Выпуск №23
Автор: Александр Хан
#128
снег идет сквозь фонарный свет
девушка фотографирует его
на ходу
если вы не видите то что вижу я
постойте со мной на проезжей части
#129
Я хотел бы написать книгу,
чтобы ты склонялась над ней в метро,
прижимала к груди, неторопливо гуляя по лесу,
и ложилась с ней в кровать,
разучившись засыпать без нее.
А утром, проснувшись, ты брала бы ее с собой,
носила в рюкзаке, раскрывала на эскалаторе,
в очереди к автомату с билетами, в обеденный перерыв,
на скамейке у Яузы. И я бы лежал у тебя на коленях,
и смотрел на тебя, как ручей – на лес.
И опаздывая на встречу с друзьями
ты бы крепко держала меня где-то по Дмитровской,
на ходу загибая страницы,
которые прочитаешь друзьям при встрече.
Ты бы читала меня несколько вечеров
или неделю, месяц, год,
или всю жизнь – читала и перечитывала,
как картонный домик, покачивающийся с ветки на ветру,
как заснеженное озеро недалеко от дачи,
как саму себя.
#130
(эпиграф)
и во взгляде у каждого встречного
ты ищешь спасенья, спасенья
но если внезапно находишь
стремишься спастись от него
(конец эпиграфа)
Я не хотел бы начинать стихотворение с этого слова.
Но уже начал.
Сегодня я проснулся в полдень, оттого
что не спал
и шевелил руками,
танцуя во сне.
Я ощутил на груди толщу снега,
не успевшую растаять за утро,
и снова заснул, не увидев разницы
между проведениями времени, между способами
его убить.
Услышав порхание крыльев, я снова открыл глаза,
созерцая голубей внутри,
которые взлетали, как мокрые салфетки,
и разлетались в пустоте
из-за ветра в окно.
Я громко чихнул и ударился головой о стекло,
и сполз, прижавшись горячей щекой, вниз по нему,
как улитка без раковины.
Страхиль влетает в форточку,
садится на живот и нежно гладит
острием ножа.
«люди читают книги
в которых люди читают книги
ибо кто мы такие чтобы
читать о чем-то другом»
«нам дано гораздо больше времени
чем сил его прожить»
«разве бывает смерть не в срок?»
я исчезло в слепом подвале
чтобы вырезав сердце по буквам
отшвырнуть сквозь окошко вверх
встав на цыпочки у окошка
я следит за стеклом за ним
все слабея слабея в ногах
я уже еле-еле дышит
и лежит на залитом полу
озираясь в поисках что-то
дотянувши до кадки с бензи
я бернулося старой газето
будто этого хвати для
Я рано попал сюда. Много света,
много людей. За ними не видно воздух.
Если долго смотреть на столбы – заболят глаза.
Но картинка и без того размыта.
#133
и все переживания снаружи
ради текста внутри
Я сел у моря.
Ко мне сразу же подлетели мошки,
приветствуя меня
(хотя до этого их не было)
в волосах на ногах. Другие остались танцевать
в морской капусте – тюремном латуке
для таких же заключенных, как я.
Я не приветствую их и сшибаю
струей средства от насекомых – такой вот цид
на их территории. На чужбине.
Почувствовав запах, ко мне приближается издалека
какой-то знакомый. У него в рюкзаке
запасной блок camelа, корм для собаки,
какие-то документы
и бутылка кизлярского коньяку.
Я приветствую его и приглашаю присесть
и распить бутылку,
которой нет в рюкзаке,
которую я придумал,
как и знакомого – он не живет в Новороссийске
и вообще здесь ни разу не был.
Говорят, здесь пахнет мазутом
и вообще, море грязное. Здесь нельзя купаться.
А мне здесь ничем не пахнет,
кроме как прозрачной водой
под разными облаками
и подвижным солнцем,
которое начинает печь уже в восемь утра,
как оладьи на завтрак.
Я хожу сюда каждое утро. Все те же лица
тоже приходят сюда каждое утро. Мы узнаем друг друга,
но и не думаем здороваться –
здесь и без этого много слов
(мы – у моря,
а море умнее нас. И я захожу в него,
чтобы научиться чему-то
за пределами себя.
И пока я колеблюсь в нем,
кто-то рисует в этом блокноте
две точки в неровном круге
и изогнутость линии).
ВОСЕМЬ ЛЕТ ПУСТЯ
Я еду на север, не придавая значения холоду.
Птичкой малого Юга не долетишь ко льдам и изнанке моря.
Без алкоголя лицо молодеет, не помогая его покупке,
не способствуя мимикрии под тех, кем был раньше.
Я завариваю лапшу в кипя-точке холла.
Бабушка в полу халате полу платье
заходит и выгоняет меня внутрь: нечего мне тут слушать,
о чем она будет говорить.
Ну а мне совершенно неинтересно.
Пытаясь не расплескать самого себя,
я несу кусочек горячего пластика к купе-семье,
состоящей из сына, сестры и тети (судя по их разговорам).
На вторые сутки телефоны без интернета,
карты, еда, разговоры им надоели,
и они боком смотрят на то, как я пытаюсь не чавкать
и вообще не издавать ни единого звука,
не выдавать свое существование.
Покуривши в тамбуре ближе к пяти утра,
я снимаю с себя шкуру, чтобы засунуть ступню
под чей-то матрас и залезть в берлогу,
и дождаться весны, добредающей на колесах
в обесцвеченность линий.
— — — —
Я рассказываю вам все это, как не-виделись-день,
как рассказывал маме, когда она возвращалась с работы,
еще во дворе. Это вам не антропофании
и не мучения о том, как написать молчание.
#137
Прыгая взглядом по крышам Замоскворечья,
я листаю страницы фармакопеи,
но в глазах – капель, льда вокруг – по плечи,
вместо режущих бороду оккамбреев.
Но от воздуха в голову отлегло.
Воздушный шарик надулся: ”Пф-ф-у-у-у-у!”
Я ношу в душе окаян-тепло
и раздаю его всем во круг.
В мире и так слишком много боли.
Так много, что
улететь б главой да взойти на мост,
спрыгнуть чрез перил на одну из льдин,
устоять на ней, выпрямивши в рост,
и уплыть во мнем черных вод среди.
#138 (не опубликовывать до 14 апреля)
Мужик на берегу явно на худощавых отходах кричит: она сейчас утонет, а всем похер, даже смотреть на это не хочу;
а собака спокойно разворачивается и плывет по волнам обратно, выходит на берег и даже не оглядывается на мужика с бледными татуировками на бордовой коже.
И я опускаю голову, продолжаю клацать иконки и наблюдать то, как время сморщилось на лицах знакомых и бывших друзей, несмотря на все фильтры и градиенты –
какое зрелище для человека, которому пишут знакомые и бывшие друзья (просмотрев недавние фотографии): ты совсем не изменился, каким был, таким и остался.
Хотя мы виделись в последний раз две декады назад.
Ту tout tous tou-u-u-u
Bruxelles Toulou-u-u-u-se
Две декады назад я не был таким же: читал книги про желтый хлеб, хлюпая аллергическим носом над усами мироздания, и мечтал о признании среди ровесников и учителей, рассыпая свои стихи во все чаты.
balance ton quoi
В сейчашней декаде мои стихи как-то находят дети примерно того же возраста, что и мои ровесники, и их родители примерно того же возраста, что и мои учителя, и смотрят в них, в то время как я смотрю в них – откуда-то снизу, пыльцовыми слезами вверх, распрах-рассыпанным по глади,
ду-ду ду-ду-у-у
do-do do-do-o-o-o-o-o
как переживания мужика за собаку.
#139
Четыре сосны
на фоне безликого неба
колышутся строже, строже.
Стать мразью. Разломать дорогу в темно-коричневые щепки,
чтобы остались одни корешки.
Залить их жидкостью для розжига
и спалить к херам.
Чтобы никто не узнал, каким ты стал
из-за обстоятельств, на которые возложил всю
ответственность
за себя и – что хуже –
маленьких других,
обнимающих твой пупок 5/2.