Выпуск №23
Автор: Дмитрий Дедюлин
«ВЕЩИ И УЩИ»
«Вещи и Ущи» – великая книга, потому что она – чистое осознание в Истине.
Люди «понимают», хотя их «понимание» не более чем отрезок прямой, замкнутый их конечностью, да даже рукой, не только смертью.
Осознание в Истине есть Жизнь Вечная, её край, которым Она касается Поэта.
Пока люди – эти акробаты – ходят на руках вместо того, чтобы встать на ноги, Поэт создаёт Книгу.
Книга сия – мицелий, родовое гнездо, откуда Поэт выбирает, куда ему идти дальше из-под навеса умерших листьев. Отсюда началось его понимание мира, узнавание вещей, которые он называет. В этом смысле эту Книгу Искусство роднит с книгой стихотворений Рильке «Новые стихотворения». Рильке рассматривает вещи, отталкивается от них, возвращается к ним. (В книге «Новые стихотворения».)
Горбунова тоже кружит вокруг Вещей, как хищник, как сокол-сапсан над сусликами, как ягуар играет с ежом и ждёт, что ёж «распрямится», осторожно касаясь его лапой. Но Вещи круглы и опасны.
И Книга сия – Книга Начала – она потенциальна. В ней много всего. Уже потом Поэт выберет своё Дао.
Такие вот книги нравятся многим, потому что Потенциальность даёт свободу. Часто мнимую. Но кто это разбирает?
Читатель – самоубийца, падающий с 65-го этажа небоскрёба.
Потенциальность есть, например, в «Преступлении и наказании» (единственная книга Достоевского, нравившаяся такому зоилу ФМД, как Бунин).
«Нас ещё не учат», – сказал Анненский о «Преступлении и наказании».
А я бы сказал: нас не ведут нежными мамиными руками
Лунатик сам волен справиться с опасностью
Или ему это кажется?
МАРИАННА ГЕЙДЕ
метафизический нигилизм
Гейде развоплощает мир. Поначалу автор подвергал нигилистической провокации трансцендентные начала жизни, пользуясь для этого якобы «научным мировоззрением» и «естественно-научным» матерьялизмом как инструментом и одним из рычагов Архимеда, коих много, коих бессчётно. Но, осознав и это «мировоззрение» как шоры, автор просто сводит всё к Небытию. Он безусловно один из нижних холодных ангелов Мировых Вод – один из косморептилий, и космы читателя развеваются от ужаса – успокою тебя, дорогой читатель, – навеки. Я просто шучу.
А вообще онтологические сомнения Гейде важны, ибо «мир подходит к концу», ибо «реальность» нелепо и грубо смикширована, ибо подмена смыслов состоялась. И Гейде выводит нас к апофатическому состоянию незнания, которое синонимично. «Чему?» – спросите вы. И я отвечу. Тем практикам буддийских монахов, на которых – практиках и монахах – держится Вселенная. Гейде – дератизатор, автор убивает крыс дискурса, которые его, дискурс, грызут и убивают, которые сводят любое помышление к симуляции.
Наша цивилизация превратилась во многом в коллекцию трэша, который должен быть сожжён.
Вот, например, Гейде множит интерпретации мифов, тех самых, сакральных, что живут в великих произведениях литературы. Интерпретации эти – оси колеса. И чем больше их, тем больше крутящий момент. Тем быстрее сознание доходит до неслышного звона, до точки безумия, в которой мы узнаны. Я не кавычу.
В каком-то смысле Небытие аналог Бытия.
И в этом смысле холодные ангелы равны горячим.
Представьте себе зеркало со множеством сторон и перед каждой стороной стоит человек. И каждый видит в зеркале свою птицу. Но эта птица одна и та же.
Эта птица лишена свойств. И у неё есть всё, что отражают, каждое по-своему, бесчисленные зеркала Вселенной.
МРАК ТВОИХ ГЛАЗ
Масодова я начал читать поздно. Уже после его славы. После «Нацбеста» и пр. Примерно в середине десятых. Сначала я прочёл «Небесную соль», потом «Черти». И понеслось.
Да, Масодов ведом концептом, но лучшее у него – его рассказы, они свободны от этих построений. Довольно выморочных. Которые впоследствии абсолютно оправдались. Может быть, даже благодаря своей выморочности.
Мы все пионеры, которых закапывают в котловане, предварительно убив сапёрной лопаткой, щитом гоплита – мастерком строителя. Великая Ложа неусыпно бдит над миром. Расправляя свои сети то тут, то там.
А так-то субстанция мертвечины – этот тот самый Советский Союз, который убили в 90-е, чтобы создать пластмассовый мир. Советский Союз, который исходил кровью в бандитских разборках и умирал на холодном бетоне где-нибудь в метро, уткнувшись в пол невзрачным лицом несчастного нищего — бывшего интеллигентного человека. Государство взимает ренту с граждан, но не обещает долговечности иллюзии. Вернее, всем его обещаниям грош цена.
И вот в этом противостоянии живого мёртвому родилась проза Масодова.
Концепт безусловно идёт из почки боли, как инверсионная проекция этой боли – болит мёртвая нога. Но с самой прозой, с самой почкой боли он связан механически. Хотя обоснование органической связи есть. Но для того чтобы найти эту связь, надо ступить на скользкую дорогу Веры (девочка Вера), не каждой жертве это под силу.
А что такое эта почка? Это постставрогинская проза. Всё те же проклятые вопросы потусторонни. И герои напряжённо всматриваются в проклятое зеркало и шевелят губами, но не могут понять, в чём разгадка.
Мы убили Советский Союз. Но он пришёл к нам отомстить, нам отомстить. В медвежьей шубе, опухший от тоски, со взрезанными венами и что-то бормоча опухшим чёрным языком.