Выпуск №12

Автор: Константин Чадов

 

Он разбил молотком её телефон, крупно разорвал его на куски и смахнул осколки на пол вместе с подвернувшимся стаканом. Она спрятала его глубоко в кухонном шкафчике, за несколькими рядами дорогой посуды. Телефон был странно похож на нож или вилку, он притаился, но он умел играть в эти игры: осторожно вытащил посуду и достал проигравшего хамелеона. Бережно поставил посуду на место: красивые тарелки, белые с синей окаемкой и позолотой.

Он положил телефон экраном вниз на верстак, чтобы не видеть себя и самому не разбиться. Затем решил, что не будет убивать там, где работает, и вернулся на кухню. Дальше – согласно описанию.

Макбук было найти сложнее. Его не оказалось ни внутри дивана-кровати, ни в стиральной машинке – там она прятала его в прошлый раз. Пусто – на кухонных шкафчиках, среди овощей в деревянных ящиках. Он нашел его, но не расскажет, где.

Разбив её технику, он спокойно собрался и ушел. Было полвосьмого вечера. Спустя десять минут приоткрылась дверь в спальню, оттуда выглянула девушка.

Собирает осколки в корзину, идет в ванную и глядится в зеркало, но нам её не видно:

– Успокойся, – глядит себе в глаза, – успокойся, Диана, он скоро вернется.

Её не видно, потому что зеркало отказывается отражать, оно будто набито паром – так кажется. На самом деле зеркало сточено в амальгаму, чтобы она не могла в него посмотреться; глаза угадывает. Раньше она оставляла зарубки по краям большого материала – хотела отразить себя и увидеть. Кажется, он понял, в чем дело, но не подал вида, поступил ещё хуже – избавился от их кота, сказав, что царапины – следы от его когтей. Больше она не рисковала так делать.

Закрывает дверь, что-то говорит про себя, прерывает шумом воды. Неосторожное движение снаружи принимает за его возвращение, выходит, обернутая полотенцем. Приняв душ, Диана ужинает тушеными овощами, запивая их минералкой. Ложится в 00:43, надеясь, что утром он уже будет в постели, как всегда бывало раньше, но так не происходит. В семь утра она хочет выйти на прогулку и понимает: дверь закрыта снаружи; в таком положении замок не позволяет открыть её изнутри. «Он скоро придет», – так она думает. Но он не пришел ни тогда, ни на следующий день.

Должно быть, у него сейчас много работы, теперь его время: на её четвертый день взаперти должны были пройти выборы, я выбираю, ты выбираешь, он и она выбирают следующего (за нами) и препоручают ему. Диана усмехнулась, подумав: он не дает мне выйти, чтобы я не проголосовала. Глупая мысль, но она вспомнила его слова за завтраком две недели назад:

– Ты так против всех них топишь, ты похожая на этих – из агиток, из роликов. Только у тебя плюс на минус поменяли, а какая разница?  

Взволнованный, он встал и прошелся по кухне:

– Мы что, снимаем новую серию? Какая у меня роль?

Все боялись результатов – и мы, и они; хорошего исхода просто не было. Любое соотношение голосов сработало бы триггером, время возможностей и время потерь. В Хабаровском крае вымерло 40% населения – там голосование не проходило, из-за этого начались бунты. Это правда похоже на агитку. Времена неспокойные: там прошел референдум о присоединении к Китаю, интеграцию поддержали всего 12% процентов; в любом случае, Китаю было не до того, он готовился к войне с Индией. Он одернул меня и отцедил: «Хватит нести хуйню».

Муж и жена просыпаются ночью. В темноте они слышат тихий стрекот и боятся пошевелиться, никто из них не решается протянуть руку к светильнику. Что-то влажное и вязкое просачивается через одеяло. «Мы сделали не тот выбор, – произносят они в унисон, – мы поступили неправильно. Прости нас, прости». Темно, и мы не можем быть уверены, кто они – мужчина и женщина – стрекот нарезает их голоса на одинаковое. «Мы ошиблись, мы просчитались, мы больше не произнесем глупых фраз, не выступим с глупыми требованиями, мы не откроем дверь незнакомцам».

– Я получаю за это деньги.

Спустя несколько дней у нее начинается информационная депривация. Она не знает, что происходит в мире; выходит на балкон – сороковой этаж – и ничего не видит внизу, только ветер с моря приносит еле заметный привкус соли. Она начинает экономить продукты. Скоро заметят её пропажу и придут – может быть, начнет волноваться отец, у него есть ключи.

Нужна была компенсация. Не закрывая глаз, она видит то, что заменяет ей информацию. Связанный, голый, он сидит на стуле посредине большого зала. За его спиной лежит опрокинутый обеденный стол. Веревки натерли его кожу до крови, но этого уже не видно: его облили нефтью – рот не затыкали, чтобы он мог кричать и глотать. Раз в несколько секунд над его ухом встряхивают коробок спичек. Угрозу приводят в исполнение – убегая, слышат его недолгий, но страшный крик; резиденция горит. Он отвечал за нефть – от нефти он и погиб.

Она представляет галлюцинации о мире.

Она не знает, чем все закончилось; день голосования прошел. Ей кажется, началась война, каким бы ни оказался результат. Так она думает о тихих хлопках, раздающихся откуда-то сзади, за её домом, видит в этом признаки. Однажды она уверена: в залив вошел корабль и целит в дома из пушек; это оказывается горизонт, набитый маревом, как незаметная кукла.

Она хочет себя – быть собой и себя. Диван стоит напротив выхода на балкон – большой застекленной секции в половину стены. Жарко, так жарко ещё никогда не бывало, здесь что-то не так, как будто меня облизывает климат, его язык делает меня удовольствием и больно, оставляет на мне капли пота, мне так жарко, меня облизывает закат, меня насилует солнце. Она проникает в себя пальцами – осторожно, боязливо, как вор. Представляет ледник и как он взрезает её, пустую бумагу, и, как северное сияние, его обливают тяжелые металлы, она кончает, испытывая интоксикацию почвы, воды и полную смерть на семьдесят с лишним лет. Кто-то все ещё облизывает её пепел.

Она плавится от жара и замечает это по тому, как размягчился лобок – он проседает, стоит надавить. Оплавленное сползает пластмассовыми струйками, и пальцам больше некуда проникать. Когда заходит солнце, расплавленная груда на диване остывает.

Иногда на верстаке появляются неопределенные вещи, как будто он приходит по ночам и работает. Вещи исчезают, стоит их захотеть.

Садится у трюмо около белой стены в их спальне – так далеко в обе стороны белизна, что повисаешь. Последнее, что он ей разрешил, но вынул все зеркала. Но ведь даже в сети есть зеркала, они ощущают устойчивость; они будут действовать вместо тебя, смотреть сквозь, на меня, следить и подглядывать, считывать, если их не убить; тебя могут взломать, ты самый простой замок – твои копии будут действовать вместо тебя, размножаться и обрушат систему.

– Возвращайся к рассказу.

Из антикварного магазина; «пришло из Сербии, лежало в обломках, вылетели стекла, сломалась левая ножка, мелкие царапины, но все залатали, – сказала среди старого, ей уже за сорок, и освещение плохое, – сзади медальон с надписью, 1915, Вена, у них война, а они производят, шкурят, расписывают», – и правда, по столешнице бежали, и сзади, снизу, по ножкам, обвиваясь, как слова, и душат, и змея, и сдавливает, бежали зеленый, черные линии.

Сказал: «Мы берем».

Компенсация работает, и продолжает – теперь читает: в мире заражен каждый четвертый. Аккуратно, стараясь не заглядывать в себя, убирает все со столешницы. Затем смотрит и пересчитывает отражения на убывание, на возрастание, и они глядят на нее собою. Губы у слева сухие, потрескались неотданными приказами: взять, выводи, использовать, веди, отступаем, отмена, откуда здесь эти слова; опережая, дотрагивается. Теперь читает и видит: в мире умер каждый четвертый. Становится жарко, немного страшно. Считает, начиная справа: раз, два – второе отражение, посредине, вылезает, как из змеиной шкуры, из её памяти, вот ты где, когда ты ещё был жив, когда было двадцать один – три, перед четыре палец дрожит, как в мутной воде, стрелка не хочет указывать на оригинал, на предельное значение; каждый четвертый уже умер, пересчитай спокойно, дыши: вот красная река, как вишневое пиво залило мои документы, я не смогла улететь, из соседней комнаты он еще две недели присылал снимки несостоявшейся поездки, в дымке, передержанный свет, параллельными линиями, теперь лететь некуда; четыре, скажи, четыре, боишься – начинай сначала, начинай с середины: раз, и двигайся влево, два, укажи на себя, покажи, где, указывай мне, их всех свалили, каждого четвертого, образовалась плотина, река вниз по течению, плывет кровь, плывут волосы, плывут имена, детские, ручные, женские; где будет следующая война: Нил отступил на треть, утеряна глубина времени, пастбища, поля влаги, Египет ведет вверх по реке войска и отбивает гидроэлектростанцию, ботинки в мокром песке, ломаются губы, отдающие приказ – взорвать; неспособные отдаться – теперь, когда Эфиопия наша, к чему нам взрывать собственный хлеб; мне повезло – меня не задело, – говорит себе и смотрится в правую секцию: – ты.

Тебе умирать, как умер каждый четвертый. Его не спасло государство, не помогли другие формации: секция, банда, семья. Мой субститут, моя дорогая сестра, искусственная плоть, золотое сечение. Черные линии плотнее сжимают дерево, зеленые, слышится треск, правая створка болтается, изо рта её сыплются крики и слёзы – ошибки визуализации, лагающий рост, трюмо взрывается щепой, перетянутое рисунком, осколки летят, как стекла, похожие на свои отражения. Её отбрасывает на кровать деревянной венской волной, ею бьётся о край её боль (применить), она оседает, как пыль, на белое белье – больше она здесь не спит.

Она вспоминает: у них дома стоит сигнализация – панель с цифрами, пароль, чтобы унять звуки тревоги. Она набирает экстренный шифр, который вызывает охрану, – 4443. Если бы ей угрожали, затолкали в квартиру и сказали бы – выключай. Через шесть минут за дверью раздается топот, они прижимаются к стенам, готовят оружие: «Открывайте». Они ждут несколько секунд и кричат: «Кочетков Илья Валерьевич, открывайте!». Она молчит и слышит, как они говорят: «Ломай дверь». Раздается визг болгарки, но он затихает – эхом. Потом стены квартиры дрожат, на двери появляются вмятины, замок не выдерживает и слетает, внутрь вбегают люди в камуфляже (только что с войны). Она пытается убежать, но её кладут лицом в пол, она видит только ноги, кувалду, аккуратно прислоненную к стене, и как кого-то без сознания вносят в квартиру – другие ноги безвольно тащатся по паркету. Вошедшие молчат, ей на голову надевают мешок, они куда-то едут, а когда мешок пропадает, в квартире уже никого нет, дверь на месте, а на диване лежит мужчина. Его свалили вниз лицом в подушки, прямо в верхней одежду, в рванном бомбере болотного цвета, одна нога в тяжелом ботинке свесилась с края – на подошве грязь, мокрая трава, раздавленные красные ягоды. Диана бросается к двери, но она все еще заперта; она боится его, но хватается, как за кружащийся гнус, – рука скользит по слишком гладкому, не уцепиться, чтобы перевернуть. Между одеждой и телом нет швов, нет расстояния, пальцами не поддеть воротник, край ботинка. По сложению он похож на него, но нужно убедиться – не получается, неподатливый элемент. Она поверила, что это он, и плакала всю ночь. Мужчина лежит в квартире несколько дней, затем однажды утром исчезает.

Она надевает траурные одежды. Она рожает ребенка, девочку, которую зачла от самой себя.

Прошло четыре года, и он вернулся. Тихо щелкнул замок, она в это время спала на диване. Он вошел, прислонил автомат к стене около двери, снял вещмешок, полный небольшими потерями. Аккуратно снял тяжелые ботинки, прошел сначала к детской кроватке, потом присел на диван у неё в ногах. Она проснулась, они обнялись.

Он снял запыленную одежду и притянул ее к себе. Она опустила его руку себе вниз по животу, и он ощутил её эрекцию, её небольшой, но крепкий член.

– Я научилась меняться ради тебя.

Они отправились в спальню, а утром он рассказал ей, как всё было.

– Выборы закончились как всегда, но потом стало интересней. По всей стране начались массовые митинги – в одной Москве вышло полтора миллиона человек. По ним пытались стрелять, но это только больше разозлило толпу. Сместили президента, парламент и кабинет министров.

Они завтракали. Дочка сидела у нее на коленях, её точная копия. Он испуганно косился на нее и продолжал:

Аэропорты и вокзалы оцепили, чтобы не дать никому уйти. Были назначены временные руководители важнейших госкорпораций, началась амнистия. Нужно было многое сделать, и что-то неизбежно ускользнуло: новое правительство забыло про военные операции за рубежом – солдат в Сирии и Ливии оставили без поддержки и снабжения. Всего неделя промедления, и их начали теснить, многих брали в плен и требовали выкуп. На митинги перед администрацией президента выходили их матери и жены. Скоро начали самовольно возвращаться борты с солдатами. Один из них случайно подбили на границе; виноваты были как будто свои, но кто об этом тогда помнил. Эти солдаты и те, кто к ним присоединился, и помогли отбить Белый дом. Было много крови, в стране ввели военное положение.

Через пару месяцев Венгрию заставили принять у себя беженцев из арабских стран; среди беженцев были и африканцы – их выталкивал с континента страшный голод. Раньше европейцы на такое не решались, думали, стоит надавить, как страну возьмет в свою орбиту Россия – теперь н бояться было некого. Спустя неделю в лагере беженцев случился пожар, сгорела или задохнулась от гари половина всех прибывших, выжила всего треть детей. Оставшиеся в живых были уверены, что это правительство отдало приказ о поджоге. Они захватили лагерь, расстреляли многих охранников, но их взяли в кольцо военные. Евросоюз выразил ноту протеста, Германия ввела свои войска и выступила посредником в переговорах между властями и беженцами.

Правительство в России заявило, что не потерпит вмешательства во внутренние дела Венгрии и вышлет свой контингент для наблюдения за ситуацией. Не понятно, на что они рассчитывали, наверное, просто пугали: войска не пропустила бы Беларусь, туда уже полгода как перестали пускать даже простых жителей России. Но за слова пришлось отвечать: скоро Арабское государство объявило России джихад за поддержку венгерских властей. Всё бы ничего, но за этим очень быстро последовали действия: в Чечне случился уже второй по счету переворот и сменилась власть, боевики быстро захватили весь Северный Кавказ, им помогали формирования из Узбекистана. Поговаривают, что за всем этим стояла Саудовская Аравия, которая хотела ослабить Россию как экспортера нефти. Для нее это был еще и способ блокировать часть транзита из Азербайджана. Вскоре, правда, там началась своя война, и до России мало кому было  дело.

Она кормила девочку с ложки и спросила между делом:

– А где ты был в это время?

Он осекся, вышел в другую комнату и вернулся с конвертом.

– Это письмо ждало тебя все эти годы в почтовом ящике. Хорошо, что ты его не нашла. Они ошиблись.

Он передал ей пожелтевший конверт, он уже не держался на клее. Внутри был сложенный пополам лист:

«Ваш супруг погиб в боях под Дудинкой в Красноярском крае. Похоронен на местном кладбище». Дата смерти: 17.04.2027.

Она промолчала, он вывел её на балкон.

– Я писал тебе письма – почитаешь потом. Почта уже не работала, и я их не отсылал.

Затем он продолжил:

– Попытались отделиться северные регионы. До сих пор не знаю, на что они рассчитывали. Их хотели быстро взять в голодную блокаду, но тут подключились шведы и продали свою технологию локального терраформинга – так они сами её называли. Она позволяла превратить участки вечной мерзлоты в посевные территории. Технология заработала не так успешно, как хотелось бы, но тут случилось что-то ещё. Мы питались снегом – он стал совсем другим – и птицами, маленькими, как горошины. Ближе к лету снег растаял, но тогда уже была налажена торговля с Татарстаном, который тоже объявил о независимости. Скоро Казань подверглась ядерным ударам, поставки прекратились, но снова успел пойти снег. Зиму все готовы были переждать, но вот что делать дальше, никто не знал. Из-за терраформинга началось движение вечной мерзлоты, города проседали, лопались нефтепроводы – все это не очень-то нравилось местным.

В квартире раздался шум, она вбежала проверить, что произошло. Вернулась с девочкой на руках:

– Диана уронила лампу.

Был закат, и он спросил:

– А ты не думала сделать аборт?

– Уже поздно, – засмеялась она, но запнулась: – Не говори так больше, она ведь все понимает. Лучше расскажи до конца.

– Нам повезло – войска отвели. Потом в стране все снова поменялось, и мы охотились за скрывшимися преступниками, я и мой друг, прямо как Моссад. Меня отправили в отпуск к тебе как раз с последнего задания. Нам поручили достать бывшего парламентария, который укрывался в монастыре. Мы притворились паломниками и проникли за стены.

В этом монастыре у отца Андрея была своя секта. Он молился на три зеркала и говорил, что Троица – это то единое, что он не может ухватить в четырех своих инкарнациях в зеркалах и во твари, но что дымкой пульсирует где-то на границе. Двенадцать часов в сутки он медитировал перед трюмо, стараясь постичь ускользающее. Мебель, так нам рассказали, изготовил нидерландский алхимик в XVIII веке, покрыв зеркала особым напылением – оно было способно отражать особую материю, разлитую в мире с первого дня творения, но до сих пор невидимую. Тот ещё еретик, но не опасный, большой паствы не собрал, хотя мы и боялись, что он её размножил – знаешь, как это бывает, – он странно посмотрел на неё.

– Нам казалось, нас видно насквозь, нам не верят. Нам выделили отдельную келью, но спали мы по очереди на случай, если бы им что-то пришло в голову. Но они поступили хитрее – ушли через тайный ход за стену монастыря. Черт бы с ними, но они забрали с собой трюмо. Мы пошли по их следу, у друга развился нюх, как у животного, после его аварии. Скоро мы нашли то, что осталось: монахи взорвались на минах, которыми монастырь обложили в последнюю войну. Конь чудом выжил, но тонул в болоте и тянул за собой сани с трюмо. Мы обрезали стремена и потянули вещь обратно, заодно прихватив голову нашей цели. Скоро вещь прибудет – взамен твоей старой.

Она не стала говорить ему, что никакой вещи у них никогда не было.

Утром к ним пришел его друг и привез вещь. Друга она видела только со спины: вот он втаскивает, пятясь, вещь из IKEA, вот двое мужчин стоят и смотрят на залив. Она знала, где видела эту спину, но, когда друг ушел, вещь исчезла. Ей стало гораздо легче – значит, этого правда никогда не было, она подтвердила протоколы. Это была его галлюцинация, шум, ложный трек.

– Ложись спать, теперь все будет иначе. Завтра мы выйдем погулять.

На этот раз она оставляет в нем свою сперму – она прорастает информацией, связью. Той же ночью Диана крадется в спальню матери и душит своего любовника. Она вскрывает ножницами его живот и достает оттуда телефон. Диана протягивает его себе и звонит подруге:

– Приезжай, я заперта. Я скажу тебе все ключи.