Выпуск №23

Автор: Татьяна Бонч-Осмоловская

 

Мария Галина. Ниневия. Пред. Марка Липовецкого. Серия: Слова Украïни. Лондон: Freedom Letters, 2024. 138 cc.

Марiя Галiна. Нiневiя. Дніпро: Герда, 2024. 52 cc.

 

 

Летом 2024 года у Марии Галиной вышли из печати две книги: «Нiневiя» (издательство Герда, Днiпро) и «Ниневия» (серия «Слова Украiни» издательства Freedom Letters, Лондон). Замечу, что издательство Freedom Letters не является российским, более того — его сайт уже закрыт к просмотру из России за издание книги Владимира Сорокина, а другая его публикация, «Мышь» Ивана Филиппова, удостоилась окрика российского генерального прокурора. Названные две книги стихотворений — это разные книги не вполне идентичных, как следует из сопоставления аннотаций, авторов, хотя все стихотворения первой присутствуют в переводе (я настаиваю) во второй. Первая адресована украинскому читателю и является первой большой публикацией украинской поэтки Марiи Галiной, вторая — русскому и представляет собой восьмую книгу стихов Марии Галиной, вслед за опубликованными на русском языке в Москве, Нью-Йорке, Париже и Латвии. Была еще книга стихотворений, изданных в 1993 году в Одессе, но сама Галина, кажется, не включает ее в перечень основных книг.

В издании на русском — большое предисловие Марка Липовецкого, в украинском – только краткая аннотация. Означает ли это, что Марiю Галiну не нужно представлять украинскому читателю или же что еще нет критиков, умеющих говорить о ней? Русскоязычное издание по объему больше, и не только благодаря сплошному размещению на странице в украинском, в нем больше стихотворений.

Дело, понятно, в языке. И это принципиальный и больной вопрос, так что не будем от него бегать. Мотив прощания с языком, ломки языка, предательства языка относится только к русскому языку и присутствует только в русскоязычном издании: «нужно изобрести какой-то новый язык / поскольку старый стал мертвым / он умер двадцать четвертого февраля 2022 года». Русский язык умер в Украине, де юре и де факто. К слову, воюющая сторона не всегда отказывалась от языка агрессора: так, для российского культурного общества начала XIX века наполеоновские войны были сильным стимулом отказаться от франко-русской диглоссии, но в то же время в послевоенной России ХХ века в школах продолжали изучать немецкий как язык вероятного противника, готовясь, как обычно, к прошедшей войне. Возвращаясь к русскоязычному сборнику стихотворений Марии Галиной, она говорит прямо:

 

я пишу это на языке

который нас убивает

 

Способная прочитать обе книги, но не решающаяся писать на украинском, я тоже пишу это эссе на русском языке и буду, где возможно, приводить параллельные цитаты на обоих языках.

Один из повторяющихся мотивов книги Галиной на русском — это мотив лишения языка. И эта книга для нее, по-видимому, жест прощания с русским языком. Авторка фиксирует боль от потери языка, самолично извергнутого изо рта: «как тебе живется / с вырванным языком / душа моя». Это боль, на которую авторка идет осознанно, переходя на украинский после многих лет работы на русском. И находит уже возможность обыграть омонимы:

 

будь у меня язык

как бы я ублажала тебя мой принц

 

– ведь язык это не только ценный мех, ой, то есть, средство речи, но и доставления наслаждения, эмоционального ли, интеллектуального или эротического, всех видов удовольствия, освоенных Шехерезадой.

По моему мнению, язык не убивает. Убивают пули, снаряды, ракеты, дроны, приказы командующих, претворенные в действия рядовых. В то время как даже яд пропаганды, страшное оружие войны, убивает не напрямую, но опосредованно. Язык? Убить можно словами, идеями, мыслями, выраженными на любом языке. Или ранить:

 

Замазали назву вулиці

Оновили укажчик до сховища.

 

И понятно, почему замазали, и что за «назва» — до войны улица носила имя русского писателя или поэта, режущее как нож в сегодняшней Одессе. На русском требуется более развернутый параллелизм:

 

замазали черным название улицы

обновили красным указатель к убежищу

 

— потому и замазали черным, что надо было обновить красным старую надпись времен второй мировой*. Потому что война вернулась в город. В украинском названия цветов отсутствуют, текст более лаконичен, и я рискну предположить, что это оригинал, тогда как для русского перевода понадобилось уточнение.

И в других случаях стихотворения на украинском звучат ярче, представляются оригинальными, часто рифмованными, в то время как русские — свободными переводами:

 

Поки вона живе місто стоїть на місці	пока она жива город стоит на месте
Лисенята що гублять виноградники Виноградні равлики та садові слимаки Жуки у червоному однострої	маленькие лисы которые губят виноградники виноградные улитки и садовые слизни жуки-солдатики в красных мундирах

 

В ином случае авторка оставляет вкрапление украинского («дах» — крыша) в русском тексте:

 

Вона спочатку каже ах а потім каже ух Коли пливе по морю дах то аж стискає дух

сперва она сказала ах потом сказала ух когда плывет по морю дах захватывает дух

 

И помилуйте, что звучит эмоциональнее?

 

Ось як добро з добром мірялися хуями

вот как проистекала битва добра с добром

 

И то, что на украинском называется явно, на русском ограничивается эвфемизмом или литотой:

 

Воєнними звітами які оновлюються кожні п’ять хвилин Смертями розладом розпачем відчаєм у новинних стрічках

военными сводками сменяющими друг друга   не зависящими от тебя новостями

 

Смерть, боль, отчаяние — сейчас это для украинцев, боль и скорбь украинцев.

Нужно отметить, что цвета в этой поэтической коллекции называются прямо, цветовосприятие резко обостренное: красный, синий, фиолетовый, «золото зелень охра», волна — зеленовата, помідори — червоні, баклажан — фіолетовий. Перечень переходит в тавтологию «малина малинова» («малина малиновая»), в трюизм, «Соти медові» («соты медовые»), напоминая, из литературного, грамматическое упражнение дореволюционного учебника Смирновского, воспроизведенное в эпиграфе к роману «Дар» Набокова. Завершается стихотворение Галиной умолчанием того, что явно проговаривалось в грамматическом упражнении:

 

Вчора в новинах Гаразд Не будемо Про це

вчера в новостях ладно не будем об этом

 

Известное дело, животное — тот, кто ведает мед, не называемое подлинным именем, «Не будемо / Про це».

В подробном предисловии к русскому изданию задается контекст, понятный, впрочем, любому внятно мыслящему читателю — проведшая детство и юность в Киеве и Одессе и в перестройку переехавшая в Москву, Мария Галина перерубила связи с Россией и перед началом войны вернулась в Одессу, где ведет дневник наблюдений, ежедневно записывая бытовые новости вперемешку с хроникой военных действий: прилетами ракет, отключением электричества, минами на пляже, плетением сетей, пожарами, ранениями и гибелью друзей, соседей, близких и дальних, состоянием постоянного стресса ожидания новых прилетов, новых пожаров, новых жертв, всего того, что является теперь ежедневным содержанием дней в городе у моря, ставшим кому — локацией умозрительной конструкции, предметом геополитических поползновений и исторических перетасовок, кому — реальным, родным. В предисловии Липовецкий пишет: «Это важнейшая поэтическая хроника исторической трагедии, вызванной вторжением РФ в Украину, и того, как переживают эту длящуюся трагедию украинцы». Вряд ли Мария Галина планировала стать летописцем войны, но мойры не спрашивают, что планирует человеческая нить, они вплетают ее в полотно.

Читатель по мирную сторону не может представить себе эти будни, это ожидание удара вплоть до ядерного взрыва:

 

Якщо ми побачимо Водночас два сонця Ми ще встигнемо Попрощатися Сподіваюся Встигнемо Попрощатися

если мы увидим два солнца мы еще успеем проститься надеюсь успеем проститься

 

Как жить в таком ожидании? Галина показывает как — обыкновенно, обыденно, вести дневник, ухаживать за домашними животными, разговаривать с соседями, вести дневник, писать стихи, много стихов. На две, а то и на три книги — я еще не упомянула седьмую книгу стихов: Maria Galina, COMMUNIQUÉS / Nº 7, вышедшую в 2023 году в Нью-Йорке с параллельными переводами на английский Анны Гальберштадт и Энсли Морс. Впрочем, стихи в эту книгу вошли довоенные.

А там, в Одессе, с февраля двадцать второго года каждый день под обстрелами, в непосредственной близости с войной, лирическая героиня обращается к другому, к самой себе — не возвращаться на место смерти:

 

І ти мій любий не ходи будь ласка туди Де купи щебеню бита цегла уламки скла Пір’я ганчір’я руда вода… Нічого з того що залишилось там не я Нічого з того що залишилось там не ти

и ты моя душа не ходи туда где груды щебня битые кирпичи осколки стекла хрустящие под ногой обрывки выцветшего тряпья ничего из того что там осталось не ты ничего из того что там осталось не я и никто другой

 

На том смертном месте не осталось смертного тела, на том месте нет вечной души.

Марк Липовецкий полагает, что и для Марии Галиной языковый формат непрост: «”Ниневия” — это книга попыток изобретения нового языка». Привычный язык, язык художественного текста мирной жизни, как обычно, оказывается непригодным для времени катастрофы:

 

Література Іменована художньою Росте з почуття провини та сорому

литература именуемая художественной растет из чувства вины и стыда

 

Только кто произнесет эти слова, кто их скажет?

 

Праведники Більше нічого не пишуть Святі та мученики Мовчать

праведники больше ничего не пишут святые и мученики молчат

 

– в соответствии с древней даосской мудростью: говорящий не знает, знающий не говорит. Галина поясняет причину, по которой молчат знающие. Они убиты. Это подлинное, бесповоротное лишение языка. Какой новый язык обретешь после этого?

В противовес раннесоветской призказке, немы не рабы, немы — мертвые:

 

вы думаете это мы

вам говорим из тьмы

но нет это не мы

это наверняка не мы

ибо мы

немы

 

Но кто будет говорить голосами мертвых? Марианна Кияновская говорила языками погибших в Бабьем Яру. Кто скажет языком жертв, мертвых и живых, этой войны? Кто скажет языком выживших, живущих на войне?

Первое, что приходит на ум — не художественная литература, но документальное письмо, автофикшн. Таким свидетельством «изнутри» был «Берлинский дневник» Уильяма Ширера. Таким свидетельством становятся ежедневные записи Марии Галиной в фейсбуке, хроники «Доброго ранку, любі…», ставшие содержанием опубликованных в Нью-Йорке и Иерусалиме книг 2023 года.

А если писать стихи, то учиться проговаривать невыговариваемое можно, вероятно, у поэтов лианозовской школы, и в стихах Марии Галиной появляется эти, новые для нее, звучания, минималистские стихотворения, растущие из «так мы учились говорить о смерти» Яна Сатуновского, из Всеволода Некрасова или даже Александра Макарова-Кроткова. Или Тютчева, как его переговорил бы Ян Сатуновский, а теперь пишет Галина:

 

мы типа обитатели квартир

и всяких нор и дыр

мы тоже посетившие сей мир

в его минуты роковые

но нас никто не позовет на пир

ну и ладно

 

Или Ходасевича, помните, «бог знает, что себе бормочешь, ища пенсне или ключи»? У Марии Галиной:

 

в темноте ищешь

очки

фонарик

зарядник

телефон

пауэрбанк

себя

 

В ряду полезных необходимых предметов в темноте отсутствия электричества, света — найти, узнать, не позабыть — не вещь, не другого, себя.

И конечно, Высоцкого, передавая ощущение потери базовых установок:

 

человек читавший в детстве нужные книги

в растерянности стоит

перед разгромленной книжной полкой

 

Вспоминается харьковский поэт Андрей Костинский, квартира которого была разрушена прямым попаданием российской ракеты, и его фотографии спасенных книг из его библиотеки, книг на русском языке, обожженных русским снарядом. Во время войны Андрей также перешел на украинский язык.

Литературоцентрично, если не кинематографично, и заглавное стихотворение книги, «Нiневiя» («Ниневия»). К слову, вот оно было изначально написано, мне представляется, на русском языке:

 

я больше никогда не увижу тройных ворот Ниневии Великой

Я більше ніколи не побачу Потрійних брам Ніневії Великої

 

В этом слышится как формула отречения от вавилонского пленения, так и «я не увижу знаменитой Федры». Расставание с упивающимся роскошью градом обреченным должно быть резким, решительным. Оборачиваться нельзя, мы знаем. Да и не нужно — городские ландшафты отпечатаны на сетчатке:

 

ее лазурных плит ее лазерных зеркал ее крылатых быков висячих садов небоскребов

Її плит з лазуриту та бірюзи Її лазерних дзеркал Її крилатих биків висячих садів хмарочосів

 

К финалу стихотворения констатирующий речитатив Галиной превращается в заклятие:

 

я никогда не увижу разве что пылающей дрожащей в горячем воздухе корчащейся в огне червоном черном золотом испепеляющем огне гнева Господня

Я ніколи не побачу Хіба що палаючою Дрижачою у гарячому повітрі Ту що корчиться у вогні Червоному чорному золотому Спекельному вогні Гніву Господнього

 

Словно бы заключительные кадры фильма Локшина. Кажется, тот пожар устроил в Москве мессир Дьявол, но кто знает, что именно обращается в длань гнева Господня?  

Приметы войны распознаются в стихотворениях Галиной в повседневности, в зазывной рекламе, перечисляющей достоинства торгового зала, крикливо, дешево, навязчиво:

 

Приходите к нам!

У нас широкий ассортимент товаров!

Сезонные скидки!

Все что вы забыли купить вашему ребенку к первому сентября!

Есть свет возможность подзарядить телефоны!

Бомбоубежище в цокольном этаже.

 

Действительно удобно, бомбоубежище.

Приметы войны переплавляются в романтический гибельный восторг, когда эстетическое противоречит не только этическому, но и самой безопасности, защищенности, выживаемости:

 

какие роскошные салюты мы наблюдали этой зимой

фантастические огненные дожди

рой огненных пчел

город

плавился и горел

от восхищенья

ужаса и тоски

 

В смерть, в огненный взрыв может обратиться что угодно, стоит только присмотреться, подождать, сосредоточиться:

 

бабочка

лимонница

жеманница

ветреница

усики твои

щупики

цепкие лапки

лицо твое

огненное

 

Маркеры опасное-безопасное перещелкиваются: это раньше, в мирное время на море в шторм было опасно, а в военное — даже спокойнее, когда качает, меньше шанс, что попадут:

 

в море

в настоящее время

два корабля-ракетоносителя

болтает где-то на траверсе Балаклавы

поскольку шторм

это

почти безопасно

 

Или для тех, кто на земле, меньше вероятность, что во время шторма те, на ракетоносителе, верно прицелятся и попадут по людям на берегу? Романтическое пренебрежение бурей тоже оказывается востребовано в этих стихотворениях.

Как и эротические ассоциации, когда восторг битвы, даже и наблюдения за битвой, даже и битвой технологической, связывается с восторгом сексуальным:

 

первый на твоих глазах

удар ПВО

по крылатой ракете

это как первый секс

страшно

прекрасно

 

Среди эмоциональных аналогий эротические алгоритмы — одни из самых очевидных.

В современном мире с блогами и сетевыми платформами все уже привыкли, что эфемерии переживают человека, и френды-читатели открывают личную страницу и перечитывают слова еще недавно живого автора, рассматривают сделанным им фотографии, перечитывают стихи, соотнося уже с вечностью:

 

Перечитуємо блоги Людей що вбиті на війні Купуємо книги людей Що вбиті на війні Ходімо на виставки Розглядаємо картини людей Що вбиті на війні Ця серія фотографій Польових квітів фронтової смуги Автору особливо вдалася

перечитываем блоги людей убитых на войне покупаем книжки людей убитых на войне ходим на выставки разглядываем картины людей убитых на войне эта серия фотографий полевых цветов фронтовой полосы автору особенно удалась

 

Во время войны каждый проходит метаморфозу, ее проходят городские молодежные культуры, и не потому, что молодые люди вырастают из их маленьких штанишек, а все по той же причине:

 

хипстеры хрупкие первоцветы

цифровой цивилизации

из барбершопов

кофеен устричных баров бутиков

перебрались в окопы

броник разгрузка каска

все вот это

они сюда не вернутся

даже если вернутся

 

И если вернутся живыми, пусть вернутся живыми, целыми или на биопротезах, но живыми — хипстерами они уже не будут.

Человек, вышедший из войны, воспринимает пространство, весь мир, не знающий военных действия, как муляж, нарисованный матрицей, как пустую трату ресурсов технологической памяти, тогда как реальность выгорела навсегда и навсегда остается бессмысленной и страшной:

 

за твоей спиной

пустое серое пространство

перед тобой

пустое серое пространство

оживающее по мере твоего приближения

 

А течение времени определяется по цвету камуфляжа: один сезон, другой, еще один, еще другой, вот уже два года прошло:

 

Ховаємо свою техніку У кольори весняної трави Вигорілої трави Опалого листя Талого снігу Весняної трави Вигорілої трави Опалого листя Талого снігу

прячем свою технику в цвета весенней травы выгоревшей травы опавшей листвы талого снега весенней травы выгоревшей травы опавшей листвы талого снега

 

Отмечу еще повторяющиеся, почти навязчивые мотивы сборников: яблок, «які на нашому боці» («которые на нашей стороне»). Еще раз: «Яблука поступово переходять на світлий бік» («яблоки постепенно переходят на светлую сторону») — это моностих. В современной мифосистеме на светлой стороне выступают благородные джедаи, воины света. И снова авторке требуется подтверждение, «живці яблук / Тих що перебігають на наш бік» («черенки яблок / перебегающих на нашу сторону»), и еще, и еще. Яблоки лежат здесь, их можно трогать, слышать, как они падают, видеть их, лежащими на боку, в мокрой траве, мертвыми:

 

Маленька кругла армія Відважна Ніжно зелена Жовта Рожева Передзимова

маленькая круглая армия отважная нежно зеленая желтая розовая предзимняя

 

Цвета яблок неяркие, тихие, нежные. Против них армии — совы, мыши-полевки, иволги и овсянки, сони, лисы, а яблоки лежат здесь и будут здесь из года в год, так?

Также в сборниках присутствует мотив наблюдения за природой: когда уходит цивилизация (останавливаются заводы, выключается электричество, останавливаются тракторы) — природа возрождается, сад зарастает цветами, лес — грибами, небо — звездами:

 

здесь розы безумны

грибы ходят строем

звезды видны

 

Это побочное действие войны — проявляется то, что было заслонено, скрыто цивилизационными нагромождениями, шумом технологий:

 

Коли ракети Вбили світло На вулицях та в будинках Ми Побачили Зірки

когда ракеты убили свет на улицах и в домах мы увидели звезды

 

Кстати, о наблюдениях за природой. Как австралийка, хочу поблагодарить за упоминание Барьерного рифа, гибнущего в эпоху глобального потепления:

 

где раньше был

Большой Барьерный риф

шумит прилив

 

В этом хокку отзывается, разумеется, «где стол был яств». И глобальное потепление, и надвигающаяся тепловая смерть Вселенной, остановку на последнем берегу, включая в рассмотрение антропологический фактор, мир, каким мы его знали, подходит к концу.

И тут мы подходим к еще одному распространенному мотиву сборников — обещанию возмездия. Обыкновенно эти высказывания появляются в последней строке стихотворения: «Що же ж цей рік наробив мені / Що цього року я робитиму з вами!» («что же этот год сделал со мной / что я сделаю с вами в этом году»), «Її залізні змії жалитимуть не навманці» («ее железные змеи будут жалить наверняка»), «Ви не впізнаєте мене коли спливу зі дна» («вы не узнаете меня когда всплыву со дна»). Без ожидания возмездия в этом мире не выжить.

 

На пізньому винограді Дуже багато різних оселилося: Відклали яєчка Збудували місто Виростили кілька поколінь Дітей та тварин Це вони дарма Присій бо

на позднем винограде очень много разных поселилось отложили яички выстроили город вырастили несколько поколений детей и животных   это они зря честное слово

 

В этом хладнокровном перещелкивании затвора мне слышится отзвук других строк, принадлежащих Даниилу Андрееву: «только детей неразумных жаль / и матерей».

Вообще мораль здесь — в отказе от новозаветной морали и возвращении к ветхозаветной. Прощение невозможно, чудо запрещено:

 

У цій акваторії Ходити водами пішки Заборонено По-перше міни По-друге вирвані з коренем дерева Дахи Трупи корів Собак Теж не сприяють вільному пересуванню

в этой акватории ходить по водам запрещено во-первых мины во-вторых вырванные с корнем деревья крыши трупы коров собак тоже не способствуют свободному передвижению

 

Понятный вопрос гигиены и безопасности. А также запрет на евангелическое хождение по воде. Тем не менее христианская мораль рассматривается как странная, непонятная, существующая параллельно чудовищной реальности, но все равно неотрицаемая:

 

Говорять море очистилося настільки <…> Один поц каже що бачив Морського ченця Який проповідує добро і непротивлення Сидячи на жовтому камені Біля входу до затоки

говорят море очистилось настолько <…> один поц говорит что видел морского монаха проповедующего добро и непротивление сидя на желтом камне у входа в залив

 

Здесь слышится голос fool on the hill с его желтой подводной лодкой, тоже понятный образ любви и ненасилия. Однако рассказывает об этом случае недостоверный рассказчик, нормальные люди пропускают такое мимо ушей, разве что добросовестный хроникер и этот факт запечатлеет безоценочно.

Еще один способ говорить о войне — заговаривание, обращение невозможного в узнаваемую страшилку:

 

Про короткочасну пам'ять переповнену Воєнними звітами які оновлюються кожні п’ять хвилин Смертями розладом розпачем відчаєм у новинних стрічках У цій чорній-чорній кімнаті у чорно-чорному будинку На краю чорно-чорного міста На березі чорно-чорного моря порожнього зимового  Грудня місяця найдовшою ніччю року

кратковременной памяти забитой военными сводками сменяющими друг друга не зависящими от тебя новостями в этой комнате в черном-черном доме на краю черного-черного города на берегу черного-черного моря пустого зимнего декабря месяца самой долгой ночью в год

 

И снова, обратим внимание на разницу текстов на разных языках: «Воєнними звітами які оновлюються кожні п’ять хвилин / Смертями розладом розпачем відчаєм у новинних стрічках» — «военными сводками сменяющими друг друга / не зависящими от тебя новостями». Здесь боль, смерть, увечия осмысленны, даже, рискну сказать, вознаграждаемы:

 

Лівиця Реставратора старовинних Музичних інструментів Тепер обіймає персі Кращої лютні всесвіту

левая рука реставратора старинных музыкальных инструментов сейчас обнимает округлости лучшей лютни вселенной

 

Но когда привычная реальность исчезает, прекращает существовать, реальна ли смерть? Что происходит, когда лучшие отправляются на фронт (нулевой километр) и погибают там? Они продолжают заниматься своим делом, кажется, не замечая гибели:

 

лучший садовник

нашей области

теперь выращивает цветы на нулевом километре

сперва огненные

после подземные

 

Получается, есть множество способов говорения о невозможном, поэтических мотивов и стилей в этих поэтических сборниках. Однако мы не остановились еще на самом значительном, хотя подбирались близко — в случае того же морского монаха: Мария Галина пишет, да и, мне кажется, мыслит, в мифологической парадигме, где мифологемы реальны и активны, самые реальные и активные из лирических героев. Как писал в предуведомлении к одной из своих книг Нил Гейман, все люди в этой книге являются вымышленными, не имеют отношения к реальным людям, только боги настоящие. Схожим образом, думаю, может сказать о своих героях и Мария Галина.  

Если автору реалистических произведений трудно вдруг начать говорить о войне и смерти, автор приключенческой фэнтезийной литературы знает с самого начала:

 

Усього два короткі удари Над темним морем о пів на п'яту ранку І ти вже опиняєшся в іншому світі

всего два коротких удара над темным морем в полпятого утра и ты уже оказываешься в другом мире

 

Здесь говорится о невсамделишной, выдуманной, бумажной смерти, и нужно только сохранить эту дистанцию, это умение взглянуть на происходящее снаружи, из-за рамки:

 

Придуману сценаристом не дуже обдарованим Обдарований Вигадав би щось набагато краще

придуманную сценаристом не очень-то одаренным одаренный придумал бы что-то гораздо лучше

 

И переходя на платформу Асгарда, Средиземья и Среднеземья, богам и героям изначально знакомы механизм и динамика апокалипсиса, они в нем как рыба в море, как ворон в небе, как волк на цепи. Если говорить на этом языке, блокпост видится вратами шумерской преисподней, где стражи требуют снять одежды и сдать амулеты:

 

Старий родинний фотознімок Пауербанк Тональний крем консілер блиск для вуст туш для вій Блок мальборо Перстень з печаткою Берилову діадему Знаки володарства та суду

старую семейную фотографию пауэрбанк тональный крем консилер блеск для губ тушь для ресниц блок мальборо перстень с печатью берилловую диадему знаки владычества и суда

 

Пусть солдаты блокпоста лазают в трусы и лифчик. Это они не знают, а она, Инанна-Оксана знает — за катабасисом следует анабасис, она вернется из царства Эрешкигаль. Они не распознали ее, но она, богиня любви и битвы, поднимется и будет царить на небе и на земле.

В этой оптике посаженная на цепь, обманутая, оставленная хозяевами собака — это и собака, погибшая под затопленным Каховским водохранилищем, и Фенрир, всегда Фенрир:

 

сторожевая собака

на цепи

под водой

кругами

плавает

плавает

плавает

даже когда уже

нет ни воды

ни собаки

 

А Фенрир — это всякая брошенная собака.

Здесь так коротко до неразличимости расстояние от объекта военной технологии до объекта природного и до сакрального:

Смотри-смотри!

Что это там летит!

Беспилотник?

Ястреб?

Вестник?

 

Скоро будет ясно. Только реакция у говорящего быстрее:

 

Прекрасний білий сріблястий рве повітря Збивай його! Збивай його якнайшвидше!

Прекрасный, белый, серебристый, воздух рвущий, Сбивай его! Сбивай его скорей!

 

Впрочем, природный объект не может свидетельствовать об историческом явлении:

 

З жуків та нориць Виходять Погані свідки

из жуков и полевок получаются плохие свидетели

 

Лестница Ламарка анизотропна, взгляд возможен только сверху вниз, технологическое — социальное — природное. А вот технологии способны различить тонкие слои и запретные сущности, невидимые человеку:

 

Танцюючих русалок Цапоногого фавна що грає на сопілці Також іржавий каркас невідомого літального апарату На дні тихого озера

хороводы русалок козлоногого фавна играющего на свирели ржавеющей остов неопознанного летательного аппарата на дне тихого озера

 

Переход через водную поверхность оказывается границей, пределом между миром живых и не столь живых или по-другому живых:

 

над водной поверхностью плоской тусклой

низкий гул

черный столб дыма

сбоку и чуть левее

 

оказывается реальностью запредельной реальности:

 

Зимовою нескінченною ніччю Переміщалися Подібно до глибоководних риб В товщі мороку З ліхтариками у лобі Так розрізняючи один одного

зимней нескончаемой ночью перемещались подобно глубоководным рыбам в толще мрака с фонариками во лбу так различая друг друга

 

Стихотворение можно прочитывать как узнавание своих во мраке световой блокады. Или в целом — вообще различение человека, это ведь очень важная задача — различать человека.  

Пусть мир так называемой реальности сломался, стал невыносим. Можно смотреть на мир, населенный удивительными существами: фавнами, морскими монахами, русалками. Достоверность рассказа о них подчеркивается в следующем стихотворении тавтограмматическим рядом:

 

Перший листопадовий шторм виносить на берег Міни Мідій Монстеру Мертвих дельфінів Мертвих морських дів

первый ноябрьский шторм выносит на берег мины мидий монстеру мертвых дельфинов мертвых морских дев

 

Обыкновенная история, только причина смерти морской девы ведь не ноябрьский шторм, но акустический шок, ударная волны — морские взрывы военного времени, война присутствует и здесь, убивает и морских дев. Ну так что ж, разве они прежде были живы как живы? А теперь, отлично, в одесском музее найдется место для такого великолепного экземпляра:

 

Ця Особливо добре зберіглася Хвостова плакоїдна луска Прилягає щільно Плавник не пошкоджений Мабуть акустичний шок Ударна хвиля – і все У зоологічному музеї Імені Мечникова Їй відведено почесне місце

эта особенно сохранна хвостовая плакоидная чешуя прилегает плотно плавник не поврежден видимо акустический шок ударная волна и все в зоологическом музее имени Мечникова ей отведено почетное место

 

Это мир, подменивший исчезнувшую, сломанную реальность. Линии где-то разошлись, время раскололось и отправилось по другой, неправильной траектории при том, что где-то есть правильная, в которой книги целы на полках, в которой «не подводят женская дружба мужское братство», а

 

Зло покарано Добро тріумфує Все врешті-решт обійдеться Усі повернуться додому

зло наказано добро торжествует все в конце концов обойдется все вернутся домой

 

Но что поделаешь, если точка бифуркации незаметно и безвозвратно пройдена, поезд ушел, и мир несется по иной, сумасшедшей колее.

Распознать подмену потенциальных линий сложно, но при внимании можно — по мелкой детали, скажем, замалчиваемой, замазываемой на прекрасном пейзаже и почти незаметной гибели малого живого существа:

 

Їй кажуть ну що ти Їй бо як маленька собака Все одне би помер ну не від розриву серця Не від уламків висадженої вітрини отого магазину з косметикою не від Удару ногою низькорослого окупанта Просто від старості кажу тобі собака Все одне помер би просто від старості собаки вони загалом не здатні так довго жити

послушай собака все равно бы умерла ну не от разрыва сердца не от осколков разлетевшейся витрины цветочного магазина не от удара ногой низкорослого оккупанта просто от старости причем довольно давно собака говорю тебе собака все равно умерла бы собаки в принципе не способны прожить так долго

 

Приглядишься, и прекрасный муляж, где все здоровы и богаты, рушится. Кстати, по отношению к тварям бессловесным, к собакам и кошкам, и распознается человечность. Мотив собак и кошек не единожды возникает в этих текстах. Вот маленький песик потерялся, кто «очень боится взрывов». В самом деле, собаки боятся грохота, потому «Треба / Запустити в будинок собаку / Він завжди боявся грози» («надо / запустить в дом собаку / она всегда боялась грозы»), да, собаки боятся салюта, фейерверков, грозы. И только тот, кто живет рядом с войной, знает, что собаки боятся также взрывов, бомб, ракетных ударов.

Будничная интонация этих стихотворений несет читателю мощь предъявления обыденности зла, обыденности войны: «Там балістика на нас летить / Якщо буде шумно обійми притисни її / Щоб вона не сильно перелякалася» («там баллистика на нас летит / если будет шумно обними прижми ее / чтоб она не сильно перепугалась») — наверно, предполагает рассказчик, это о ребенке или (снова) о маленькой собачке. Так жители прифронтового города уже научились говорить о взрывах, страхе, тоске.

Мертвые здесь кричат живым не когда-нибудь, но прямо сейчас: «теперь вы будете такими как мы», воспроизводя надпись на усыпальнице на кладбище Пантелеймонова монастыря на горе Афон: «Мы были такими, как вы. Вы будете такими, как мы». Пришельцы, захватчики — уже мертвые, в грязи, глине, железе:

 

а эти так и вовсе без лица

все берцы камуфляж

все берцы камуфляж

все берцы камуфляж

на берцах грязь

и глина красная и запахи железа

 

Однако заключительные строки стихотворения произносятся тем, который произносил первые: «начнем с того что я не человек», для которого человеческое (цветаевские нежные любовные страсти и желания) чужды, непонятны: «мне не понятно что вы там зачем», не человек, не мертвый, не живой, гений места, хранитель места, с собаками, или с одной трехголовой собакой (что поделаешь, такое уж место), говорит, снова обращаясь к захватчикам, опять обещает возмездие: «зачем вообще вы лезете сюда / чего вы тут забыли».

В отличие от текстов реалистических, этим историям не нужно и учиться говорить о войне. Здесь апокалипсис — на расстоянии вытянутой руки, только нужно присмотреться, узнать, то ли это северное сияние передвигается ближе к югу, то ли сдвигаются с мест опоры мира:

 

Коли третій кит Підійме пливець І четвертий слон Віддасть поклін

когда третий кит взмахнет плавником и четвертый слон отвесит поклон

 

Такие истории заканчиваются только и исключительно апокалипсисом, Рагнареком, Последней битвой, Дагот Дагоратом. Так что когда невезучие свидетели Иеговы пристают к прохожему с предложение обсудить будущее, они невзначай обращаются к знающему — и еще не молчащему:

 

– Здрастуйте можна запитати? Як ви вважаєте що буде далі? – Далі? Спочатку сарана потім три вершники потім Звір із Моря потім… – А вибачте. Ми просто хотіли поговорити про Господа нашого Ісуса Христа. Але краще ми мабуть підемо.

здравствуйте можно вас спросить как вы думаете что будет дальше дальше сначала саранча потом три всадника потом Зверь из Моря потом а извините мы просто хотели поговорить про Господа нашего Иисуса Христа но лучше пожалуй пойдем

 

Смешно получилось.

Но знаете, в чем беда? Перерождение, воскрешение возможно лишь после смерти. А обретение нового языка — после лишения прежнего. Момент двуязычия переживается в смертном безвремении: «Вона обережно перегортає словесну кулю / Мов би змія роздвоєним язиком» («ощупывая словесный слипшийся ком / как змея раздвоенным языком»), в неспособности владеть ни одним, мышлении на обоих, и ощущение себя кем-то бессильным и монстрообразным. Стихотворение в русском сборнике написано на смеси языков: героиня говорит на украинском языке от первого лица, рассказчик, наблюдающий ее со стороны — на русском, демонстрируя этот момент перехода. Но трансформация завершается, и в этой ипостаси у нее все хорошо:

 

У неї на дні буде все пучком У її кішки буде блюдечко з молочком Її сади розростуться з-під води У ії троянд будуть найшляхетніші покупці Її залізні змії жалитимуть не навманці

У нее на дне будет все пучком у ее кошки будет блюдечко с молочком ее сады разрастутся из-под воды ее розы будут что два твоих кулака ее железные змеи будут жалить наверняка

 

Наконец развернутое мифоцентристское стихотворение, синкретический образ:

 

Він каже це просто грім я прийшов з добром З вогняним мечем золотим пером На чолі для печаті вже місця не вистачає То ж виходь зустрічати!

он говорит это просто гром я пришел с добром с огненным мечом золотым пером у меня на лбу круглая печать выходи встречать

 

Гром — атрибут бога-громовержца, от Ишкура до Перуна; «огненный меч» принадлежит ангелу, поставленному на вратах райского сада; круглая печать — да хоть на лбу, знак апокалипсиса, знак зверя; золотое перо — атрибут любого божества мудрости и письменности. Древние боги мультифункциональны, трансцедентальны и алогичны, они легко жонглируют своими свойствами. Персонаж этого текста запечатлен на рубеже трансформации от наслаждения к неистовству:

 

Розростався влітку і зацвітав навесні Я був великий візир у цьому дивані Що же ж цей рік наробив мені Що же ж цей рік наробив мені Що цього року я робитиму з вами!

разрастался летом и зацветал весной я был чемпион в этом балете на льду что же этот год сделал со мной что же этот год сделал со мной что я сделаю с вами в этом году

 

Сильнейшее из обещанных здесь яростных возмездий.

Все равно ведь все заканчивается, и это хорошо, цирк улетел и клоуны вместе с ним, представление подошло к концу и начнется заново где-то в другой Вселенной:

 

Гастролі на Землі Були нелегкими Побутові умови Все таке Публіка Не з найкращих Добре що Все нарешті закінчилося Добре що Хоча б діаметр арени Той самий У всіх куточках всесвіту…

гастроли на земле были нелегкими бытовые условия все такое публика не из лучших хорошо что все наконец закончилось хорошо что хотя бы диаметр арены один и тот же во всех уголках вселенной

 

Как говорится — спасибо за рыбу.  Но что будет потом здесь, на этой земле? Что будет с людьми? Кто будет рассказывать истории? Что будет за границами длящегося сейчас апокалипсиса? Обитателям настоящего эона этого знать не дано. Но можно смотреть на облака:

тем не менее

мы выжили хотя это возможно уже не мы

а холмы и зеленые валуны

реки вырастающие из тишины

каждый кто не дождался этой весны

это мы, которые лишенные языка

теперь наблюдаем ветер глядим на белые облака

наплывающие издалека

 

Строки про лишение языка и наблюдение за ветром есть и на украинском, единственный раз о лишении языка и на украинском, и только эти три строки: «Це ми позбавлені мовлення / Дивимося на хмари / І спостерігаємо вітер». А на русском было еще одно стихотворение, в самом начале книги, с тавтограммами и аллитерациями:

 

спирея

ее белая спираль

спирающая дыханье

ее спорная территория

птицам

некуда возвращаться

это мы лишенные языка

смотрим на облака

и наблюдаем ветер

 

Значит, это важно, в начале и в конце книги одни и те же строки, это важное говорение тех, кто лишен языка, окончательно лишен языка, кто лишен жизни: «теперь наблюдаем ветер глядим на белые облака».

И последнее замечание о первых стихотворения в каждом из сборников: «У фортеці на краю ночі / Магічка-початківка / Закохана у суворого мовчазного» («в крепости на краю ночи / начинающая магичка / влюблена в сурового молчаливого»). Оно похоже на пересказ фэнтезийного сюжета Урсулы ле Гуин: верность и предательство, любовь, секс и сражения, хитросплетение сюжетных линий по меньшей мере на трилогию. «Комерційна література / Дешевка» («коммерческая литература / дешевка»), замечает авторка. Ну да, примерно как Аргонавтика или Беовульф. В финале стихотворение выходит за рамки фэнтези, проявляется в действительности — фантастическая история пересказывается не сама по себе, ее читает кто-то, сидящий в убежище во время ракетного удара: «Втіха в темряві / Тим хто / Сидить у бомбосховищі / Під завивання сирени / Під аварійним освітленням / Блимливим» («утешенье во мраке / тем кто / сидит в бомбоубежище / под завыванье сирены / под аварийным освещением / мигающим»). Мы возвращаемся к идее литературоцентричности бытия во время войны. А на тот случай, если этот приключенческий роман еще не написан, если она отказалась от мысли его написать, Мария Галина вкрапляет его линии в поэтический сборник. Обратите внимание на стихотворения: «не повторяй моих ошибок…», «І все ж таки думає він…» («и все-таки думает он…»), «Мандрівний астроном…» («бродячий астроном…»), «она пишет…», «Він їй пише…» («он ей пишет…»), «Він думає…» («он думает…»), возможно — «северное сияние…», мир реального и фантазийного ведь смыкаются, обязательно — «она берет…». В этих стихотворениях слово последовательно предоставляется второстепенной героине, антагонисту, герою, матери героя, отцу героя и наконец героине этого увлекательного (смотри перечень основных элементов волшебной сказки) романа со счастливым (открытым, заявка на следующую книгу) концом. Когда написание приключенческого фэнтезийного текста перестает быть актуальным, персонажи перебираются в стихотворения, не растворяться же им в забывчивой ноосфере! Некоторые, впрочем, достойно вписываются в здесь и сейчас. Можно ли надеяться, что их история продолжится — стихами или прозой? Я на это рассчитываю.

 

 

* Примечание Марии Галиной: Название улицы замазывали, чтобы в случае вторжения в город враг путался в топографии, меняли местами указатели и убирали или замазывали таблички с улиц, это не идеологические, а военные реалии. Сейчас по закону о деколонизации название части улиц таки будут менять, не скажу, что все довольны, люди путаются.