Выпуск №10
Автор: Анна Голубкова
С тех пор как я родила ребенка и обрела феминистскую оптику (а эти процессы были прямо взаимосвязанными), многие книги стали восприниматься совершенно по-другому. Например, я просто физически не могу больше читать когда-то горячо любимую Джейн Остин – все проблемы ее героинь стали казаться какими-то надуманными и неинтересными. При этом умом понимаю, что для того времени это было вовсе не так, но сердце к этим произведениям больше, так сказать, не лежит. Вот и книгу «Памяти детства» Лидии Чуковской я прочла одновременно и как мать, и как женщина-литератор, даже, не побоюсь этого слова, литераторка.
Книга эта безо всяких скидок просто потрясающая – прекрасно написана, очень выпукло рисует образы родных и близких Лидии Чуковской, живо передает детские чувства автора и дает огромный материал для размышлений. В основном Лидия Чуковская рассказывает о жизни их семьи на даче в Куоккале, но много страниц посвящено также и ее отцу – его привычкам и чертам характера. И совершенно понятно, что именно отец – это главная любовь всей жизни Лидии Чуковской. Причем, что самое удивительное, она в этой книге ничуть не пытается приукрасить его характер, хотя о многих вещах, судя по ее же словам, просто умалчивает. Но при этом ясное понимание вовсе не мешает ее любви и делает только сильнее зародившуюся в самом раннем детстве привязанность. Но именно детские обиды в конечном итоге оказываются такими сильными, что совсем умолчать о них, видимо, было просто невозможно.
В первую очередь это эпизод с перчаткой. При встрече с маленькой Лидой художник Илья Репин протянул ей руку, сняв перчатку, а она в ответ дала ему руку в перчатке. И тут началось: «Но не успели мы сделать и десяти шагов, как происходит нечто странное. В отца моего словно вселяется бес. Корней Иванович вдруг срывает с моей руки перчатку и бросает ее далеко в сугроб, к кольям чужого забора. – Тебе Репин протягивает руку без перчатки, – кричит он в неистовстве, – а ты смеешь свою подавать не снявши! Ничтожество! Кому ты под нос суешь рукавицу? Ведь он этой самой рукой написал “Не ждали” и “Мусоргского”. Балда!»1 На самом же деле все случилось не из-за невоспитанности Лиды Чуковской, а просто потому, что никто до тех пор не объяснял ей этих правил приличия. Если бы объяснили, она как послушная дочь и хорошая девочка непременно последовала бы этому требованию.
И завершает эту главу фрагмент просто поразительной силы, который нужно привести целиком: «Наверное, Корней Иванович был в своем гневе несправедлив, не прав, и уж во всяком случае непедагогичен. Гораздо правильней было бы с его стороны просто объяснить мне – спокойно, весело, полунасмешливо, как он это великолепно умел, что дети, здороваясь со взрослыми, должны всегда снимать перчатку. Ведь объяснил же он Коле раз и навсегда, без всякого крику, что мальчик, переступая порог любого дома или здороваясь на улице с любым человеком, должен прежде всего снять шапку. Зачем же тут надо было на меня кричать? Да еще, проваливаясь в снег по пояс и принеся перчатку от забора, колотить меня ею изо всех сил по плечу, будто бы стряхивая снег, а на самом деле от непрошедшей злости? Но как я благодарна ему теперь за эту неправоту, за эту несправедливо нанесенную мне обиду! За этот поучительный гнев, которым он разразился, когда ему почудилось, будто я с недостаточным уважением прикоснулась к руке, протянутой мне искусством!»2
Для меня как для матери самое страшное в этой ситуации вовсе не родительская истерика и несправедливая придирка, в конце концов, все живые люди и в жизни всякое бывает, больше всего меня возмущает то, что маленький ребенок на морозе не только остался без перчатки, но и был доведен до истерики, во время которой обливался слезами и глотал холодный воздух. Такое ощущение, что очень любящий детей Чуковский не понимает, что Лида – маленькая, что нельзя от нее требовать в этом возрасте сознательного взрослого поведения. А быть может, он воспринимает ее по-другому в силу того, что она девочка, именно поэтому требуя от нее взрослой ответственности. Ведь с сыном Колей, как упомянуто выше самой Лидией Чуковской, он обращается совершенно по-другому.
Второй эпизод связан с поездкой в Петербург из Куоккалы. У Чуковского вечером было запланировано выступление, а днем он должен был отвести Лиду к врачу и потом в Эрмитаж посмотреть картину «Последний день Помпеи». Но по дороге внезапно разочаровался в тексте своей лекции и начал спешно переделывать. Работа продолжилась и в гостинице. А дочь, шестилетнего ребенка, впервые попавшего в большой город и страшного напуганного, Чуковский выставил на несколько часов в гостиничный коридор. Более того, чтобы она ему не мешала, заперся от нее в номере на ключ. Правда, выдал ей корзинку с едой, но она из-за стресса ничего проглотить не смогла. Потом он хотел запереть ее одну в номере, но у Лиды началась истерика, и тогда он был вынужден взять ее с собой в театр, где снова бросил шестилетнего ребенка на незнакомых ей людей. После выступления кто-то угостил девочку конфетами, и это было все, что она съела за целый день, так что не удивительно, что потом, в отличие от самого Чуковского, она так и не смогла заснуть. Кстати, опять-таки старший брат Коля, как указывает автор, уже видел и картину, и много другого интересного в городе Петербурге.
Третий совершенно возмутительный для меня эпизод связан с вечерним чтением. У Чуковского была бессонница, и хоть как-то заснуть он мог только в процессе определенным образом организованного чтения. Лидия Чуковская много страниц посвящает описанию того, что и как нужно было читать ее отцу, чтобы он смог наконец задремать. Наемная прислуга читала неправильно, жене Чуковского всегда было чем заняться, а старший брат Коля, опять пишет Лидия Чуковская, не мог хорошо скрыть свое желание заснуть, и отец отсылал его спать. Она же, шестилетняя Лида, очень хорошо умела скрыть свое желание заснуть и потому читала отцу каждый день по два часа с 8 до 10 часов вечера при неверном свете свечи. В современных условиях, если даже поездки в Петербург было бы недостаточно, этого факта вполне хватило бы, чтобы поставить семью Чуковских на учет в соответствующих органах. Но сама Лидия Чуковская вспоминает свое чтение и особенно игры в мать и сына (она – мать, он – ее сыночек) с большой теплотой и нежностью. И снова мы видим, что маленькая девочка фактически вынуждена играть роль взрослой женщины. Получается, что отец не воспринимает ее, в отличие от старшего сына Коли, как ребенка с нормальными детским потребностями – в еде, сне и познавательных развлечениях. Она, маленькая девочка, должна быть в первую очередь для него полезной и удобной.
Четвертый эпизод, о котором я хочу написать, не имеет уже такой явной гендерной окраски, но зато характеризует Чуковского либо как крайне легкомысленного, либо как до конца не повзрослевшего человека. В хорошую погоду он сажал в лодку несколько детей, отплывал с ними в залив подальше так, что берег превращался в тонкую полоску, после чего прыгал с лодки в воду и очень глубоко нырял. Лидия Чуковская вспоминает, как с замиранием сердца ждала, когда ее отец вынырнет. А в лодке, между тем, были только дети, самому старшему из которых было всего лишь 9 лет. Чуковский был единственным взрослым. И если бы у него вдруг свело ногу и он не смог вынырнуть обратно, дети остались бы одни в лодке посреди Финского залива. Чуковская также описывает, как они однажды попали в шторм. Но это была чрезвычайная ситуация, которая, слава богу, окончилась благополучно. А вот эти поездки совершались чуть ли не каждый день. И для наших современных представлений о безопасности подобное, конечно же, просто немыслимо.
Ну и если мы прочитываем эти воспоминания с точки зрения феминистской оптики, то сразу же замечаем, как весь быт и весь семейный уклад Чуковских был выстроен исключительно вокруг потребностей отца и мужа. Когда он работал, все ходили на цыпочках и боялись сказать слово погромче. Когда он ложился спать, дом тоже затихал. Утром все с трепетом душевным ждали, с каким настроением он спустится к завтраку. Конечно, именно Чуковский зарабатывал деньги и содержал весь дом – жену, троих детей и прислугу. Но в том благоговении, с которым Лидия Чуковская пишет про «папа работает», нет, разумеется, ни капли меркантильности. Работа отца была высшей и непререкаемой ценностью. Его мнение об искусстве – истиной в последней инстанции. Его интересы учитывались в первую очередь, все остальные должны были как-то подстроиться под эту сложившуюся систему. Фактически это было целое предприятие, обслуживавшее интересы одного человека и его бытовые потребности.
Семья заботилась о быте Чуковского, старалась поддерживать в нем хорошее настроение, беспокоилась об его душевном состоянии, переживала, если что-то шло не так. Отец для Лидии Чуковской – это такой полубог, иногда даже и без приставки «полу». Я совершенно не хочу сказать, что это плохо. Но в то же время крайне сложно представить, чтобы подобная система бытового обустройства сложилась вокруг женщины. Ни Марину Цветаеву, ни даже Анну Ахматову никто так не обслуживал, что уж говорить о других поэтессах и писательницах. Цветаева ведь, в сущности, и повесилась из-за безнадежной бытовой неустроенности, потому что в суете эвакуации не нашлось ни одного человека, который смог бы оказать ей хоть какую-то поддержку. Ну а писатели-мужчины, выезжавшие в эвакуацию с чадами и домочадцами, в общем и целом вполне неплохо себя чувствовали.
И вот после этого нам начинают задавать традиционный вопрос: почему это так мало женщин-гениев? Да потому что на автора-мужчину работает целый комбинат бытовых услуг! Не говоря уже о само собой разумеющейся психологической поддержке. Нет ни одного мужчины-гения, рядом с которым не было бы обслуживающей его женщины, а то и не одной. В то время как даже состоятельная и/или статусная женщина все равно сталкивается с тем, что собственный быт ей приходится организовывать самостоятельно. Даже сама изначальная интенция у мужчин и женщин прямо противоположна: мужчина сначала занимается «делом» и только потом семьей. И при этом считается, что он работает «на вечность». Женщина может заняться чем-то творческим только после того, как обслужит всех окружающих. И пишет она не для вечности, а в первую очередь «для себя». У мужчины даже не возникает вопросов, чьи интересы находятся на первом месте. Женщина же должна выстроить сложную систему внутренних оправданий, почему она выбирает творчество вместо того, чтобы вытирать носы всем окружающим.
И по книге Лидии Чуковской мы очень хорошо видим, как это работает. Мы видим, как с самого детства девочка начинает обслуживать родителя, который прямо пренебрегает ее детскими интересами, полностью подчиняя ее собственным потребностям. И ведь практически всю жизнь они так и прожили бок о бок: она постоянно о нем заботилась, она же его и похоронила, а потом занималась его архивом. С одной стороны, это выглядит необыкновенно трогательно. А с другой стороны, сразу же вспоминается маленькая растерянная девочка, которую отец повез в Петербург развлекать и бросил одну в коридоре гостиницы, потому что ему приспичило немедленно переписать свою вечернюю лекцию. Сколько на самом деле здесь любви, а сколько сознательно выработанной с раннего детства психологической зависимости? Ответить на этот вопрос, наверное, уже невозможно.
——————————————
1 Чуковская, Л. К. Памяти детства / Лидия Чуковская. – Санкт-Петербург: Лимбус Пресс, 2000. – С. 103
2 Там же. С. 103-104.