Выпуск №23

Автор: Наталья Стеркина

Принимаясь за чтение книги иноязычного автора, читатель попадает под чары переводчика. Э. Хемингуэя знают благодаря Р. Райт-Ковалевой и И. Кашкину, А. Сент- Экзюпери — Н. Галь. Роман Э. М. Ремарка «На западном фронте без перемен» прочитали в переводе Ю. Афонькина… Английский, французский, немецкий — базовые языки западно-европейской и американской литературы. А как обстоит дело с идишем?

За переводы произведений нобелевского лауреата И. Зингера взялся Л. Беринский, Шолом-Алейхема переводил М. Шамбадал. «Идиш никогда не был языком, на котором удобно… составлять школьные задачи по физике или подавать апелляции в суд», — говорит современный писатель А. Мамедов. Идиш — это еврейский бытовой, разговорный язык. Значит, и переводы должны избегать особой причесанности и лоска… Недавно появился еще один перевод с идиша — это роман «Балут» Исроэла Рабона (Jaromir Hladik press, С-П, 2024, 208 с). Этот «роман предместья» (с таким подзаголовком книга вышла в 1934 г.) перевели на русский язык Е. Домникова и В. Дымшиц. Издание осуществлено при поддержке Польского  Культурного центра в Москве. В книгу в качестве приложения включены «Записки 1939 г.»

Имя Исроэла Рабона, возможно, известно читателям по его роману «Улица» (перевод В. Дымшица, 2014 г.). Теперь же можно познакомиться с поздней прозой писателя, родившегося в городе Лодзь в 1900 году и прожившего там до 1939 года, погибшего в 1941 году в Вильнюсе. «“Балут”, — пишет во вступительной статье В. Дымшиц, — сложный формальный эксперимент, сочетающий в себе реализм и высокий модернизм, инфернальный урбанизм, восходящий к Бодлеру, и откровенную бульварщину, сентиментальную мелодраму и кровавый нуар, черты романа-фельетона и приемы современного автору кинематографа». Все указанное переводчиком внимательный читатель обнаружит в романе. Но начнем с конца — с кинематографа.

 «Мальчик лет семи-восьми идет по улице» — таков зачин. Но это же типичный сценарий! Автор использует глагол движения в настоящем времени (как и положено в сценарии), несовершенный вид (имперфект) позволяет проследить протяженность во времени, он «одну руку… держит в кармане, другой-машет прутиком… прутик посвистывает… мальчик от радости приплясывает». Рабон фиксирует внимание на деталях, дробит действие на фазы. Жара. Тени совсем нет. На мальчике суконная фуражка с большим козырьком, защищающим от солнца. Но солнце злое, нещадно высвечивает и рваную тужурку мальчика, и черное дно канавы, в которой валяются обрывки газет, битая посуда, сломанные ободья, рваные ботинки. Канава — место отдыха. Мальчик, его зовут Йосл, растягивается на земле и пытается заснуть. Кроме него? в канаве еще двое, они уже крепко спят. Рабон сравнивает их с купальщиками, отдыхающими на берегу.

Балут — предместье Лодзи, здесь живут бедные ткачи, с утра до ночи сидящие за станками, здесь бедные деревянные халупы жмутся друг к другу, здесь дорога в выбоинах и рытвинах. Абсолютно реалистическая картина. Но только зачем на краю канавы торчат два высоких черных дерева, на которых никогда не бывает листьев? Эти вертикальные линии даны по контрасту с горизонталью улицы предместья, они привлекают внимание. Жители  зовут их «мертвецами». Летом женщины сушат на ветках белье, а мальчишки, играя в карты в канаве, вешают на них свои тужурки. По законам сценария написан и такой эпизод: зимой кто-то попытался срубить ветки для своей печки, местный громила Гершл Бычик пишет объявление печатными буквами: «Кто тронет хоть ветку — убью. С уважением…» — и остается охранять «мертвецов», как верный пес. Этот персонаж чем-то напоминает незабвенного Беню Крика, придуманного И. Бабелем. Между биндюжниками Одессы и хулиганами Балута в десятые годы двадцатого  века, вероятно, можно найти сходство…

Выразительные киноэпизоды — это один из стилистических приемов Рабона, в этом он не одинок, многие модернисты использовали монтаж, деление на планы. Первая глава называется «Народное гулянье» (всего в романе пять глав), в ней сочетаются элементы бульварного романа с его натурализмом, эротикой и сентиментальностью со строгой структурой сценария. Мальчик Йосл идет на Грабинки (так называют жители пустырь на окраине Балута) «на праздник». Его глазами мы видим все происходящее: «Парни и девки рассаживаются на сухой траве… Вокруг разнузданно и грубо смеются… Из карманов вытаскивают бутылки… Какой-то парень рассказывает о своих «подвигах»… бьет себя в грудь, мол, не брешет… Посреди пустыря жабой распластался силач Гершл Бычик… поодаль от него сидят шесть его «невест»… Одна из них встает и начинает танцевать…»

Танец Зошки выписан экспрессивно. Здесь уместно вспомнить и Кармен, и Нунчу (героиню одноименной «сказки об Италии» М. Горького). В этом танце – эротика и отчаяние. Образуется круг, в центре — Бычик. Зошка то и дело наклоняется и взъерошивает ему волосы, он ее господин. В руках парней нагайки, хлысты, арапники. Щелкая ими, они как бы кричат «браво». Бычик требует: «Шанта!» Шанта — особый жанр уличного танца. И весь круг скандирует: «Шанта!» Сверкают лезвия, парни одновременно вытащили выкидные ножи. Зошка, поочередно целуя каждый нож, втыкает их в землю, образуется круг в круге. Скинув блузку, она начинает танец апашей. «Ноги бешено бьют в землю, руки взлетают, зубы скрежещут, кажется, кого-то закалывают…»

Йослу жалко девушку, ему неприятны грубые парни. Он отходит в сторону и оказывается возле старика с ящиком, который зазывает: «Кинематограф! Кинематограф!» Так Рабон устраивает показ «фильмы» прямо на гулянье. «Этот ящик устроен как шарманка. Одно колесико крутит картинки — коронацию царя или смерть бандита Зигомара — их показывает увеличительное стекло,  а другое — играет марши». Хозяин ящика Нуте — добрый ангел Йосла, он показывает мальчику кино, увещевает не посещать гулянки, чтобы не стать таким же хулиганом, начать учиться, ведь он уже умеет писать свое имя, утешает его в тюрьме, где оба окажутся за якобы нарушение порядка.

Йосл жалостливый, впечатлительный мальчик. Проходя мимо мрачного здания живодерни, он слышит лай, вой, стон собак. Ему кажется, что приговоренные к смерти животные взывают к нему, просят спасти их. Он затыкает уши, плачет от бессилия. Этих собак спустит на залезших в пруд парней и девок злобный хозяин живодерни Войчех: «Бордель из пруда устроили!» Он мечется, размахивая нагайкой по берегу, стаи разъяренных псов бросаются на людей. Страшная, кровавая битва между пьяными парнями и обреченными на погибель собаками  описана так же очень ярко, экспрессивно. Кровь фонтаном, слюни, пена, клыки, свистящие в воздухе нагайки, сверкающие ножи, железные прутья, лай, вопли, стоны, крики, ругань… «Балут, — пишет В. Дымшиц, — идеальная декорация для писателя, которого всегда привлекало маргинальное, безобразное, темное, страшное. Рабон настоящий “проклятый поэт”, воспевающий цветы зла».

Сюжет романа несложен: Йосл и его младшая сестра Миреле остаются сиротами, их мать, надорвавшись на тяжелой работе за ткацким станком, умирает во время родов (остается младенец), отец умер незадолго до этого. Детям приходится самим заботиться о себе — добывать деньги, вести хозяйство. Младенца пока берет к себе жена богатого и скупого домовладельца ребе Эли, но тот уже вынашивает планы, как сдать ребенка в приют. Йослу приходится идти продавать бублики, этим занимаются почти все мальчишки, среди них много хулиганов и воришек. Рабон в духе романов 19-го века показывает социальное неравенство, здесь он обходится двумя красками — черной и белой…

Йосл, продавая бублики, всегда подвергается опасности — мальчишек гоняют полицейские Он научился прятаться, убегать. Некоторые из полицейских отличаются особой жестокостью. Вот в руки одного из них и попал мальчик: «Кулак полицейского подбил глаз, рассек губу… Йосл больше не плакал, не сопротивлялся, его тащили, как безжизненную куклу». В тюрьме он встречается с Нуте, которого постоянно сажают за его «кинотеатр», здесь же оказывается мальчик Янкл, один из самых отпетых хулиганов. В описании жизни детей можно, с одной стороны, обнаружить влияние Ф. М. Достоевского («слезинка ребенка»), с другой — Ч. Диккенса. Горести маленького Йосла сродни страданиям маленького Оливера Твиста. Перед тем как выкинуть Йосла из тюрьмы, его страшно избили, чтобы запомнил, что без патента на улице торговать нельзя. «От ударов, вонзающихся в щуплое тело как ножи, Йосл стал белым как полотно». На улице зима, Йосл плетется домой — у него нет ни денег, ни еды…

На этой ноте Рабон оставляет своего маленького героя, но продолжает линию богатого ребе Эли. Домой должен вернуться, закончив курс в Киеве, его младший сын. Он стал доктором. Рассказом о детстве Мойше, вполне благополучном, который, конечно, никогда не общался, даже ни разу не разговаривал с такими мальчиками, как Янкл и Йосл, Рабон заканчивает роман. Создается впечатление, что оборвалась пленка на вставном эпизоде (в фильме, например, это могли быть воспоминания ребе Эли о детстве сына), и показ прервался… В. Дымшиц пишет: «Это не открытый финал, это полное отсутствие финала…» Это странный неоконченный роман. Но ведь именно в таком виде автор и опубликовал его…

Безусловно, сюжет не был важен автору. Например, в определенный момент он обрывает рассказ о маленькой Миреле, покупающей на рынке овощи и готовящей субботний ужин. Достаточно было лишь наметить линию сиротского детства. Зато в романе постоянно мелькают колоритные второстепенные персонажи. Одна из них Ханна по прозвищу «шолом-алейхем». Она отказывается читать бульварные романы, которые ей постоянно предлагают, ее любимый автор Шолом-Алейхем. А соседи поднимают ее на смех — не может фамилия писателя звучать, как «здрасьте». В. Дымшиц пишет: «Рабон отчетливо намекает на то, что “народный писатель” Шолом- Алейхем очень далек от народа. Сам Рабон описывает поведение “массового человека” языком дешевых романов, которые читает и предпочитает этот ”массовый человек”».

Итак, Рабон экспериментирует с различными массовыми жанрами. Свои романы-фельетоны он публиковал в еврейских газетах Варшавы и Лодзи. Но он же был и литературным критиком, и переводчиком современной поэзии с польского, французского, немецкого и русского… В. Дымшиц перевел роман своего коллеги-переводчика, идишистского писателя, смелого экспериментатора-модерниста, тщательно откомментировал его, теперь «Балут: роман предместья» доступен русскоязычному читателю. Произошло открытие поздней прозы, как пишет В. Дымшиц, «самого странного, самого горестного среди еврейских писателей ХХ века».