что любая культура на протяжении своего существования проходит через «обнуления», это естественный процесс, хотя, может быть, и не слишком приятный для всех его участников. Недаром есть расхожее выражение «все новое – хорошо забытое старое». Думаю, все мы не раз сталкивались с «открытием старого», натыкаясь на не слишком известное произведение, скажем, начала прошлого века и удивляясь не только актуальности поднятых автором проблем, но и тому, что это произведение по каким-то неведомым причинам практически никому не известно. «Обнуление» в культуре – это, увы, неизбежные издержки формирования традиции, однако при культурной преемственности оно всегда частично: традиция оставляет избранные имена, остальные со временем забываются, и чем больше мы удаляемся по временной шкале, тем меньше сохраняется имен от той или иной прошлой эпохи. Разрыв традиции приводит, соответственно, к полному обнулению и исчезновению культуры.
Первичное «обнуление» культуры происходит обычно через поколение. То есть поколение «детей» еще усваивает пласт культуры родителей в ее многообразии, а вот для «внуков» уже отсекается все «несущественное», чтобы было куда вместить культурный пласт своих «родителей» и поле современной им культуры. Тут, конечно, на повестке возникает старый-добрый вопрос: как определяется это несущественное?
Людям нравится верить, что есть какой-то специальный «суд истории», который все решает, причем правильно. Именно благодаря ему кто-то остается в веках, а кто-то забывается. На самом деле в этом якобы беспристрастном суде, конечно же, много случайностей, обусловленных доминантными воззрениями и интересами на данном культурном отрезке, которые в свою очередь тоже довольно случайны.
В наше время к этому добавляется еще одна проблема, а именно тотальное перепроизводство смыслов. Людей на планете становится все больше, культурных продуктов и явлений, соответственно, тоже. Уследить за всем невозможно, поэтому мы все чаще полагаемся не на себя, а на «экспертов», когда дело касается и прошлой культуры, и культуры родителей, и даже современной нам культуры. И тут себя манифестирует еще один вопрос: кто эти эксперты, кто «судьи», и на каком основании они ими являются. Присмотревшись, опять же легко понять, что элемент случайности играет большую роль и тут тоже. Экспертами становятся те, кто хочет ими стать и у кого есть для этого ресурс, статус, возможности и далее по списку.
Если мы вернемся к тем избранным авторам и произведениям, которые переживают «обнуления» и остаются в культурной традиции на протяжении по крайней мере нескольких поколений, то что же имеется в виду под их случайностью? Вовсе необязательно случайность подразумевает, что сохраненные традицией произведения и авторы недостойны своей позиции, а вместе с ними существовали какие-то другие гении-современники, которые не получили признание или были забыты. Такой вариант, конечно, возможен, но тут мы имеем дело с так называемой «систематической ошибкой выжившего», которая означает, что мы делаем выводы на основании данных по «выжившим», не учитывая данных по «погибшим». Так и в литературе у нас есть доступные данные по тем, кто остался, но не по тем, кто исчез. Последних надо специально искать, доставать из небытия, откуда мы делаем якобы логический вывод, что, допустим, Гомер остался, потому что он гений, а все остальные безвестные сказители забылись, потому что они не дотягивали до уровня Гомера. Хотя на самом деле вполне может быть, что Гомеру просто повезло больше, чем всем остальным, его произведения было проще запомнить, они были более понятны для массового слушателя, ну и так далее. Это не отменяет, конечно, достоинств самого Гомера и его произведений. Существует, впрочем, и противоположный взгляд на оставшихся, назовем его пессимистически-нигилистическим: на самом деле истинные гении как раз исчезли, нам же досталась из предыдущих эпох одна ерунда. По теории вероятности истина должна быть где-то посередине, и мы можем равно предполагать наличие гениальных творений как в исчезнувшем, там и в оставшемся.
Как бы то ни было, то же самое применимо к более близкой нам по времени литературе, современной нашим «дедам» и «прадедам». Оставшееся на слуху не отменяет достоинств того, что забылось. Возможно, забытое было не менее интересно, чем оставшееся. Сплошь и рядом мы читаем о нежданных «открытиях» произведений, которые предвосхитили свое время, не нашли своего читателя, но вдруг всплыли через пару поколений – и поразили всех прекрасным стилем и вневременным звучанием.
В такой ситуации неизбежного частичного «обнуления» культуры вполне естественно предположить, что при многовековом господстве патриархата произведения женщин были тем первым, что отсекалось при переходе из поколения в поколение. На них еще современниками ставилось клеймо «недолитературы», «недоживописи», баловства, чего-то ненужного и несерьезного, существующего только для этой конкретной женщины, но принимаемого остальными лишь до тех пор, пока она успешно выполняет другие свои общественные обязанности. Вспомним в этой связи знаменитую картину «Поэтесса» Фрица Бюлера, где как раз изображена женщина, манкирующая своими прямыми «женскими» обязанностями и подвергающая тем самым риску всю свою несчастную семью. Посыл автора предельно понятен: хватит заниматься ерундой, женщина, и воображать себя поэтессой, иди лучше свари суп, накорми детей. Наверное, те авторки ХIХ века, которые, будучи женщинами обеспеченными и праздными, могли (в отличие от «Поэтессы») позволить себе заниматься литературой и иногда даже по совместительству держать литературный салон, еще как-то воспринимались собственным поколением, но исчезали при переходе к следующему, потому что о них, конечно же, молчали критики – тогдашние эксперты, которые все были мужчинами.
Чтобы противостоять «обнулению» и отсутствию преемственности, нужна, понятно, планомерная работа. Сейчас ситуация не в пример лучше, чем в ХIХ и ХХ веке, однако до сих пор у нас весьма реальна бОльшая власть экспертов-мужчин и попутное обесценивание экспертов-женщин, отсутствие интереса к их мнению или интерес постольку, поскольку они высоко оценивают признанных мужчин и не ставят под сомнение их превосходство.
На этом пути планомерной работы неизбежно приходится чем-то жертвовать, потому что, как известно, нельзя объять необъятное. Недавно я разговаривала с одной белорусской авторкой, которая сообщила, что не читает литературу на русском языке. Она для себя решила, что при прочих равных не может тратить на это время и определила своим приоритетом литературу на белорусском языке. Можно, конечно, спорить, насколько такое сознательное ограничение своих интересов продуктивно во времени, однако не обязательно подходить к проблеме совсем уж радикально. Как мне видится, гораздо более продуманным вариантом выбора было бы ограничение не столько по поступающей информации (input), но по собственной экспертной деятельности (output).
И я думаю, что как раз тут мы, пишущие о литературе, сталкиваемся с большой ответственностью. Как показывает исторический опыт, в конечном итоге именно критическая метадеятельность определяет, что останется, а что исчезнет. И если для современного критика выбор будет стоять между, условно говоря, пятидесятым по счету отзывом на очередную халтуру Виктора Пелевина или первым отзывом на талантливый дебютный роман женщины-писательницы, то приоритет, мне кажется, очевидно должен быть за последним, даже при том, что отзыв на Пелевина наверняка будет прочитан большим количеством людей. Первоочередная задача критика мне видится в том, чтобы направлять внимание туда, где его явно не хватает, а это по-прежнему литература, написанная женщинами.
Безусловно, в последнее время для женского присутствия в литературном пространстве делается больше, чем когда бы то ни было, и мы действительно можем наблюдать постепенное перемещение гендерных исследований, феминистской критики и женской литературы из положения маргинального явления в статус актуального, из периферии в центр. Этот процесс, похоже, уже не остановить, он прошел свою точку бифуркации, перевалил через tipping point, и женская литература, женская критика уже заявили о себе настолько, что вернуться к прошлому состоянию исключительно патриархального доминирования кажется невозможным, если только не произойдет общий откат типа того, что мы наблюдаем в Афганистане. Но это, понятно, очень маловероятно. Даже то, что новые тексты, новые женские инициативы встречаются троллингом со стороны патриархальных институций и соотносимых с ними статусных персонажей, говорит о том, что эти явления заметны, их невозможно просто проигнорировать, как это бывало еще некоторое время назад.
Однако это не значит, что путь пройден и никаких проблем больше не существует. Попытки замолчать проделанную работу приходят со стороны не только явных патриархалов, но, как ни парадоксально, иногда самих женщин. Разумеется, корни этого вопроса тоже растут из столетий патриархального доминирования. Мужчины избегают цитирования, во-первых, исходя из старых представлений со всеми сопутствующими клише (женщины бездарны, глупы, истеричны, их интересуют только частности, да что они вообще могут ценного создать, даже нет смысла читать и т.д.), а во-вторых, быть может, потому что интуитивно чувствуют, что теряют прежний статус центра, единственной референтной точки и окончательной экспертизы, и хотят отправить конкурента в прежнее небытие. Женщины, со своей стороны, потому что еще не осознали, что сфера их деятельности существенно расширилась и уже нет той острой нехватки мест под солнцем и издательских ресурсов, к которым они привыкли. Но эта проблема так или иначе есть. Мужчины игнорируют женщин, женщины при этом охотно цитируют мужчин, чтобы повысить экспертность своего высказывания в рамках патриархальной традиции, молодое поколение феминисток объявляет себя первопроходцами, сбрасывая со счетов или не зная сделанного до них. И мне кажется, замалчивать эту проблему не стоит по многим причинам, прежде всего потому, что тут вопрос не столько личный (меня не заметили, мой вклад не оценили), сколько институциональный, то есть в конечном итоге вопрос преемственности и формирования культурной традиции.