Выпуск №23
Автор: Сергей Трафедлюк
Милой О. с любовью
ПЛАЩ
Всё дело в моём пожухлом плаще
Его подкладка (тень, отброшенная сбитой травой)
осыпается
с каждым сезоном всё сильнее
Сначала шелушилась чёрной перхотью
Потом я стал отдирать куски,
будто плащ обгорел под излучением чёрной дыры
Куда бы я ни шёл
в какой бы стране ни оказался
там, где я задерживаюсь и что-то внутри останавливается
я оставляю ломтики и лоскутки
Однажды мне показалось, что ты не смыла тушь
Нет
Под нижним веком к коже прилипла крохотная
антиматерия
невидимая изнанка жизни
Коснулся — и вот на пальце её кусочек —
не материальный
не скованный в вещество
рассеянный —
как влюблённый,
не способный задержать взгляд
на посторонних предметах
СОБИРАТЕЛИ КАМНЕЙ
Мы ходили на пляж изо дня в день, изо дня в день
и искали на пляже камни —
и камни открыто подползали к нам, будто никогда не видели человека,
и тыкали тупые мордочки нам в руки
И мы грели камни в руках и брали камни в квартиру —
вот в кого мы превратились:
бездомные, приручающие слепых щенков
Камни покрыты двухмерной вихристой шерстью,
камни разлеглись на этажерке, подальше от солнцепёка
И вот теперь мы разложили их перед собой,
мы поняли, что пора расставаться
Самый крупный, похожий на серое приплюснутое яйцо перепёлки
Чуть поменьше, половина лица обгорела до черноты
Крошки: гладкий, как женский подбородок, иссечённый шрамами
другой, в форме капли, будто с собственной волнисто-розовой атмосферой
третий – комок слежавшегося снега
наконец, сумрачный малыш – застенчивый спутник в тени собратьев
Все вы вернётесь на берег
а другие осколки
а другие осколки нашей жизни
мы складываем в походный рюкзак под завязку
И я иду в транспортную компанию «Кит»,
чтобы отправить рюкзак на другую сторону дыры,
наполненной чёрной водой, —
отправить к нам домой
Я протягиваю опись предметов сотруднице:
ничего, что я не могу точно подсчитать,
сколько внутри камней?
Ничего, отвечает она, таможенники вряд ли будут придираться,
разве что ваши камни — взрывчатка, произведения искусства или колющие предметы
Ну что вы, я проверил их лично, — вру я в глаза:
ведь каждый камень, сложенный в рюкзак,
каждый камень — колющий предмет,
каждый камень наносит рану нашей общей,
нашей странной,
нашей растянутой между странами коже
Каждый камень колючим астероидом
мы направляем прочь от нас,
в далёкое когда-нибудь,
туда, домой
туда, где они осядут в синей утробе на дне дивана
пока мы не вернёмся
Пока мы не возьмём их с собой на пляж на Катерной,
пока не посадим в лунки на берегу
И через несчётное число оборотов планеты вокруг ничьей оси
они приживутся
и распустятся на родной орбите
всеми оттенками атмосфер
ДОМ
Иногда мне хочется подарить тебе дом — и я дарю тебе дом
Не тот, в котором однажды поднялась стена синевы и не идёт на убыль
Не тот, что теплеет в бесконечно растяжимом и необрываемом зазоре между нами
Не тот, который нельзя покинуть, расшитый чайками, разношенный глазом, добрый, как свитер, в котором улыбается каждая прореха
Я дарю тебе дом из ниоткуда, будто бы я заснул, идя по набережной, и прошёл в пузырь сновидения
Сначала он вздымается из-под земли стройными белыми ножками грибов, поросль, вырвавшаяся из плотного мицелия
Ножки обросли перепонками, в них тлеют огоньки-обманки, но столпы прочно возносятся ввысь, слишком цельные и длинные для человеческого масштаба
Там, где должны бы начинаться шляпки, всё срослось и окостенело, и теперь кажется, что будто бы стебли тянулись к прочной корке спрессованного перламутра с ржавым налётом
Над ним безумцы решились нагромоздить ярусами свои фавелы, пирамидки кубиков, по которым будто предлагается взбираться всё выше, до уровня бескрайнего наблюдателя
Ты полагаешь, что на этом сюрпризы закончились, но после ты обходишь дом вокруг и обнаруживаешь несоразмерную арку, будто вырезанную в цельном куске породы идеально заточенным лезвием
Это производит впечатление укуса, оставленного на теле гиганта ещё более опасным, необъятным, тревожно затаившимся существом
Как и вся архитектура, прорастающая под гнётом моих глаз, эта будто вспухла за одну ночь и высвободилась из-под почвы, а потом, не остановленная ничем, принялась мутировать под тяжестью собственной красоты
Дом преображается, дом запоминает всё слоями, насколько хватает плоти —
и я дарю тебе этот дом
один из многих, что я тебе дарил
один из многих, что мы вырастили вместе
один из многих, что нас примут и не примут
один из многих единственных
один из многих невозможных
один из многих нам не принадлежащих
один из многих без логики и корней и смысла
всего лишь перевёрнутые ножки
с которыми мы соприкасаемся нашими ногами
чтобы идти дальше и чувствовать
как в наши следы ступает
любящий нас лес
МИКРОМИР
В этой местности, очарованной большой историей,
нам был доступен микромир —
мир, невидимый без оптики местного жителя,
без опыта неопределимо долгой жизни
В сквере скрывался шалаш из веток
за окном посреди спутанной кроны кишело воробьиное сборище
в ободке спиленного дерева на спуске в город
всегда лежала горстка крапчатой гальки —
загляни в неземной музей, не трогай экспонаты
По соседству закрылась прачечная «План Б»,
и в непреодолимо долгой жизни плана Б не осталось
«Ну что ж, дети сложат новый шалаш,
воробьи найдут новый дом», — скажешь ты
И я соглашусь с тобой мелким шрифтом,
но ты разберёшь
(ты всегда внимательна к деталям договоров)
Таков закон микромира:
если ты меняешься в размере,
он остаётся, но закрывается стеклом —
раскопками займётся грядущая студенческая экспедиция
в ботинках с железными подошвами
А пока мы ходим по прозрачному полу
над собственным прошлым
и снизу нас не замечает спил акации с горсткой гальки —
гнёздышко бесполезных окаменелостей
САД
Здесь мы и жили
на втором этаже пассажа на рынке Центральный
среди руин фурнитур, канцелярии и антикварных сокровищ
в боксе, оклеенном розовыми бутонами,
и картиной в рост человека
с вазоном разбухших пунцовых пионов
Озверевший сад, распирающий стены,
ты один тут остался
с пустотой бетона внутри
Все витрины вывезены на склад
Все товары больше не служат уюту
Мы кому-то продали весь быт подчистую
и тут же забыли — зачем
Вот рабочие уже заточили шпатель,
чтобы заросли роз потрошить и равнять в двухмерность
Здесь нам хватило удачных сделок
и болтовни о крахе империй
Хватило взглядов сквозь стеклянную стену,
пока мы обнажались до зубной щетки во рту,
до вдавленных в кожу узоров на талии
Теперь и я — просто человек
с пакетом яиц, купленных у однорукого мужчины,
и пакетом творога, купленного у двурукой женщины
Стою напротив и рассматриваю сквозь стену
как пару строителей
в серых беззащитных костюмах
окружает
пленяет
порабощает
вплетает в себя
и вот-вот растерзает
наш неизбежный сад
ДОЛЛИ НЕ СТРАШНО
Я готов пересматривать это видео снова и снова
Наша первая квартира в Опалихе
Ты наводишь камеру на балкон — за ним дождливое нечто сгущается в непроглядное ничто
так что соседний дом исчезает в мгновение ока
и гром вламывается в комнату
Долли сидит на полу и смотрит в камеру (хотя обычно отворачивается, диджитал-повстанец)
– Смотри, как страшно, — говоришь ты далёкому мне и снова уводишь камеру за балкон. — Долли, тебе страшно? Долли страшно… — и возвращаешь камеру к Долли, но та уже лежит на спине и подставляет пузико, равнодушная к подступающему мраку
Долли не страшно
А тебе страшно?
Вещи, которые не должны происходить ни с кем, нигде и никогда, рвутся внутрь видимого, запечатлённого
И часто нельзя закрыть дверь, задёрнуть шторы и включить настольную лампу; нельзя запретить вторжение — но можно впустить в кадр что-то ещё
Твоё переливчатое пение из-за закрытой двери, я не знаю песню — и мне кажется, что ты сама сочинила её на ходу, на лету, на свободном выдохе
Вечер охоты на своенравный пятый троллейбус — Моби Дик севастопольского транспорта; и вот когда мы наконец заходим в салон, водитель отказывается ехать, пока мужчина в зелёной кепке не оплатит проезд — а он, как зашёл, сразу и оплатил, но водитель ему не верит, и мы стоим, и мы хихикаем
Ночные бдения у манежа с щенками и дневной обморочный сон по очереди за плотно задернутыми шторами, когда реальность плывёт, а каждое прикосновение кажется нутрянее и интимнее
Список нелепых названий, придуманных вместе или случайно выдернутых из окружающего текста, которым ещё не придумали назначения — ты перечитываешь их и смеёшься над чем-то, что успела забыть, типа «полный кукуляндрий»
Песчаный пляж в заповеднике на восточной лапе Крыма, сколько ни иди по степи — никого, и вся вода и вся волна и все крошечные дюны под ногами и единственная тень от куста — только на нас двоих
Неостановимое чтение вслух, проступание сна сквозь строчки, как пузырей воды сквозь землю; Фродо всё же дойдет до Серых гаваней, и один из нас скажет: конец
Конец книги — и только книги
Всё ещё не кончено, пока можно обнять и укрепить смертное
Поэтому Долли не страшно
А нам страшно?
Было страшно и будет страшно
может, прямо в следующее мгновение
Но прямо сейчас — как будто нет
Не страшно
29 ФЕВРАЛЯ
Если ты хочешь знать, как работает время, побудь со мной эти пару минут
Ты почувствуешь, как маяк облизывает стиснутые пирсы, во тьме натыкаясь на непривычные противокорабельные брекеты
Ты заметишь, как роли актрис стареют, а лица перетекают с афиш на агитационные плакаты
Но прежде всего я перенесу тебя обратно в Элунду, на край острова в Средиземном море, вольное отражение нашего дома
Среди мумий иностранцев мы читали вслух Хемингуэя на изогнутом пирсе, я чувствовал, как затаилась кожа под твоим купальником, а рядом с нами плескался безнравственный ультрамарин
Мы получили сертификаты по дайвингу за то, что вместе с инструктором перенырнули границу и опускались вглубь до тех пор, пока гладкий массив пирса не превратился в нагромождение кубических позвонков, стиснутых болью
Мы так и не опустились ниже лучей
Мы так и не смогли полюбить Хемингуэя
Кто-то мог написать о нас как о заурядной паре довольно заносчивых, занятых исключительно друг другом людей
Я же хотел написать воспоминание о том, как по какой-то прихоти хаотических частиц моё сознание снова соединяется в нечто слитное — спустя массив тысячелетний, смявший в крошево и пирс, и Элунду, и людей, обживших берег
Заново собравшись, я могу теперь спуститься ниже лучей и нырнуть вспять
И вот я стою по ту сторону прозрачной двери и смотрю, как ты и я и мягкое «мы» между нами лежим обнявшись, укрытые невесомым светом луны, и мне, бесплотному, никогда не преодолеть этот барьер стеклопакета и не зайти в номер
Если ты хочешь знать, как работает время, просто прими как факт, что оно отделяет любовь от невозможного: всего, что невозможно сделать, сдержать, переждать, пережить
Я смог перенестись не на тысячи лет, а всего лишь в 29 февраля 2024 года — нужен ли ещё аргумент?
Маяк шарит по бухте и никак не может прикоснуться к чему-то огромному, скрытому во тьме