Выпуск №2

Автор: У.Х. Оден

 
I

Года ко всем щедры, все в жизнь свою
От них себе в подарок взяли что-то:
Пчела — устройство общества и соты,
Форель — форелий хвост и чешую.

И всем успех давался в первый раз,
Рожденья час был университетом,
Всяк место знал свое, и в знанье этом
Доволен был всегда, покуда нас

Не породил, столь инфантильных, рок,
Из коих годы что угодно лепят,
Что могут голубком иль тигром быть,

Кого меняет легкий ветерок,
Кто вечно ищут правду (детский лепет),
И выбор делают — кого любить.

II

Им странно было, что запретный плод
Не дал им знаний новых. Почему же
Запретен был? Их не смутил упрек,
Ведь было ясно, что их ждет наружи.

Но позабыли вмиг, придя туда,
Все то, что знали прежде: онемели
Собаки, помогавшие всегда,
Ручьи, что им совет подать умели.

Они бранились и рыдали звонко:
Дика свобода! Опыт уходил
Как горизонт уходит от ребенка;

Все возрастало наказанье это,
И путь обратно ангел преградил
И для поэта, и для номотета.

III

Лишь только запах чувства выдать мог,
Лишь глаз указывал дорогу. С ними
Бесед не вел журчащий ручеек.
Но думал он, что связывает имя

Его, охотника, с его добычей.
Он чуял глоткою, что есть слова
Чтоб сладость ласки обрести девичьей,
Или послать раба колоть дрова.

И этот жалкий, бестолковый род
Как саранча, покрыл всю землю — некто,
В своем творенье взявший роль субъекта.

Он отвергает, что незримо, ждёт
Любви развоплощенной, без объекта,
И терпит небывалый прежде гнёт.

IV

Остался он — в своем владенье пленник.
Блюли сезоны путь его один.
Жен выбирали горы. Солнце было
Дню человека — честный господин.

А в городе, его родные жили
Средь спешных, неестественных идей,
В безверье, но в веселье добродушном,
Не чужаков страшась, а лошадей.

Он же на перемены не был скор,
Лишь принял цвет земли
И стал похож на птиц своих и скот.

Его считали простофилей горожане,
В ранг истины поэты возвели
И ставили в пример тираны.

V

Он был так мил, уверен и беспечен,
А жизнь у всех — в тоске, печали, зле,
Так что успех у дам был обеспечен
Ему, герою с саблей и в седле.

В его стекались войско за свободной,
Веселой долей юноши. Остер
Их ум от жизни стал лихой, походной
И братству общий их учил костер.

Но вот, всего добившись, он обрюзг,
Обмяк, стал лысоват, и сер, тускл,
Чтобы забыть убийства, пил украдкой,

На должности своей стриг барыши,
Вещал хвалы Закону и Порядку
И ненавидел жизнь от всей души.

VI

Он звезды наблюдал, и рек разливы,
И как был войском город осажден.
Когда его пророчества правдивы
Оказывались — был вознагражден.

За Истиною, в край воображенья
Любовью к Ней, неведомой, ведом,
Искал он в аскетизме постиженья,
И презирал служащих Ей трудом.

Он, выбравший окольные пути
И магию, сумел Ее найти.
Взглянув с благоговеньем, но без страха

Ей в очи, слабости людские там
Он увидал, и осознал, что сам —
Одно из многих порождений праха.

VII

Он был их раб, как говорят, незрячий,
Средь них он жил, и чувства их в него
Входили, словно ветерок бродячий,
И пели — все кричали: «Божество!»,

И был он ими чтим, и был возвышен,
Так, что растратил, потерял свой дар,
И песнью стал считать, когда был слышен
В душе ничтожный трепет местных свар.

Не приходили строки. Их не видя,
Вымучивал, над метрами радел,
Свою тоску, как пахарь свой надел,

Он обнимал. Как прячущий кинжал
Убийца, озирал всех, ненавидя,
Когда же хмурились ему — дрожал.

VIII

Он для собраний отдал свой надел,
Стал колок взор его. Он, как меняла,
Личину хладнокровия надел,
И Равенство его доктриной стало.

Приветствовал чужих он, как друзей,
Людское небо поднял на колонны,
Случайных фактов создал он музей,
И стража в нём — бумажного шпиона.

Всё так взрасло, что стала жизнь мала,
Зачем всё это? Он не помнил боле.
Один, хотя толпа кругом была,

Ни с чем, хоть состоянье загубил,
Не мог коснуться собственного поля,
И, о любви всё зная, не любил.

IX

Призрел на козопаса мальчугана,
И голубя ему отправил Бог.
Но песнь лишь убаюкала мужлана,
Ни с чем назад вернулся голубок.

Но Он ему судьбу такую прочит!
О нет, душа его не умерла
Для правды! Позже он ее восхочет
И возблагодарит. Послал орла.

Все было зря: юнца Его витийства
Вводили в скуку, он от них бежал,
И вырывался из объятий Бога,

Посланца же Его он уважал
И чтил за то, что от него так много
Он выучил о способах убийства.

X

Вот век и пролетел. И весь тот вымер род —
В постелях, одряхлев, недвижны и несчастны;
Теперь они одни, и жизнь их безопасна:
Тень исполинских ног на луг их не падет.

Их сон спокоен был: возможно, в топи дальней
Еще не сдох дракон, но уж совсем одрях,
Не стало тайных нор на старых пустырях,
И кобольды в горах не били в наковальни.

Лишь скульптор да поэт печалились слегка,
Да свита фей ушла, ворча, из дома мага.
Нечистая тогда обрадовалась сила:

Невидимы, вольны, они исподтишка
Сынов людских лупить могли, иль вся ватага,
К отцовской ярости, их дочерей месила.

XI

Конечно, хвали: да несется песнь опять и опять
За жизнь, что цветет с гряд и с лиц, за ту
Растительную терпеливость, животную смелость и доброту:
Некоторые бывали счастливы, некоторым выпало великими стать.

Но услышь крики раненых нынче и подытожь:
Стены и души пали; всегда хватало злодеям
Топлива для воли своей; князья и ныне прибегают к идеям,
Используют вполне благородную объединяющую ложь.

История противится нашей радостной песни: мир жесток,
И это — предупрежденье нашим надеждам. Светил некий шар из газа на
Некую планету так, что явился странный вид, чья ценность не доказана;

Скороспелый новый Запад — ложь, как и столь долгий срок
Меняющие мир Сто Семей в Восемнадцати Провинциях — связаны
Они меж собой как блестящий, но неправедный цветок.

XII

Война безвредна здесь, как монумент;
Мы узнаем о ней по телефону.
На карте видно где, в какой момент
Бои. Приносят молока бидоны.

Есть планы, чтоб избавить миллионы
Страшащихся, потерянных людей
Голодных, жаждущих, вдали от лона
Жен. Гибнущих, в отличье от идей.

Ведь люди смертны — а идея все ж
Верна быть может. Толпы, от кумира
В экстазе, внемлют ложь,

И не обман — места на карте мира,
Где жизнь лиха у
Попавших в лапы зла. Нанкин. Дахау.

XIII

Использован вдали от метрополий,
И генералом брошенный, и вшой,
Под килтом стал он льдиною большой,
Пропал. Он ни на что не годен боле.

Война перехлестнется на страницы:
Его, кто важных знаний не имел,
Был мрачен, острословить не умел —
Ни имя, ни лицо не сохранится.

Но он, невзрачен, смог, как запятая,
В команды штаба некий смысл привнесть:
За наших дочерей, во прах Китая

Он лег костьми, чтоб отстоять их честь,
Чтоб не срамила их собачья стая —
В стране озер и гор мужчины есть!

XIV

Они страдают. Больше дела нет
У них. В бинты запрятаны, больные,
Они лишь знают то про этот свет,
Что их кромсают лезвия стальные.

Отдельны друг от друга, как эпохи
(В их мире правда — болевой порог,
Они не речи заглушают — вздохи),
Как от растений, всяк из нас далек

От них. Кто здрав, не может быть, конечно,
Ногой — мы забываем, отболев,
И прыщ, и сразу радуемся вновь.

Не верим мы в реальность, что увечна,
Иль в изоляцию — но можем гнев
Делить с другими, радость и любовь.

XV

Смеркается. Видны контрастней горы.
Стал воздух после дождика свежей.
В саду, меж клумб, несутся разговоры
Высокоподготовленных мужей.

Худой садовник думает про то,
Как дороги, должно быть, их ботинки.
Шофер конца беседы ждет в авто.
Они блестящи, словно на картинке.

Вдали же, как ни благи их мотивы —
Несметный сонм людей вооружен,
Чтоб сеять боль, и ждет лишь их веленья.

От них зависят выжженные нивы,
И гибель юношей, и слезы жен,
И ужасом объятые селенья.

XVI

Не кончилось истории движенье:
Зло, удаль, треп, стремление стяжать.
Но коль рассказчик без толку бежать
Даст памяти — потерпит пораженье.

Тот веяний стерпеть не может века,
Лелея дидактичный ветхий миф,
Тот потерял не понятый им мир,
Тот слишком ясно видит человека.

Утрата им желаннее жены,
В Тревоге им — комфорт, как в гранд-отеле,
Коль можно сожалеть — они должны;

В край дальний, тайный вечно влюблены,
Где, их презрев, Свободы захотели —
Она там в каждой двери, древе, теле.

XVII

Они, как все мечты — простого лада,
Их ритм — элементарный сердца стук,
Шлют мышцам весть, что веселиться надо.
И даже умирающие, звук

Заслышав их, им вторят. Вечно новы,
Они — зерцало наших перемен,
Свидетельство, как живы мы, здоровы,
И состоянья нашего рефрен.

Что ж полюбили в том году танцзалы,
В год смерти Австрии, когда Китай
Попал в беду, когда горел Шанхай?

«Partout Il y a de la joie» — сказала
Народам мира Франция, а США:
«Люби меня всегда, моя душа».

XVIII

Озноб и страх: наше Время — проклятье,
О старом Юге вздыхаем с утра —
Век теплый, нагой, с инстинктивной статью,
Невинности, наслажденья пора.

Во сне, чрез кристалл судьбы, видит дух
Храм-лабиринт, в нем звучит бесконечно
Музыка, и безупречный наш слух
Внемлет тому, как она безупречна.

В сомненьях мы, ученики потерь,
Завидуем, что ключ уверен водный
В себе, и дом — мы ж не тверды, как дверь,

Вовек не безупречны, как ручьи,
И лишь по обстоятельствам свободны,
Как горный люд, средь гор жилища чьи.

XIX

Когда твердят все сводки и депеши,
Что побеждает враг, разбиты мы,
Что прорван фронт и отступают наши,
Насилье — как поветрие чумы,

И Благородство не в чести, однако
Зло всех пленило, словно волшебство,
Давайте вспомним тех, кто одиноки:
Я здесь, в Китае, вспомню одного

Что десять тощих лет провел безмолвно,
Пока в Музо вдруг речи не снискал,
И вмиг излил всю сущность в полной мере.

Усталый, благодарный и готовый
К кончине, выйдя на мороз, ласкал
Ту башню он, как гладят люди зверя.

XX

Зачем нам имена их? Род иной
Диктаторские выстроил аллеи,
Гигантские террасы, пропилеи —
Люд из трущоб, измученный виной.

Им, нелюбимым, нужно было след
Навек оставить, в камне воплотиться.
А тем, кому не статуи, а лица,
Нужны, чтоб тихо жить в них, дела нет,

Чем жили, как страдала их душа:
Земля взрастила их, как рыболова —
Залив, луг — пастуха. Они, дыша,

Честь воздуху дарили. Крови ток
Пусть нашей им дышать позволить снова,
Как паводок умеет и цветок.

XXI

(Э. М. Форстеру)

Италия вдали, Кингз Колледж тож,
О Правде нынче спорят только пушки —
А ты твердишь, хоть мы заткнули ушки,
Что внутренняя жизнь — не медный грош.

Мы рады вниз нестись по склону злобы —
Ты нас, как глыбу, тянешь вверх на склон.
Лишь мы замкнемся, впасть в безумье чтобы,
Ты прерываешь нас, как телефон.

Мы: Люси, Тёртон, Филип — посмотри,
Все зла желаем мирового, так и
Стремимся в строй потеряных во мраке.

Где нет любви, и разум не при чем.
Но вот, пока мы лжем, мисс Авери
Вдруг появляется в саду с мечом.

 
Пер. с англ. Шломо Крол