Выпуск №5

Автор: Сергей Костырко

 
Когда-то в ЖЖ у Василевского прочитал фразу из процитированного им блога какой-то девушки, в которой девушка употребила словосочетание «старческая проза». Очень это эмоционально у нее получилось, я бы сказал, с пробегом дрожи брезгливой по телу – примерно так: «Все, что пришлось в последнее время читать, – это уж какая-то, извините, совсем старческая проза». Жаль, не скачал ту фразу. Но – запомнилась. И, соответственно, я пытался для себя определить, что такое «старческая проза».
Вот одна из этих попыток:
Проза «старческая» – это что?
Ну, «молодая проза» – это понятно: напор и сила. И одновременно – почти всегда – оглушённость автора самим собой. Молодой автор часто похож на пустую железную бочку, в которой громыхает пара булыжников. Да нет, на самом деле, я не против, – может это и хорошо. Нужно ведь, чтобы услышали.
А «старческая проза»? Чем пишутся «senilia»? Я здесь не про себя, — слава богу, я знаю, что такое настоящая проза, и, соответственно, использую здесь «я» («ты») как риторический прием, не более того.
«Старческая проза» – это когда пишущий её уже практически без кожи. Когда даже самый легкий сквознячок до костей пробирает. Когда беглого взгляда на мужика, сидящего – закаменело сидящего — в метро напротив, достаточно, чтобы ощутить, как страшно бывает жить, — слишком видно, что у сидящего напротив случилось что-то непоправимое; и ты не знаешь, что именно, но это уже и неважно, — важна сама интенсивность проживания этого «непоправимого», которая засасывает тебя как воронка.
Или же… или твои неожиданные провалы во времени – когда, скажем, ты обнаруживаешь себя подростком, стоящим у входа в ГУМ на Светланской улице столичного для тебя Владивостока: лето, солнце, мимо тебя, совсем близко прошла молодая — «городская» — женщина, оставив незнакомый запах парфюма, который – запах — становится еще и формой твоего проживания пружинистой легкости и стремительности тела этой женщины, летящих по воздуху белых волос, взгляда ее, скользнувшего по тебе и тебя не увидевшего; и это все не морок, это абсолютно реальное воспоминание, но, господи, как же это было давно! – и ты считающий, что мужская твоя жизнь вроде как завершена (возраст!), вдруг чувствуешь себя снова тринадцатилетним, только-только вступающий в нее, с расширенными ноздрями, с холодком в животе. Что происходит? А ничего – просто в толпе, обтекающей тебя на Тверской улице, кто-то пронес мимо полузабытый запах.
Это я про то, из чего делается «старческая проза».
«Старческая проза», если, разумеется, это, действительно, проза (катаевская, например, или Макса Фриша), — это, прежде всего, особая форма восприимчивости и одновременно, как естественное продолжение ее – бесчувствие (циничное почти) ко многому из того, что, по мнению людей, окружающих автора «старческой прозы», должно «волновать каждого человека». Ну, скажем, в области «общественной жизни», или в вопросах «нравственного воспитания подрастающих поколений». «Бесчувствие» это в свою очередь рождает бесстрашие в формулировках, которое – бесстрашие – предполагает одновременно и некоторое лукавство, потому как бесстрашия этого показывать не надо. Ну, во-первых, некому, на самом деле, его показывать. Ну а «во-вторых» — ты уже заранее чувствуешь безмерную усталость при мысли, что нужно будет долго-долго объяснять то, что ты имел в виду, понимая при этом, что собеседник твой вряд ли поймет тебя, и потому отпусти его на волю: если это действительно важно твоему собеседнику, он сам дойдет до понимания того, что ты пытаешься объяснить, своим умом дойдет, а не дойдет — свой ум в него не вложишь. Да и потом – откуда такая уверенность, что твой ум нужно в кого-то вкладывать? Что твой ум такой уж безотказный и надежный инструмент?
И еще одно обретение старости – а значит, и «старческой прозы» — бесстыдство. Автор ее наконец-то перестает стесняться себя.
Ну, например: как бы я тут ни ехидничал по поводу «молодой прозы», на самом деле, очень жалею, что сам не писал ее в свое время, то есть ни грохотал своими камешками в пустой железной бочке. Слишком уважал литературу, ну а писателей, можно сказать, боготворил. И естественно, почеркушек своих стеснялся, типа: уж извини, но «не с твоим рылом …». И потому писать начал слишком поздно. К тому ж, я из тех, кто, как говорила моя редакционная коллега с сострадательным презрением, «учился на медные деньги». Про что помнил всегда. Освобождением от этого комплекса стал момент появления в сети чеканной формулировки «глупость Костырки – медицински установленный факт», которую года два выдавали поисковики при наборе моего имени. Это был, на самом деле, момент обретения мною внутренней свободы. И был бы он счастьем, случись лет на тридцать раньше. Хотя, нет, тридцать лет назад я, наверно, все-таки оскорбился бы, как дурак. Тогда бы у меня ума не хватило понять, что значит эта формулировка на самом деле. Это только сейчас, к старости, я смог установить нормальные отношения с тем, что принято называть «глупость». «Глупость» — это что? Отсутствие «ума»? «Ума» какого? И что такое «отсутствие ума»? У пчелы есть ум? У волка? У совы, кошки, кита, краба, синицы и т. д.? В нашем понимании, то есть исходя из нашей практики употреблении слова «ум», ума у них, разумеется, не может быть. Но ведь они производят массу разного рода действий, иногда достаточно сложных, многосоставных, которые обеспечивают им жизнь и продолжение рода. И производимые ими действия безошибочны абсолютно. В отличие от человеческих. Скажут мне, что это не их ум, а это ум природы. То есть один ум на всех. Да. Согласен. Это ум природы. Но чем /кем/ думает природа? Она думает все теми же пчелами, лисицами, воронами. Так может все как раз наоборот? Глупы не животные, рыбы, птицы, то есть глупа не природа, а изначально глуп человек, отпавший от ее, природы, ума. Человек, зачем-то обремененный, — как выясняется, непосильной – для него ношей: рефлексий, осознанием своей смертности. И, возможно, из-за вот этого эволюционного (если верить Дарвину) сбоя подсознательная тоска человечества по «уму» естественному, уму «природному» и рождает среди людей Гегелей и Шопенгауэров.
Ну а если сменить «дискурс», если про «ум» и «глупость» – среди людей? Тут вроде как все гораздо сложнее. Но это первый взгляд. А если присмотреться, то вполне может оказаться, что «глупостью» мы называем отпадение (в поведении и в способах мышления) от некоего общепринятого стандарта. Стандарта, принятого выбранной вами «референтной группой», которых – «референтных группа» — множество, которых хватит на всех. То есть, совсем глупых людей, думаю, не бывает. Каждый про себя знает, что он, ну если и не самый умный, то – вполне нормальный. А он и есть нормальный, каким бы дебилом ни казался окружающим.
И потому я, например, с некоторых пор пользуюсь – для себя – вот таким еще определением содержания слова «индивидуальность»: персональный – единичный, эксклюзивный – «вариант глупости».
Говорю как фотограф: изображение на фотографии состоит из белого и черного, из света и тени. Уберите черное, то есть тени, и ваш объект растворится в белом. Исчезнет с листа. Для того, чтобы вы были в этом мире, вы и должны состоять из «белого» и «черного». Иначе не бывает.