Выпуск №7
Публикация Владимира Коркунова
Перевод с румынского Ивана Пилкина
Стихи из антологии молодых молдавских поэтов
Весной 2019 года в Москве вышел небольшой, но плотный в смысле текстов и смыслов поэтический сборник — антология молодых молдавских поэтов «Там, куда я точно вернусь». Их оказалось 15 — всех перевёл кишинёвский филолог Иван Пилкин.
Что любопытно — как заметил Лео Бутнару — новая антология вышла спустя 30 лет после сборника «13 молдавских поэтов» (1989). 13 разновозрастных — 15 молодых. Хорошая смена. И талантливая. Это подтверждает и Лев Оборин в рубрике «Три поэтических новинки» на портале «Горький»: «Стихотворения, вошедшие сюда, образуют общий контекст — в плане стилистики, формы, образов — с работами многих европейских поэтов, включая и русских (например, Виталие Вовка можно сопоставить со Станиславом Львовским). Перед нами действительно современное письмо»*.
На русском языке переведённые Пилкиным авторы публиковались в журналах «Воздух» (там вышла подборка Марии Пилкин, жены переводчика, некоторые тексты из которой попали в книгу) и «Контекст» (№ 1 — Виктор Цветов, правда, в переводе Вероники Штефанец; № 2 — Вирджил Ботнару, Мария Пилкин, Александру Вакуловский, Аурелия Борзин, в переводе Ивана Пилкина).
Намного более широкая и репрезентативная подборка участников антологии представлена в этом номере «Артикуляции». Не удивлюсь, если вы точно захотите вернуться в мир молодых (и не только) поэтов из Молдавии.
В.К.
Кладбище Пер-Лашез
Шагаем с картой в руках, читаем имена на могилах.
Предлагаю остановиться, когда отыщем Бальзака,
мечтавшего разбогатеть писательством.
Он хочет, чтобы мы перевели дух у могилы Нерваля,
написавшего Аврелию.
Прошли мимо Делакруа, поглощенные юмором гида
с альбомом художника под мышкой,
гид подходит к склепу, стучит пальцем по камню,
изображает разговор с усопшим.
Он уселся возле бюста Нерваля,
я возле оградки у могилы Бальзака.
Смотрим друг на друга, вчетвером,
иногда наши взгляды обрывают группы посетителей.
Мы поприветствовали Пруста, Аполлинера, Модильяни, Эдит Пиаф,
окруженную людьми, будто на сцене,
Бодлера,
чья могила покрыта напомаженными поцелуями читательниц.
Прошли вдоль колумбария.
Нашли корзинку с шоколадными яйцами, взяли два.
Когда мы спустились, я протянула ему одно.
Он спросил, хочу ли я, чтобы меня кремировали.
Конечно, ведь я боюсь червей.
А я хочу сгнить естественно.
Потом мы вели себя как бессмертные.
Матрешка
Я еще раз прошу его рассказать мне о коровах в Швейцарии.
Это счастливые коровы,
когда он это говорит, приправляя описание подробностями остановки,
мне хочется быть телочкой на плодородных швейцарских пастбищах,
но я всего лишь матрешка.
Очень скоро матрешка уже не сможет скрывать, что она матрешка.
Дневник Дюймовочки
Она все просила, молила и заклинала меня появиться,
когда же, между потуг, приподнялась на койке,
посмотрела между ног, увидела черную прядь,
коснулась подушечками пальцев моей макушки,
то чуть не потеряла сознание — мама, позже я поняла, что это она,
стояла с папой над моей кроваткой, укачивая меня,
и говорила ему, что здорово испугалась,
увидев, как выходит моя голова, вытянутая, будто ананас.
Не знаю, как она себе воображала, что я могу выглядеть лучше,
пролезая через соковыжималку.
Я пока не разобралась, какой у меня сейчас вид,
но поняла, что никуда не годится
походить на фрукт или, еще лучше, на… овощ.
Вот и мое первое представление о красоте, о добре и зле.
Папа, услышав сквозь стены родильного зала,
в котором был вместе с мамой,
зычные звуки какой-то женщины, прерывистые
во время выталкивания,
звуки, которые можно было принять за хрюканье,
думал, что мама уже не сможет исторгнуть из своих легких,
разнести по всему коридору роддома нечто подобное.
Шепотом они говорили надо мной о моем рождении,
обо всем этом,
думая, что я сплю, мои глаза и впрямь были закрыты.
Таков, наверное, ад
Младенцы, плачущие от боли из-за прорезающихся зубов,
ты хочешь спать, валишься от усталости,
нет сил даже расстегнуть рубашку,
чтобы открыть грудь. С забитыми носами, с диареей и жаром
они лихорадочно кричат вокруг тебя.
Тебе снится, что ты их кормишь, это мучение должно закончиться,
а младенцы вопят на все более высоких тонах,
ищут судорожными ртами твои соски в темноте,
тянут их беспощадно. К утру,
когда твой любимый распахнет простынь, словно створку ракушки,
желая обнажить жемчужину твоего перламутрового тела,
на месте, где должна быть ты, румяные, довольные младенцы
улыбнутся ему в лучах света своими белыми, молочными зубами.
Где-то среди белья он найдет твои дребезжащие красно-болезненные соски,
все, что от тебя осталось, тебя высосали до последней капли.
без сигарет
на кухне за столом
одиночество хрустит пальцами
турка бормочет
молитвы
мысли стерты до
родной земли под ногтями
влажные стены рожают
вещи влетают в окно
сон спит свернувшись в калачик
линзы
время зарывается
в старые часы
Бог
купил себе карандаши
бездна осыпается
с твердого нёба
ветер свистит
наполненный мусором
словно товарный поезд
вхожу в жизнь
через заднюю дверь
до рождения
мои пальцы
различали цвета
ясновидение
на этот раз мы займемся любовью
прежде чем стать друзьями
на facebook
люди в сети
всегда хотят знать
о слабостях других
словно минутная стрелка часов на батарейке
бегу
с самого утра
за тобой
и если бы я поймал тебя в эту секунду
возможно
я рассказал бы тебе
не дожидаясь вопросов
все мое прошлое
мы свободны
как две спички made in Belarus
в смятом коробке
я та что сгорела
3 мл Конфидора
Вместе с Андрюшей мы опрыскиваем картофель.
У каждого за спиной опрыскиватель.
Жуки образовали колонии на
нашем картофеле,
словно открыли новую планету
или новое бытие без
агонии, ловушек и абсурда.
Мы опрыскиваем картофельные кусты 3 мл Конфидора,
разведенного в 10 л воды,
скоро жуки начнут падать, один за другим,
всего три часа, и жукам станет плохо, и они умрут;
их не стошнит, когда им станет плохо.
У меня и у Андрюши отрава течет по спине,
в этих чертовых опрыскивателях трещины.
«Слышишь, Андрюша, ты никогда не думал
что там, наверху, кто-то тоже пытается нас уничтожить, как мы делаем это с жуками,
кто-то тоже пытается опрыскать нас чем-то вроде отравы,
не обязательно Конфидором,
но чем-то с эффектом замедленного действия,
чтобы нам стало очень плохо, но чтобы мы не умерли сразу,
и в опрыскивателе у него тоже трещины,
и по спине у него тоже течет отрава?»
пастушеская
моросит
летят наперегонки
желтые листья и брызги
листья
клена ореха липы катальпы
желто повсюду
падают листья
пью курю принимаю
таблетки ради
судьбы мира
я достиг того возраста когда
уже недостаточно чтобы хорошо было
лишь мне одному
охота в Падеше
когда раздаются выстрелы
Веня молится
и на этот раз
старый олень с
широкими копытами
не будет
убит
мать всех кошек
седая
хромая с
тремя пакетами из которых
достает сырое мясо
кошки жирные
слабые
рыжие
пятнистые
черные
бойкие
хромые
маленькие
огромные
пушистые
прилизанные
бегут за ней
мяукая и
мурлыча
мать всех кошек
накрывает им стол около
машин чтобы они могли
спрятаться
мать всех кошек всегда одета
в костюм adidas
смотрит как они едят
берет пакет и уходит в
соседний двор где ее
ждут
другие кошки
иногда
какая-нибудь кошка
идет за ней следом
тогда мать всех кошек берет
ее на руки и
хромая они
идут дальше
вернувшись
мать всех кошек подзывает кота
пошли Барсик
пошли домой
чтобы упаси господь он не остался на улице и
красивые умные
дети не закидали его камнями или
не замучили
бродяга с Библией
бродяга с Библией
два дня был звездой
социальных сетей
потом
забыт
сейчас стоит у
мусорного контейнера
с пакетом
хлеба
ест и бросает
голубям
рот полный
хлебного мякиша
рука протянутая к
голубям
говорят о
счастье и
смирении
когда он скрывается
другой старик подходит к
голубям
подбирает крупные
куски
с земли
ест
кофе
список того, что пили мои бабушка и дедушка: вода из колодца никулае, вода из колодца фуйора, вода из родника у проселочной дороги, молоко, кислое молоко, простокваша, молочная сыворотка, компот, кисель, рассол, холодный мятный чай, ромашковый чай, муст, вино, самогон
нет, кофе не было.
не помню, чтобы они хоть раз его упоминали.
может, в другой жизни.
может, в годы вечной молодости.
до начала времен.
список того, что пили мои родители: колодезная вода, «минеральная» вода, молоко, кефир, компот, лимонад «фригушор», «тархун» или «дюшес», липовый чай, ромашковый чай, чай «грузинский», квас, яблочный сок в трехлитровых банках, березовый сок (тот же объем), пиво «жигулевское», водка, шампанское «советское», коньяк «белый аист», самогон, муст, вино
среди того, что нужно было «достать», не было лишь кофе.
напиток неопределенного цвета и вкуса назывался «кофе с молоком».
первый растворимый «нескафе». откровение заменителя.
фальшь и китч с претензией на роскошь.
молчание отца, когда я впервые сварил ему эспрессо.
понравилось? да? нет? не знаю. он подавленно молчал.
кофе
в моем роду никто варить не умел.
я умею! кофе из эфиопии, обжаренный методом торрефакто (какое звучное слово!), специфическая грануляция, кристально чистая вода и, непременно, просто непременно приготовленный на итальянской кофеварке, ммммм.
количества выпитого мной кофе хватило бы на все поколения моего рода.
день за днем я кручу итальянскую кофеварку.
чашка за чашкой искупаю горечь реванша.
весь кофеин, наверное, куда-то уходит, я каждый раз засыпаю
и вижу сны о тех, кому хотелось бы выпить
чашечку кофе. хоть иногда, по случаю праздника.
кофе из эфиопии, обжаренный на rue du poteau.
чашка за чашкой я испиваю свою горечь.
все поколения моего рода…
боже, я бы отдал весь кофе мира за стакан вина, сделанного отцом.
и эта моя центробежная страна
центробежная страна
где единственная возможность
спастись
это разместиться как можно ближе
к центру
и братоубийственная война
за эту
единственную точку
в которой сила выталкивания
равна
нулю.
помню:
когда я был ребенком, у мамы
была электрическая центрифуга
куда она загружала
постиранные вещи и тогда этот
монстр
примитивной механики
начинал урчать
сотрясая стены и пол
бетонного дома
выводя из себя всех соседей
а через небольшое отверстие
сливались и
остатки влаги
что еще оставалась в тканях
после того как их
выжимали
вручную
затем мы открывали крышку
и отделяли от водонепроницаемых
стенок
металлического цилиндра вещи
раздавленные
неимоверно скрученные
один рукав пролез в воротник
другой торчит из штанины или
из ширинки
носки я вынимал из карманов
и искал лицевую сторону
вывернутых наизнанку вещей
они были почти что сухими.
но сильно измятыми, будто
каждый их миллиметр прожевал
какой-то людоед
очень внимательно относящийся с своему
пищеварению
с тех пор я ненавижу
утюги
и эта моя центробежная страна
для которой еще не нашлась кнопка
«стоп»
урчит где-то на карте
на максимальных оборотах
Ид
Я должна убедиться, что жива.
Вдохнуть запах цветка, разбить окно,
цепляться к людям, душить их.
Самым стойким повязать на шеи
веревки и тянуть что есть сил,
изо всех сил.
Потом уснуть. Видеть сон о том, что мне вы
не нужны, что вы просто никто
и что я вас не знаю. Потом строить мосты
между нами, чтоб вас не терять. Потом
наброситься, рвать вашу плоть кусками и
плакать.
Потом позвать вас, и вы все ко мне
придете, жаждая ласки. Но я
не захочу вас видеть — я не буду знать,
что мертва и свободна.
Призраки
В моем доме четыре комнаты,
самая светлая — комната бабушки,
она там ткет и вышивает
румынских ангелов.
Стены сжимают ее, словно спазмы в животе,
у нее повышенное давление — 240,
бабушка уже никого не видит
и даже уже не хочет.
Папа живет в комнате с сыростью,
он спит и много курит,
каждое утро кладет себе в туфли
по капельке ртути,
время от времени распахивает окно,
чтобы впустить воздух или помахать нам руками.
Мама обитает на кухне,
питается паром и готовит супы,
в ящике стола прячет иконку,
фотографию с двумя сердитыми детьми
и пучок укропа —
она ни во что не верит.
Темная комната долгое время была моей,
в двери была небольшая щель,
через которую мой брат,
живший во всех комнатах по очереди,
спрашивал меня:
«Что ты там делаешь, ты умерла?»
И в щель можно было разглядеть маленький синий глаз,
из которого на пол стекала
голубая слеза.
Временами все комнаты
стонут и зовут меня,
я вставляю ключ в замочную скважину и открываю их,
там клетки, там щели, там голоса, которые меня зовут,
посмотрим, сможешь ли ты заглянуть в меня,
не отводя взгляда,
и двери скрепят так сильно,
что у меня лопается сердце.
дождевые зонты
книги станут всего лишь дождевыми зонтами
дождь подобен смерти: одни бегут, а другие ждут
ответ, словно листья, что как-то скрывают лужи
прыгаем, ведь зеркало все равно в глазах прохожих
остатки сухих мест
самые спокойные листья — после дождя
они не шуршат, но ведут свои речи среди страниц
тех книг, что станут всего лишь дождевыми зонтами
нежное пространство, что принимает меня,
будто обнимая
(…)
мне нужно нежное пространство, что принимает меня, будто обнимая. достаю вещи из сумки, кладу их обратно, ничто не меняется во мне радикальным образом, я раскрываюсь так же, как растут комнатные растения, когда о них кто-то заботится, дружелюбно подмигиваю людям вокруг, подключаюсь.
иногда она берет конец моего шарфа и кладет его на
колени — иногда она кладет раскрытую ладонь
мне на колени — но только когда на столе
еще много пластиковых стаканчиков —
нам может быть хорошо только если
люди рядом смеются
карта всех ожиданий
: на остановке / тихонько сижу / пока не подъедет троллейбус / какой-нибудь
: под портиком пока не пройдет дождь
: устроившись на каком-нибудь подоконнике, когда незаметно подкрадывается головная боль / поднявшись, хожу, как это делает боль
: когда сижу с завязанными глазами, а кто-то капает мне воск на кожу
: когда жду, чтобы кто-то невидимый угнездился на моем левом плече
вещи вокруг малы и красивы и
немы
где-то в моей груди стена строится
сама собой
она спросила меня, почему я не стригу ногтей. я ответил, что не знаю. она достала из сумки ножницы, взяла мои руки, одну за другой, в свои и состригла мне ногти. она казалась этим довольной.
так мои пальцы выглядят короче.
кончики пальцев сейчас так же чувствительны, как и мой скальп, после того как я впервые обрил голову.
иногда люди говорят, что им кажется, будто я в другом месте. что они боятся приблизиться, когда видят меня таким.
она спросила меня: «алекс, ты занимаешься сексом?»
сказала, что уже 3 года никто не видел, чтобы я с кем-то целовался. что я обнимаю всех одинаково.
когда я сжимаю кулаки, ногти уже не оставляют на ладонях красноватые полукруги.
мы выпили вместе вина. у меня дрожали руки и я пролил немного на анорак.
дома я его ополоснул, и пятна чуть-чуть размыты.
на факультете кофе стоит полтора лея. то есть 10 центов.
мои друзья из штатов посмеялись бы над этим.
еще ты можешь спрятаться там на каком-нибудь подоконнике или в одном из кабинетов.
однажды р. и а. занялись любовью на одном из подоконников. после того как они мне это сказали, я сидел только там и слушал в наушниках бьорк.
говорят, что если долгодолго терпеть, страх уходит.
порой, когда не могу уснуть, я встаю, прислоняюсь к стене и считаю на пальцах свои страхи.
(кто-то говорил, что они уходят, если вдобавок назвать их по имени)
темноты я боялся лишь когда был маленьким.
сейчас это всего лишь темная и скверная часть меня, которую все видели, но притворяются, что не знают. если я ее там оставлю, она завладеет мною мало-помалу и безраздельно, как расширяющийся некроз.
(мои однокурсницы говорят, что больше всего боятся старости. другие, когда кто-нибудь на них кричит, дрожат и становятся маленькими, и стекают вовнутрь. иные хранят вещи, изъеденные молью, найденные на улице предметы, бумаги, на которых писали те, кого они ни разу не видели. когда они куда-то переезжают, то берут их с собой в первую очередь)
теперь я должен все обрезать. до крови.
еще страх уходит, если ты думаешь о чем-то другом. страх тогда обижается, становится все меньше и меньше и уходит и, отдаляясь, он почти человечен —
но он делает это только для того, чтобы вернуться потом, всякий раз, когда внутри меня становится ясно и светло, и тогда я все порчу —
мне нужно всего лишь небольшое место, где-нибудь, на краю утеса, куда я мог бы сесть, посмотреть вниз, и все казалось бы одинаковым —
all shall be well and all shall be well
and all manner of thing shall be well
утром я сел в троллейбус и
проехал по городу круг с билетом, смятым в кулаке.
стягиваю шарф вокруг шеи, потом распускаю.
сжимаю губы и дрожу.
сжатые губы — это барьер.
раскачиваюсь вперед и назад на серой пластиковой скамейке.
* * *
Моя комната полна преград
с трудом отыскиваю кратчайший путь
осторожно ступаю, чтоб ее не разбудить
Ефимия Сергеевна спит
Артем спит в моей постели
Артем спит с открытым ртом
дышит открытым ртом
пробираюсь через преграды
Артем спит в моей постели
я сплю в постели мамы
мама не спит
мама обо всех заботится
уже два дня мама спит среди преград
понятия не имею, стоит ли обо всем этом рассказывать
понятия не имею, имеет ли все это
эстетическое значение
сажусь на стульчик
смотрю, как дышит
открытым ртом Артем в моей постели
* * *
Тысячи маленьких окон в небе
натягиваю губы, словно нити
потяну немного — открывается одно
улыбаюсь — открываются два
моросит — открывается еще одно
смотрю 5 секунд
закрываю глаза
вижу шесть, семь маленьких окон в небе
как они мне все подмигивают
хохочут, маленькие окна потеют
как после стаканчика коньяку
редко замечаю по десять
двадцать открытых окон
иногда я их вообще не вижу
но и не пытаюсь найти
все происходит само собой
они возникают неожиданно
иногда, выходя на сцену
спрашиваю себя, хотел бы я
чтобы все они были открыты
Артем спрашивает, мог бы
и он их увидеть
отвечаю ему кратко:
— конечно
скоро ты увидишь их всех открытыми
ты их тоже непременно увидишь
* * *
Заполняю свое счастье
еще тремя воздушными шарами,
разлетающимися по полу.
Мама сидит во главе стола, словно гирлянда,
пытаясь втянуть меня в разговор тет-а-тет.
Набиваю живот всем, что вижу перед собой,
говорю немного,
прячу свое счастье в конфетках кис-кис.
маленькая вера
каждая девочка рожденная в ссср
хотя бы однажды была
маленькой верой
фильм который все смотрели
из-за эротической сцены
даже если картина была
совсем о другом
вера это ребенок рожденный на свет
ради нескольких квадратных метров
и я и ты и все поколение
девочек рожденных в 80-е
мы все маленькая вера рожденная
ради советского
достатка и процветания
и путь поэзии лежит через желудок
дорогой издатель
спешу заверить здесь нет никакого обмана
эта книга возникла в лаборатории
моей жизни где по утрам
я ставлю эксперименты над собой
над своим внутренним действием
я все время спрашиваю себя какова
психосоматическоя связь
между поэзией и психикой
мои нейроны трещат
особенно по вечерам у них тоже
скрытая форма артрита
мне тяжело ходить туда по понедельникам
потому что воскресенья я провожу
у духовки готовя обеды и ужины
да и кисель как с недавних пор
нравится моему мужу борхесу
эта клейкая масса
пардон
я имела в виду иван гога
борхес другая история
из совсем другой жизни
иван гогу нравится как я
запекаю книги обернутые
в фольгу
так они не подгорают а румянятся
по всему нашему дому стоит запах
запеченной хрустящей
книги со специями
наша жизнь похожа на кухню
она так похожа на кухню
и отец и ницше и бог
отец наш небесный сойди ко мне сюда на землю
ницше говорит что ты мертв тот самый ницше что мертв уже сотню лет
отец мой приди и утешь меня в преддверии моей несчастной жизни
я образ твой и подобие тело от тела твоего плоть от плоти твоей
кость от кости твоей дочь твоя меньшая дочь твоя нежная
* * *
отец мой сущий там где мечты летают как крылья
откуда гагарин упал стрелой сойди сюда воплотись
и поведи меня твоей благой рукой твоей теплой рукой
и веди меня всюду будь отцом благим отцом истинным и воплощенным
«ницше умер»
вокликнула дева заратустра боги не умирают по желанию писцов
* * *
отец мой с печи
отец мой из-за дома
отец мой с буюкан
отец мой сидящий во главе стола
* * *
не умирают
не умирают боги
не умирают писцы
ницше не умер
бог не умер
смерть тоже жива
она в доме своем
в доме без ключей и замков
куда входят в окно
как синяя птица
баю-баю бай
* * *
отец идет вниз по улице иона крянгэ святая троица отец дочь и дух
наша жизнь это подъем и спуск генеалогическое древо это жизнь
паства pater hemon axis mundi тебя лишили корней?
ничего придут отец небесный и земной и привьют тебя
* * *
отец наш сошедший на землю отец мой только мой
кость от кости твоей плоть от твоей плоти дыхание от дыхания твоего
отец мой воплотившийся в меня слезы твои текут
в руслах моих глаз не плачь отец мой благой отец чистый и я не плачу
* * *
отец мой с улицы иона крянгэ рассказывает сказку в которой
ницше еще младенец в подгузниках ползающий под столом
ницше вырос и рассказывает сказку о другом ницше который
рассказывает сказку о заратустре деве благой деве нежной
заратустра есть дочь pater hemon
еж наутро
Все, что она мне говорила, было неважно.
Мы смотрели на огонек, тлевший в бездне и освещавший лишь наши лица.
Лишенные мужества, мы сидели, скорчившись, каждый на своем бревне.
Я видел ее чистую улыбку,
позволял забираться на нас клопам,
которых влекло к теплу, как меня влекло к тебе.
Ну и что, если через пару дней тебе предстояло уехать и жить среди европейцев,
а мне по-прежнему оставаться среди молдаван?
Ты сказала: Виктор, может, воспользуемся этим моментом?
И Виктор не воспользовался тем моментом.
Но до этого, когда еще было светло,
нам нужно было забраться на башню ржавого и заброшенного фуникулера.
Я боялся высоты, но забрался до половины,
не знаю, зачем я это сделал,
мне казалось, что это поступок, достойный мужчины.
До тех пор, пока не ощутил страх, будто руку незнакомца за спиной.
Я улыбнулся тебе и сказал, что нет смысла лезть дальше, что-то быстро придумал,
посмотрел на вершины деревьев, на кучки мусора,
на компанию, собравшуюся за бутылкой пива,
там внизу, где было больше плохого, чем хорошего,
и куда мне теперь так сильно хотелось вернуться.
Почти не было времени показать тебе, что отсюда и досюда — лишь страх;
мужество — в другом месте.
Алкоголь заставил нас проснуться в мокрой траве дендрария, под яблоней.
Мы лежали на гнилых фруктах и говорили шепотом,
ты рассказывала мне о друге, который ударил любимую,
и это тебя возбудило.
Я спрашивал себя, что ты хотела этим сказать?
Рядом с нами копошился еж,
и ничего прекраснее я не испытывал уже много лет,
так сказал я тебе;
думая о том, что же там из тебя сделают эти европейцы.
О том, что не смог сделать один молдаванин.
что погрузило меня во тьму**
бабушка умерла от цирроза, как и многие другие в селе,
и несколько врачей быстро пришли к заключению,
что алкоголь сделал свое дело,
что ей не стоило столько в себя заливать,
не зная, что таблетки и уколы могут быть намного опаснее.
она верила в них, до последнего верила, что они ее спасут,
спустя 10 лет ушел и старший сын,
брат моего отца.
сейчас все думают о том, сколько они унаследовали от печени бабушки,
кто станет следующим.
по утрам, перед тем как пойти на работу, каждый из них смотрит на себя в зеркало
и говорит, что не похож на нее, что между ними нет ничего общего.
но это не так, и они это знают.
слепая вера в лекарства, паника при мысли, что осталось недолго,
деньги, отложенные на похороны.
я о ней думаю, мне грустно, что не могу поговорить с ней,
старой женщиной, чей муж был парализован в 86-м, как она забиралась на черешню,
как разжевывала мне еду и говорила с любовью: «что же ты наделал, карапуз».
я бросил на доски горсть земли, и тот звук погрузил меня во тьму.
я плакал два дня, ничего больше делать не мог,
еще год после этого по телевизору крутили ее любимый сериал,
и я, тронутый жуткой печалью, смотрел этот сериал целый год.
если бы она только знала, что антонио тоже умер,
и роза, запертая в доме, о нем скорбит.
—————————-
* https://gorky.media/reviews/demon-tiskaet-tamaru/
** Это стихотворение публиковалось в журнале «Контекст» в переводе Виктории Штефанец