Выпуск №2

Автор: Марианна Гейде

 
*
Всё было так шатко.
Держалось, можно сказать,
на честном слове.

Потом оказалось,
что и этого сказать было тоже нельзя.

 
*
— Конец,
может быть,
и плохой,
зато финал
удачный.

(скажут зрители,
выходя из зала)

 
*
— Господи,
как же муторно,
и если хочется
увидеть кого-то близкого,
то смотришь в зеркало.

Раньше в зеркале
мне мерещились временами
какие-то жуткие вещи.
Теперь не мерещатся.
Теперь я сам и есть эти жуткие вещи.

 
*
Говорят:
нельзя гадать на картах,
которыми играли.
Но всегда забывают добавить,
что играть картами, на которых гадали —
тем более нельзя.
Можно выиграть в итоге чёрт знает что.

 
*
Им говорили:
«Вы соль земли».
Ещё им говорили:
«если не соль, то кто ж её сделает солёной»
Они поверили.
Они стали солью земли.
Больше на ней ничего не растёт.
Если посолить землю, то на ней ничего ещё долго не вырастет.

А и не надо было, чтобы что-то росло.
Они исполнили своё предназначение.

 
*
Как-то N что-то такое сказала,
что меня слегка рассердило,
и я предложил:
а давай я о тебя загашу бычок.
N согласилась:
давай.
Мне было интересно,
что я почувствую,
то есть, не когда я в ярости,
тут всё понятно,
а просто, ну, в нормальном состоянии,
если загашу бычок о другого человека.
Загасил.
Оказалось,
когда гасишь бычок о другого человека,
то не чувствуешь вообще ничего.
Что и не удивительно:
он же другой.
Тогда я предложил N,
пусть она тоже загасит об меня бычок,
так сказать, для равновесия.
N так и сделала,
загасила бычок о мою левую кисть,
но так неудачно выбрала место,
что вышло прямо по центру.
Это меня слегка рассердило,
потому что симметрия — это уродливо,
симметрия — это скучно,
совершенно симметричных лиц в природе не существует,
если разделить пополам изображение лица любого человека и отзеркалить, то получатся два разных лица,
и оба — совершенно неинтересные.
Человеческая красота вся на этом завязана,
в отличие от красоты, например, кристалла
или пчелиных сот.
Но, впрочем, за столько лет след от ожога почти стёрся
и его совсем не видно, если специально не приглядываться.

 
*
Слышит бобёр:
свиристели рассвиристелись,
прежде так не свиристели,
а в этом году
как-то особенно.
Аж заслушался.
Захотелось узнать:
о чём свиристят свиристели.
Позвал ворона:
он языки разные знает,
так пусть переведёт.
Ворон голову наклонил,
прислушался,
потом докладывает —
поют они вот что:
— Вы приходите в гости, приходите.
— Пришли бы, да с пустыми руками неудобно. У вас, поди, есть нечего.
— Да вы так приходите. Мы к вам потом прилетим и вашу еду съедим.
— Да то-то и оно: вы потом прилетите, а у нас есть нечего.
— И то верно, и то верно.
Ладно, всё равно рады вас слышать.
— И мы вас, и мы вас.
Бобёр пригорюнился.
Я, говорит, думал —
они о высоком о чём-то,
о любви, о божественных предметах.
Зря я тебя позвал.
— Зря, — согласился ворон,
и добавил:
— А еды-то дай.
Зря я тебе что ли всю эту белиберду переводил.
Еды, знаешь, ни у кого сейчас нет.
— Знаю, — вздохнул бобёр и достал кой-каких запасов. Ворон брезгливо поклевал и сказал в назидание:
— В следующий раз не спрашивай, о чём поют. А так слушай. Красиво же.
— Красиво, вздохнул бобёр.

 
*
В помещении наблюдалось
удивительно плотное скопление
живых мертвецов.
Жизнь в них плескалась
на самом донышке,
её хватало
ровно настолько,
чтобы иметь одно-единственное желание:
выпить остатки из рядом сидящего,
тогда их хватит
на что-нибудь ещё.
Каждый из них
читал в глазах другого
то же самое желание
и стыдливо отводил взгляд,
так что со стороны живые мертвецы
выглядели как какие-то христовы невесты,
готовящиеся к торжественному жертвоприношению.
Внезапно дверь приоткрылась
и внутрь помещения заглянул
человек, в котором,
как каждый из них немедленно уловил,
поскольку глаз уже примерился,
примерно на половину жизни.
Тут же взоры их живо вскинулись
на этого случайно забредшего посетителя,
боковым же они
ревниво следили за движением глаз соседей,
они так и потянулись к нему,
не смея поверить такой удаче,
но полуживой от этого ажиотажа,
вызванного его случайным посещением,
сразу почувствовал опасность
и инстинктивно дёрнулся назад,
закрыв вместе с дверью
последнюю их надежду.
Он, собственно, открыл её по ошибке.
Живые мертвецы разом вздохнули,
так тяжко и жалобно,
что глянули друг на друга
впервые без тени алчности,
а даже с тенью сочувствия,
а затем продолжили дотлевать,
как угольки неряшливо затушенных сигарет.

 
*

Когда стало совсем туго,
они решили, что кого-то одного пора съесть.
Оставалось понять, кого.
Кривой предложил кинуть жребий,
чтобы всё было по-честному,
чтобы у каждого был шанс,
и, в то же время, чтобы никто не чувствовал своей вины,
потому что никто никого не приговорил,
а всем управлял случай.
Хромой возразил,
что случай случаем, а логика логикой,
а она подсказывает,
что съесть надо Жирного,
потому что его хватит на дольше.
Все закивали, за исключением Жирного,
и сказали, что раз уж они взяли на себя вину за поступок в общем смысле,
то как-нибудь снесут и вину за его конкретизацию,
потому что Жирного, действительно, хватит на дольше.
Всех взбесил Красивый:
он сказал, что Жирного есть нельзя, потому что жирное вредно,
а съесть нужно Глухого, он как раз в меру упитан.
Сначала все набросились на Красивого,
принялись упрекать его в том, что в такое время он думает о глупостях,
что его самого надо съесть, потому что он явно чокнутый,
кто-то уже было занёс камень,
и тут вмешался Кривой,
он сказал: слушайте, Красивый предлагает дело.
Глухого нужно съесть, но не потому, что он не такой вредный,
а потому, что он глухой.
Глядите, мы сейчас его обсуждаем, а он даже не смотрит в нашу сторону,
он даже не знает, что о нём речь.
Давайте, пока он не прочитал по губам.
И все переглянулись и одними глазами согласились,
что это, наверное, правильное решение.
И кто-то снова потянулся за камнем,
не исключено, что тот же, кто в первый раз.

 
*

«Они чудо как хороши,
но к жизни здесь совершенно не приспособлены,
им не подходит здешний климат,
претят здешние нравы,
отвратительны здешние обычаи,
они скоро погибают,
часто сами сводят счёты с жизнью,
их бы взять и вывезти куда-нибудь,
в более подходящие условия,
где они бы могли расти и развиваться,
превращаться в полноценных особей», —
говорил ассистент, выпуская очередной экземпляр в воду.
«Почему же вы это не делаете?» — поинтересовался посетитель.
Ассистент охотно разъяснил:
«понимаете, здесь это такая экзотика.
Там в них нет ничего особенного,
там таких много.
А здесь — каждая особь на счету.
Я бы сказал, они — единственное оправдание того,
что Всевышний не стёр это место с лица земли.
Одна радость — глядеть на них.
Иначе я бы давно послал всё к чёрту и уехал бы отсюда».
«И что вы с ними делаете?» не отставал посетитель.
«Смотрим, как они умирают.
Это так красиво и так печально.
Больше ничего мы всё равно для них сделать не можем.
Только любоваться».
«Мне говорили, что вы варвары. Но я не думал, что настолько», вздохнул посетитель.
«Это неправда», строго сказал ассистент,
как будто в нём вдруг проснулась гордость за свою страну,
которую он только что мешал с грязью,
«мы не варвары.
Мы умеем видеть красоту.
А это что-нибудь да стоит.
Тот, кто умеет видеть красоту,
в этот момент соприкасается со Всевышним.
Вам, чужакам, этого не понять!».
И сердито подтолкнул посетителя:
«хорошо, посмотрели — и будет.
Не мешайте проходу»