Выпуск №10

Автор: Ольга Бугославская

Владимир Полетаев. Прозрачный циферблат: стихотворения, переводы, эссе, письма. Сост. Б. Кутенков, Н. Милешкин, Е. Семёнова. – М.: ЛитГОСТ. 2019.

Оттепель и шестидесятые, молодёжь шестидесятых, поэты шестидесятых – культурные мифы из числа самых любимых. В них заключена радость жизни, жажда свободы и вера в людей, свойственные постсталинскому и послевоенному времени. «Бывает всё на свете хорошо», «А я хочу, чтобы у меня мысли были хорошие! И у тебя, и у всех!», «Нам дворцов заманчивые своды не заменят никогда свободы!», «Пароход белый-беленький, Дым над красной трубой»… Время вдохновенных идеалистов, чьи крылатые мечты так никогда и не сбылись. Утопия поманила и растаяла, словно мираж. Самоубийство Геннадия Шпаликова, а также горестная судьба Нади Рушевой сделали раннюю смерть частью легенды о времени надежд и убийственных разочарований, об обречённых гениях. Юный поэт-романтик Владимир Полетаев (1951-1970), который в семнадцать лет написал: «До чего же хорошо, когда живёшь на Белом Свете», – а в восемнадцать покончил с собой, тоже одно из воплощений мифа о шестидесятниках, одновременно светлого и трагического.

Книга «Прозрачный циферблат» стала первой в серии «Поэты литературных чтений “Они ушли. Они остались”». Она включает в себя как произведения, написанные самим Владимиром Полетаевым, так и тексты, посвящённые ему. В издание вошли исчерпывающе ёмкая аналитическая статья критика и литературоведа Ольги Балла, эссе, написанное Григорием Гершензоном, отцом поэта, стихотворения самого Владимира Полетаева, объединённые в разделах «В городе одном» и «Прозрачный циферблат», его переводы и заметки, а также интереснейший документ – школьные письма старшеклассника Владимира Полетаева, адресованные девочке-ровеснице из Таджикистана Алле Каюмовой. В издании всего сто пятьдесят страниц, но они содержат и портрет главного героя, и его автопортрет, и картину времени в целом.

Лирика Владимира Полетаева обезоруживает подростковым очарованием. Некоторые стихотворения полны таким наивным и чистым доверием к миру, что можно подумать, что они написаны для детей:

А ночь раскачивает огоньки
и улицу (подобно колыбели).
Усни, усни… И стёкла запотели,
и где-то заблудились каблуки.

А потом сквозь знакомый уют тёплого мироздания прорывается тревожный гамлетовский вопрос:

Я заучил вас наизусть,
Дожди, похожие на грусть…
Я прислоняюсь к фонарю,
я с фонарём заговорю.
Неосторожная звезда,
свалившаяся из гнезда,
покатится по рукаву, –
живу я или не живу? –
Часы. Прозрачный циферблат.
Идут они или стоят?

Дальше – усилие, чтобы рассмотреть финал своей жизни и найти зацепку, которая не даст раствориться в небытии. И если бы не знать, что жизнь поэта окончилась, когда ему ещё не исполнилось девятнадцати, то можно было бы увидеть в этом романтическую юношескую позу, возможно, заимствованную:

В июльском мареве медовом
в горячей солнечной пыли
над клевером белоголовым
висят тяжёлые шмели…
И если смертное затишье
нахлынет в четырёх сторон,
я знаю: я тогда услышу
всё тот же отдалённый звон.
Последним напряженьем воли,
полуодолевая боль,
я ухвачусь за это поле
и унесу его с собой.

По-юношески трогательная подражательность не заслоняет тонкого поэтического мастерства, живой и страстной потребности в гармонии.

В течение трёх лет, с 1966-го по 1969-ый, Владимир Полетаев переписывался с девочкой из таджикского города Орджоникидзеабада (ныне Вахбат) Аллой Каюмовой. Существовавшую в СССР традицию переписки между подростками из разных городов можно назвать одним из далёких прообразов социальных сетей. Школьник мог написать наугад в любую школу Советского Союза с просьбой откликнуться кого-то из своих ровесников. В некоторых школах и дворцах пионеров действовали так называемые Клубы интернациональной дружбы (сокращённо КИД-ы). Через КИД письмо можно было направить письмо и в какую-нибудь социалистическую страну, где в школах в обязательном порядке преподавали русский язык. Те советские дети, которые учили немецкий язык, имели возможность обращаться на нём к своим сверстникам из ГДР. (Немецкий язык обычно выбирали с далеко идущими карьеристскими целями, в рассуждении когда-нибудь пристроиться к международным контактам по линии СССР – ГДР, в то время как за изучение английского брались исключительно из «любви к искусству», не имея практически никаких надежд прорваться за железный занавес). Позднее, уже в середине 80-х, советским детям разрешили искать так называемых pen friends в Англии и США. Я сама в течение 1985-86 годов вела переписку с девочкой из Америки по имени Джоанна (уже не вспомню, откуда именно она была). Её письма были посланиями из параллельного мира, с которым у нас не было общих границ: конверты необычной вытянутой формы, броские наклейки, светящиеся надписи, сделанные какими-то невиданными у нас фломастерами, экзотические марки, яркие цветные фотографии с широко улыбающимися лицами… Все эти дразнящие мелочи не были похожи ни на что советское. Они завораживали не столько «красивостью» или «соблазнительностью», сколько именно инаковостью и воспринимались как благая весть о бескрайности большого мира.

К сожалению, в книге «Прозрачный циферблат» не опубликованы письма Аллы Каюмовой (сохранились ли они?), здесь можно прочитать только Володины ответы на них. Но тем не менее изданного достаточно, чтобы понять, что Алла и Володя относились к совсем разным типам людей. Молодой человек в буквальном смысле жил и дышал поэзией и писал об этом в каждом письме. Девушка гораздо прочнее стояла на грешной земле, её интересы были прозаичнее. Похоже, что между молодыми людьми с самого начала произошло недоразумение, на которое косвенно указал Володя: «В первом письме ты писала, что любишь стихи, теперь ты написала, что стихами мало увлекаешься». Можно предположить, что московский восьмиклассник решил откликнуться на письмо из Таджикистана именно потому, что в нём было сказано о любви к поэзии. Но быстро выяснилось, что общих интересов у Володи и Аллы не очень много: почти каждое письмо Володи Алле начинается с извинений за то, что он долго не отвечал… Юноша предъявлял себе и миру гамбургский счёт, его сверстница была менее склонна к максимализму. Володя расписывал перед Аллой преимущества профессии литературного переводчика, которая открывает вход в высшие духовные сферы, но Алла, тем не менее, предпочла стать просто переводчиком без посягательств на место в литературе. Он собирал открытки с видами разных городов: «Сейчас у меня есть почти все столицы Европы». В этом увлечении – тоска молодого человека, выросшего в изолированной от внешнего мира стране и ищущего в непроницаемой стене хоть какие-то окошки. Алла коллекционировала открытки с портретами артистов. Появление таких открыток предшествовало зарождению масштабного культа знаменитостей, заполнившего сегодня всё пространство массовой культуры. У Володи тоже обнаружилась открытка с изображением артиста Баталова. Но он смотрел на неё не как поклонник «звезды», а как человек, которому была важна история вещи, в которой можно рассмотреть какие-то знаки судьбы: «Это не простая открытка, это открытка-путешественница… эту открытку посылают уже в третий раз, причём дважды она переезжала границу. Сама по себе открытка представляет небольшой интерес, но какова её биография».

За время трёхлетней переписки наиболее чувствительно молодого человека задели две реплики его собеседницы: высказанная Аллой нелюбовь к Блоку («А вот насчёт Блока ты меня огорчила не немного, а очень-очень крепко. Не любить Блока!») и выраженные ею симпатии к Асадову. Рассуждая о Блоке и Асадове, Владимир одновременно сформулировал критерии оценки стихотворных произведений, а заодно назвал то, что вызывало его восхищение («Когда я читаю Блока, я ведь не просто получаю удовольствие от хороших стихов, я весь как бы погружаюсь в них; они так захватывают меня, что я начинаю забывать то, что рядом со мной»), и то, что пробуждало ненависть («Все стихотворения Асадова наполнены такой пошлостью, таким ханжеством, такой обывательской моралью, что, прочитав их, хочется пойти и вымыть руки»).  

Образ юного поэта Владимира Полетаева напоминает одного из киногероев оттепели – молодого человека по имени Олег, главного героя пьесы Виктора Розова «В поисках радости», по которой в 1960 году был снят известный фильм «Шумный день». В его уста вложены несколько стихотворений Виктора Розова. В одном из них декларировано максималистское неприятие пошлого обывательского мещанства, поэтом которого Полетаев считал Асадова:

Знаю, тропинки бывают,
Ведущие в тихий уют,
Где гадины гнёзда свивают,
Где жалкие твари живут.
Нет мне туда дороги,
Пути в эти заросли нет!
Крепче несите, ноги,
В мир недобытых побед!

В современном потоке информации слишком быстро наступает забвение. У каждого из нас в поле зрения находится слишком много людей и слишком много событий. Когда кто-то исчезает, его место немедленно заполняется другими лицами или попросту сразу же зарастает густой травой. Героев вчерашнего дня сегодня никто не вспоминает. Бездна небытия стала чернее. Чтения «Они ушли. Они остались», антология «Уйти. Остаться. Жить» и серия книг, начатая сборником Владимира Полетаева, – успешная попытка отнять людей у смерти и забвения. Евгений Евтушенко когда-то написал:

И если умирает человек,
с ним умирает первый его снег,
и первый поцелуй, и первый бой…
Всё это забирает он с собой.

Книга «Прозрачный циферблат» волшебным образом возвращает нам и давно ушедшего человека, и увиденный его глазами первый снег.