Выпуск №23
Автор: Юлия Закаблуковская
***
человек человеку всё
но иногда хочется ничего
иногда
острова отрываются
падают с крыш
дробятся
осыпают июньское дерево
осыпают заснеженный сад
прямо в самое сердце
латунного солнца
под липой
и тогда (иногда)
усталый прошедший
становится маленьким, меньше
становится липовым атомом
дымно-горчичного цвета
морозным танцующим воздухом
никогда не пришедшего лета
я в него осыпаюсь
КАЖДЫЙ ВТОРОЙ ДЕНЬ ПОСЛЕ РОЖДЕНИЯ
(Обычно после полудня)
Я снова слышу этот страшный сладкий
треск заполненной грудины
и вижу прорывающиеся
и облака, и дирижабли-ледоколы
и ленты, ленты слов за ними:
«Любви всё больше»
«Во мне любви всё больше»
«В каждом очень много любви.
И каждый красив».
Как выдра —
Сама по себе ослепительна.
Сама по себе смешна.
Из первых уст вся вытекла.
И не утекла.
И я в раю была и буду (пока не мертва) —
такая, как уродилась — не выдра и не трава:
В поле гуляют куст
и маленькай Маяковский:
— Я верю.
Я НЕумершвляемо верю,
что человек возможен.
Возможен
и так прекрасен,
как даже
и НЕ представлялось
в этом твоём раю.
А старая выдра плывёт и плывёт.
А старая выдра на пузе катает
чужих выдренят.
2 мая 2024.
***
Посвящается
Анастасии
Бугайчук
боже,
как же хорошо,
что я плохо вижу!
возможно,
это и есть ответ моей неубиваемой радости?
вон там в окне, вдалеке,
что-то белое прыг на ветку,
прыг на другую.
и всем понятно, что это птица,
и эта птица — голубь
(никем нелюбимый и вечно срущий),
но первая вспышка моя —
акой-то сугробик оторвался
от большой сугробовой Родины
и радостно скачет куда глаза глядят —
через поганковое поле,
нелепую гололедицу,
туда, туда,
где река-задеринога,
но все же река.
и вот голова моя — шар земной,
а слова мои — что трава его.
ничего не останется —
только сено
и гаражи.
спасибо, что я еще и глухая —
витражи, витражи…
***
«Миссис Дэллоуэй сказала,
что купит цветы сама…»
Вирджиния Вулф.
пальто наверняка было
из шотландского дорогого твида,
но не новое
словно туфли ручной работы
из такой чужой кожи
что одномоментно
становится твоей второй, как первой.
еще (я уверена) оно было
невыраженного цвета
уставшей чуть влажной земли,
но не черное.
не черное и свободное
с глубокими подземными карманами —
сточными канавами,
чистыми водами,
где шепчутся
ругаются
хохочут
забытое ореховое счастье
и будущая каменная грусть.
«Бесценная моя Кларисса,
у меня к тебе просьба — пожалуйста, когда пойдешь сегодня
по любимому тобой Лондону в цветочную лавку,
зайди на обратном пути к Вирджинии —
подари ей ирисы, чай и украдкой (когда-нибудь я объясню)
продырявь ей нещадно карманы
в том самом бессмертном пальто.
обнимаю вас, милые.
не скучайте.
скучайте.
Джу.»
***
Кому я мил такой? —
С мини-глазами в некрасивой пижаме в колючих носках,
Не почистивший даже
Уже не жемчужные зубы, бесценную их имитацию,
Жующий ими, курящий
Одномоментно вот здесь, в тонкостенном отеле
(ордена два, две звезды и повести светлых две).
И хочу я сейчас всего-то
Чтобы никто не пискнул, не стукнул, не позвонил —
Чтобы я смог (я смогла) описать никому-то вот это:
Я не люблю. Не люблю тебя, город И.
И не шли мне во снах посланцев, ностальгических плакальщиц,
Обнимашек-милашек-улиц, новых своих котят —
Я давно отцарапала право не быть,
Быть неправым, не тихим и не культурным.
Так не помни меня. Нет, лучше запомни
Этот воздух ночного побега,
Как бежал и бежал я
от твоих генералов, попов и отцов-тополей
через площадь к гостинице А —
Я откуда-то знал, что вот там
Меня ждет мой последний трамвай — травяной звездолёт,
И сидит в нем льняной белоснежный
Большой Человеческий Уолт
(Он сдержал свое слово).
И мы обнимаемся. Долго.
Мы поднимемся и поднимаемся. Чтоб
Опуститься и пасть.
Снова.
женщина, отойдите от зеркала — вы здесь не одна
я знаю, противная моя, я знаю
ДЛИННОЕ И ЗЛОЕ
она любила шашки и стихи.
а я любила мальчиков и платья.
[про платье не уверена уже,
а мальчиков предпочитала долго —
они поинтереснее, без сплетен.
но в 27 они вдруг потупели (не все, конечно),
а девочки успели пострадать и вроде поумнели
(но тоже далеко не все)]
она любила спорт.
а я балет.
жила она, жила, да и живет
в соленом городочке У.
[его я тоже не люблю —
смотри стихотвореньем выше]
имя ее Людмила, мне она тетя.
ей было 30, мне десять.
я приезжала к ней по воскресеньям
и мы гуляли радостно
по кладбищам, лесам,
картофельным полям,
ели компот, варили щи
и навещали родственников дальних.
и все бы хорошо, но [повторюсь] —
она стихи любила.
Людмила
любила
читать
мне
стихи.
особенно одно. и с выражением.
про девочку, сосуд, огонь и пустоту,
сосуд и красоту
сосуд и пустоту
сосуд, всегда сосуд…
и это слово так скукожилось во мне,
что стало ядом или аллергией —
уж лучше банка, бутылек, горшок,
но только не оно —
я вздрагиваю, морщусь, скрежещу зубами
[Алеша, слышишь?].
но суть опять не в этом.
[или в этом?]
12 месяцев назад
случилась между нами ссора.
внезапная. большая. долгожданная.
и где-то там, в дыму, она мне и сказала:
«А о чем нам с тобой говорить?»
я полночи проплакала и улетела.
сейчас, когда рука на автомате
готова тетушке звонить (ведь воскресенье),
мозг делает стоп-кадр и вспоминает:
а о чем ей со мной говорить?
ну и правда? —
о добрых стихах и недобрых поэтах?
о платьях нежных, вязаных жилетах?
о том балете? — она его не ждет.
о многоборье в мире? — но кто же знает
где и зачем идет борьба так много-много,
и так неконечно…
и не звоню.
и она не звонит.
вот такая она, Людмила,
вегето-сосудистая дистония.
вечны лишь шашки.
черная шашечка
белая шашечка
белая пташечка
черная клетка
плиточка к плиточке
так безупречны
в клозете на теплом полу.
когда-нибудь я позвоню
(не знаю кому).
ты жди меня, жди все равно,
душа моя черная, белая,
безотцветная и пустотелая.
[не так уж всё длинно и зло]
КТО УСТОИТ ПЕРЕД КОТЕНКОМ
Фальшивомонетчики
летчики
самокатчики
и все эти чики-брики-чирики
живут и живут себе
и никто не опровергнет ведь
что снятся им железные жирафы
конфеты из чешского шкафа
и какая-то земная птица
не жар-птица не синица
просто птица
обычного лунного цвета
обычного скорого снега
и теплого талого сала
с прожилками и с солью
как положено
а я так и не вспомнила ничего
что было бы когда-то впервые
и я так и не вспомнила ничего
что не было бы когда-то впервые
самокатики стоят
самокатики
где попало
как разбросанные фантики
и кто бы мне объяснил
блаженной
почему у меня так сжимается сердце
(или что там сжимается)
каждый раз
(по вторникам и субботам)
когда я прохожу ночью
мимо этих брошенных длинношеих колымаг?
не дождавшись ответа:
пристегнули привязали
собак своих
больших маленьких
старых и щенков
у супермаркетов
ушли за котлетами
и не вернулись
***
Коняга
галушка
картошка
и кошь превращается
в мышь
обычным утром
вжимаюсь
в живот моей кошки,
как ты приживался
к пупку моему:
ты — тот, что снаружи,
ты — тот, что внутри,
мальчик мой невиданный,
мальчик мой большой.
безгранично невинно смешно.
рука – ножке
ножка – руке
земля – небу
небо – земле
я ваш неровный горизонт,
я слышу вас,
дышу и исчезаю,
я выдыхаю вас —
мое случившееся счастье,
безграничье моё,
мой живот,
мой живой говорящий горох,
мой круглый, зелёный, нестрашный
смеющийся мир на троих.
прости, моя кошь, моя мышь,
конечно — на пятерых.
теперь — вдох.
***
ТОТ:
………..(молчит)
этот:
зачем ты снова хочешь со мной говорить,
если всё равно всегда молчишь,
а мне уже и не о чем тебя спросить?
ладно-ладно,
продолжим выписывать
детские кружочки прозрачными мелками.
вот скажи —
мы такие потому что ты такой?
или это ты — наше эхо
за синей небесной стеной?
ТОТ:
…………(молчит)
этот:
вдруг мне станет чуть-чуть невесомее
и немного понятнее что-то
в этих неправильных городах
и неправильных людях —
уставших, несчастных, прекрасных,
зачем-то бредущих друг к другу.
ТОТ:
……..(молчит)
этот: (из-за внезапного ветра
слышны только зелёный возмущённый
шур-шур-шур и отдельные слова):
…………………… а продавщица Вероника?
…………………а инженер Макарыч?
…………..а мать его хохочущая?
ТОТ:
………(молчит)
этот:
ты снова молчишь и истончаешься
под мой нескончаемый монолог —
монолог, как единственно возможная
застывшая форма любви.
я устал.
я хочу побыть с моим другом,
с моим дубом —
он шепчет и шумит в ответ,
он перебивает,
машет резными лапками,
а по ночам скрипит больными ветками,
он не убегает,
он — как старый отец,
как сам дом.
я давно уже понял —
самое прекрасное,
что есть в этой бессмысленной вселенной —
это деревья.
ТОТ:
и я. живущий в тебе я,
когда ты смотришь
на деревья.
эпилог:
опять молчишь и молчишь,
господи, смотри
сколько уже
(же)людей-то
нападало.
пора заводить порося.
***
Там
переваливаются с боку на бок вагоны.
гружёные, усталые, невидимые.
скрежещут и вздыхают.
старые.
не там
вчера умерла возлюбленная
Пабло Пикáссо
Франсуаза Жилó.
очень старая.
нудный старик Пабло
называл ее девочка-цветок.
но любил только цветок.
когда я полуумру
(туру-туту, скорей всего, тут),
ты очнёшься,
мой видимый милый,
вздохнёшь паровозно,
закроешь глаза
и так повезёшь нас домой —
пуская колéчки-малéчки,
кривые кала́чики жизни —
случайная целая радость
сошедших с игрушечных рельсов.
люблю всего и обнимаю.
Твоя виновная
пионовая
старость.
***
ты в запрещенном списке,
нам не летать самолетом —
колешь и режешь телом,
звуком сбиваешь собаку.
но это совсем не страшно:
ты ранишь меня наслаждением
(другим наслаждением, Барта —
мы вместе его читали,
читали и перечитали) —
я знаю об этом точно
от беззащитного носа —
он очарован, зависим,
не понимает подвоха,
не слышит воспоминаний.
и ладно. и пусть.
прощайте, аэропорты,
прощайте, стюарты, конфеты,
а мы начнем и продолжим
поход наш пеший, бесцельный —
не в небе — под небом, под солнцем,
под снегом из неба, под богом,
и это и будет счастьем,
душа моя — пыльная, книжная,
моя бумажная роза.
***
Привет, Сэм.
ты меня не знаешь,
но почему-то я думаю,
что знаешь.
да и вообще я уверен —
мы братья:
Ты действие без слов — 1,
Я действие без слов — 2,
Ты театральный осколок — 1,
Я театральный осколок — 2.
Или просто
(я люблю, когда просто, ясно):
Я безымянный,
Ты собеседник,
и всё это лишь и только
наш вечный экспромт в Огайо
и полевые мечты
о женщинах и смерти —
красивых и так себе.
ты всегда говорил:
как оно есть — так и хорошо,
счастливые дни бесконечны
и только опустошитель смертен,
хотя и он обреченно бессмертен
на потерянной пленке Крэппа,
где Малóн всегда умирает и умирает…
С любовью,
твой Иван-дурак,
который не лает и не кусает.
Привет, Иван,
друг мой, брат мой.
я так счастлив тебе,
так счастлив —
я всю жизнь жду
какого-то котенка Годо,
а на самом деле
ждал-то я только тебя.
и вот ты пришел.
шуршащим шершавым текстом —
однокровным,
блестящим,
нашим..
и ничего не жалко теперь:
ни того, что нас не было,
ни того, что нас не будет —
Мы просто стал одним из тех
летающих велосипедов,
стареющим над желтым полем,
где жили (и живут)
и крошка-мушкетер,
и кролик-великан,
и синеватый цветочек-кукожик.
твой Сэм,
наш Иван да Беккет,
наш Беккет да Иван.