Выпуск №13

Автор: Марина Хоббель

Не так давно одно норвежское издательство, желавшее определиться, стоит ли им переводить и издавать роман «Земля» Михаила Елизарова, обратилось ко мне с просьбой прочитать текст и высказать свое мнение. Я собиралась читать Елизарова в любом случае, так что запрос пришелся как нельзя более кстати.

Этот роман длиной почти в 800 страниц является, по словам автора, первой частью еще не написанной трилогии. Его центральная тема – смерть. Вечная актуальность тематики и конкретный авторский способ ее разработки привели многих критиков в экстаз, и по интернету пошло гулять утверждение, будто роман представляет собой лучшее изображение «русского танатоса» ever. За свой роман Елизаров получил престижную премию «Нацбест». Однако я не слишком тщательно изучала русскоязычные отзывы и ограничилась лишь беглым просмотром первых ссылок, выданных гуглом, чтобы не замутнять собственное восприятие текста чужими оценками. 

Принимая решение о переводе того или иного произведения современной иностранной литературы, любое издательство идет на известный риск, если только это не нашумевший англоязычный роман, по которому к тому же снят фильм.  До перевода редактору нужно прикинуть, насколько данный текст будет успешен в продаже, кому и каким образом он может быть интересен и насколько этот сегмент многочислен. Как раз для прояснения этих вопросов и обращаются к внешним консультантам, которые могут прочесть произведение в оригинале, пересказать содержание и коротко расписать достоинства и недостатки.

Итак, что же мы имеем в случае с романом «Земля». Довольно быстро по мере развития сюжета мы узнаем, что главный герой («я» романа) Владимир Кротышев «избран» Смертью, которая понимается как некая мистическая всеохватная категория. То, что он каким-то образом «избран», очевидно для всех продвинутых в теме персонажей, кроме самого Владимира. Этот ход, когда «избранный» не знает или не в состоянии понять, как он может быть избранным, хорошо нам известен из массовой культуры. Пожалуй, самая очевидная параллель – это Нео из «Матрицы». Протагонист у Елизарова постоянно видит «знаки», которые еще не может истолковать, и слышит о своей особенности от разных неожиданно появляющихся на его пути мистических фигур. Эти странные встречи и намеки повторяются снова и снова (вдруг читатель не поймет?), а кульминацией является встреча Владимира с одним из «старших товарищей», которые пару раз вскользь упоминаются в тексте, по всей видимости в качестве задела для второй и третьей частей трилогии, и вдруг предстают в финале во всей своей загадочности и красе.

Я бы сказала, что первые 50-100 страниц романа читать интересно. Едва начав, я тут же подумала: ну конечно, этот роман стоит и переводить, и издавать. Язык Елизарова хорош и самобытен, и иногда в тексте попадаются действительно оригинальные сравнения и метафоры, что само по себе ценно и достойно восхищения. На этих первых ста страницах мы погружаемся в мастерски прописанные, фрагментарные (как и положено детской памяти) и медитативные сцены из детства Владимира и видим его первые встречи со смертью, пока еще не слишком навязчивые. Далее в хронологическом порядке наблюдаем героя в школе, армии и вливаемся с ним вместе во взрослую жизнь, где он знакомится со своим братом по отцу Никитой и через него втягивается в похоронный бизнес – разумеется, не случайно, принимая во внимание его «избранность». На первых ста страницах присутствие смерти еще неявно, но чем дальше – тем более нарочитым оно становится, при том что ничего революционно нового ни в понимании, ни в концептуальной трактовке смерти автор нам не предлагает, а вместо этого увязает в длинных подробных описаниях, диалогах и сценах, где время от времени на разные лады повторяет одни и те же генеральные мысли.

То же самое касается и философской подоплеки романа. Через подружку Никиты Алину, которая, конечно же, одержима смертью, «видит» смерть во Владимире и поэтому испытывает к нему неодолимое влечение, в роман вводится философия смерти и перечисляются имена Шопенгауэра, Кьеркегора, Ницше, Хайдеггера и Эммануэля Сведенборга. Чуть дальше по сюжету нас точно так же знакомят с традициями мистицизма и оккультизма. По мысли Елизарова, Алина, видимо, должна выглядеть этакой неотвратимой femme fatale: необыкновенно красивой (в понимании автора это означает что-то вроде heroin chic babe а-ля Кейт Мосс с многозначительными смертными татуировками, рассыпанными по телу), как будто бы холодной и циничной, разочарованной и невероятно умной нимфоманкой, которая еще и матерится как дышит. На деле она выглядит довольно неправдоподобной квинтэссенцией отвлеченных фантазий о роковых женщинах, точнее, о том, какими им полагается быть. При этом совершенно неясно, как такое инфернальное существо в принципе могло заинтересоваться сомнительными типами вроде полубизнесмена-полубандита Никиты или бедного и малообразованного Владимира, хотя нам вовремя дают понять, что Владимиру обеспечена фора в виде вечно готового к подвигам пениса внушительных размеров (ну какой же главный герой да без исполинского пениса!). Одержимость смертью, нимфомания и неотвратимость рока – вполне проходные оправдания для интереса Алины к Владимиру, однако, по большому счету, они ничуть не более убедительны, чем оправдание, к которому прибегает Стефани Майер в мегахите «Сумерки», утверждая, будто потрясающего красавца-вампира в главной героине непреодолимо привлек ее запах, а поскольку поступить как любой нормальный вампир он не мог из соображений высокой морали, то ему оставалось только без памяти в нее влюбиться. У Елизарова где-то в тексте мелькает признание, что у Алины вообще-то проблемы с самооценкой, и она выбирает себе кавалеров среднего качества, чтобы блистать на их фоне. Читателю намекают, что Алина вполне может быть (а может и не быть) проявлением или орудием некоей темной силы, мы узнаем, что она в свое время подвизалась жрицей неназванной богини смерти и составляла инструкции по вызову темных сил.

Философские экскурсы Алины бьют немного мимо цели: образованному читателю они могут показаться слишком поверхностными и слишком похожими на цитаты из Википедии, в то время как для чуть менее искушенного в философских вопросах читателя они будут выглядеть помпезными и малопонятными, даже несмотря на то, что автор предусмотрительно разбивает их вставными репликами и снижает долю серьезности посредством циничных или ироничных замечаний слушателей или самого оратора. Молниеносное превращение Владимира из простого косноязычного парня в рефлексирующего типа, способного поддерживать сложные философские беседы, тоже выглядит не слишком правдоподобно и примерно так же стремительно, как химическое превращение в гения умственно отсталого героя Дэниэла Киза из рассказа «Цветы для Элджернона».

Своего рода противоположность Алине составляет другая загадочная женская фигура по имени Маша. Создается впечатление, что Маша, возможно, как раз принадлежит светлой стороне. Ее имя находит отклик в деве Марии, тогда как Алина – это и Лилит, и Ева, поскольку на самом деле ее зовут Эвелина. Владимиру нравится Маша, и понятно, что симпатия взаимна (еще бы протагонист не нравился всем подряд женским персонажам), однако в этой первой части трилогии нам так и не суждено узнать, как все это связано и предполагается ли в романе существование темных и светлых сторон. Именами с намеком награждены тем не менее и другие герои: фамилия Кротышев и кличка Крот отсылают помимо очевидной связи с копанием земли еще и к мысли о тайном агенте, информаторе в логове противника; имя Владимир носили древнерусские князья и Ленин, то есть в любом случае лидеры с реформаторским потенциалом; Гапоненко, он же Гапон – это явная коннотация с попом Гапоном, его ораторским мастерством и «Кровавым воскресеньем». 

Для европейского читателя общая атмосфера мачизма, царящая в романе, наверняка покажется хоть и экзотичной, но более-менее устаревшей, не говоря уже о том, что изображение женских персонажей тут настолько анти-#metoo и не в русле современного дискурса, насколько это вообще возможно. К примеру, сексуальный дебют главного героя полностью подпадает под юридическое определение изнасилования: он вполне целенаправленно спаивает свою первую женщину на посиделках в учреждении, где та работает, и когда она отключается в туалете, быстренько ее использует там же в коридоре на диванчике, пока она сама находится в бессознательном состоянии. Мало того, он там же в коридоре ее и оставляет, поспешно покидая посиделки и нисколько не заботясь о последствиях. Он (а вместе с ним и автор) и близко не задумывается, насколько его поступок вписывается в моральные и юридические нормы, и никогда больше об этом не вспоминает. Мол, так получилось, что уж тут поделаешь. И вот к этому персонажу мы, по идее, должны испытывать симпатию, поскольку нет сомнений в том, что Владимир задуман положительным героем. Почти в самом конце романа имеется сцена с проститутками, где объективация и вовсе зашкаливает, но в то же время автор не упускает случая подчеркнуть, что дамы занимаются проституцией, потому что им это нравится, ни больше и ни меньше. Они ни в чем не нуждаются и их никто не заставляет, им просто действительно нравится ублажать старых дряблых полубандитов и их коррумпированных партнеров из властного эшелона. И сами проститутки, и их клиенты выглядят в описании Елизарова довольно отталкивающе. Мы прекрасно понимаем почему: все-таки мелкие приспешники смерти не обязаны благоухать, как горные фиалки, однако остается неясным, зачем эта сцена вообще была нужна и зачем автору нужно было подчеркивать, насколько проституткам мило такое времяпрепровождение. Да и в отношении к Алине герой руководствуется простым желанием обладать, а автор подспудно подчеркивает ее «жалкость» и фундаментальную зависимость если не от одного, то от другого мужчины, если не материально, то уж во всяком случае морально и физически. Если судить по характерам и мировоззрению, то создается впечатление, будто автор завис где-то во второй половине 90-х годов прошлого века, хотя основное действие разворачивается в середине нулевых.

По прочтении романа невольно согласишься с замечанием, что писательская манера Елизарова представляет собой нечто среднее между Прилепиным и Пелевиным, с достоверным изображением «настоящих парней» и мачо-культуры, с одной стороны, и внезапными поворотами сюжета, «прорывающими» и выворачивающими реальность наизнанку, с другой.

Можно допустить, что норвежского читателя могли бы заинтересовать описания российского похоронного бизнеса, где коррупция и «бандитские разборки» являются частью повседневной жизни, но сами эти описания выглядят повторением все тех же известных штампов в стиле «дикого капитализма» и «лихих девяностых» и подтверждают уже существующие на Западе представления о России как коррумпированной бандитской стране, где представители политической власти встречаются с полукриминальными «бизнесменами» и «мафией» в саунах и напиваются до положения риз, попутно «делая бизнес» и развлекаясь с «девочками». В этом смысле роман не добавляет ничего нового к давно сложившемуся нарративу.

Однако основная проблема для переводчика будет безусловно заключаться в языке. Как уже упоминалось, стиль Елизарова довольно хорош, но содержит множество элементов, которые невозможно воспроизвести на другом языке для другой читательской аудитории без частичной потери смысла и вместе с ним изрядной доли шарма. Ладно бы еще дело ограничивалось виртуозной русской матерщиной и изобретательной обсценной лексикой, хотя и это представляет собой зачастую неразрешимую проблему на языке, в котором самыми страшными ругательствами являются вариации на тему чертей в аду, а упоминание половых органов несет оттенок детско-подростковой незрелости. Но как быть с ругательствами в рифму и каламбурами, а также разнообразными отсылками к русской поп-культуре последних десятилетий, переделками фраз из фильмов, которые сами по себе в первоначальном виде давно уже превратились в мемы со всеми сопутствующими слоями и наслоениями смыслов, известными всем носителям русской культуры, но совершенно непонятными для иностранцев, если только не снабдить текст подробными комментариями и ссылками на все актуальные фильмы и песни? В итоге мы получим адский труд переводчика с довольно непредсказуемым конечным результатом. Велика вероятность, что текст не будет звучать, как бы переводчик ни старался, потому что самое большое достоинство романа – это все-таки язык, в то время как сюжет не представляет собой ничего из ряда вон выходящего. Ну хорошо, Владимир начинает работать на Никиту; затем он ожидаемо спутывается с Алиной; Никита их разоблачает и устраивает драку, в которой Алина помогает Владимиру одержать победу; Никита исчезает из города и из романа, Владимир пытается обратиться за помощью к «деловым партнерам» Никиты, которые не особо стремятся ему помогать; через Алину он нанимается к заклятому врагу и конкуренту брата Гапону и окончательно портит отношения с партнерами Никиты, причем до такой степени, что вынужден бежать из города. Алина, узнав о его решении, приходит в ярость и выставляет его из дома. Владимир окончательно собирается уехать, но внезапно ему звонит Гапон и уговаривает прийти на бандитские посиделки, где сначала разворачивается сцена с проститутками, а затем следует сцена с могущественными «старшими товарищами» из Москвы, которые обладают способностью управлять реальностью и проявляют интерес к Владимиру после его внезапных философских выкладок, предметом которых являются смерть, пространство и время. После того как «товарищи» подвозят его домой, он находит у себя под дверью плачущую Алину, которая горько раскаивается в содеянном и хочет опять быть с ним – возможно, тоже в рамках «товарищеского» плана на будущее Владимира. Сцена, где влиятельные гости из Москвы манипулируют реальностью, дробя ее и создавая сразу несколько ее вариантов, в которых все присутствующие одновременно находятся и от которых Владимира начинает жестоко глючить, тоже качественно и мастерски написана, поэтому я бы сказала, что концовка романа ничуть не хуже начала. «Товарищи» представлены как некие замаскированные демоны, Владимир в продолжение разговора с ними постоянно ощущает отвратительные запахи, и его время от времени накрывает чувство тяжелой безысходности и печали:

«Мягко качнуло. Снова почудилось неподвижное купе со шторками на окне, перрон, проплывающий по соседней колее вагон, в окне которого я увидел себя, глядящего наружу очумелым взглядом.

Железнодорожный обман, точно удар когтистой лапы, расслоил прошлое на несколько параллельных времён, и в каждом постукивал колёсами свой событийный поезд. Это в соседних пьяных измерениях бренчали еврейский цирк и опошленное “Прекрасное далёко”. Там поочерёдно смердели памперс, капустная перда, выхлоп антропоморфного дизеля, городская канализация и лопнувший дачный септик.»

Однако неприятные переживания во время беседы не останавливают героя, он намерен принять предложение москвичей и остаться в похоронном бизнесе, только на более высоком уровне, хоть мы пока и не знаем, что конкретно это предполагает. На том роман и заканчивается.

Даже несмотря на удачные начало и конец, после прочтения остается ощущение, что перевод романа на норвежский язык вряд ли себя оправдает. Велика вероятность того, что все хорошее в тексте пропадет при переводе, а действие и персонажи будут восприняты читателем как набор расхожих штампов, подтверждающих известные и при этом не всегда точные представления о современных российских реалиях. Собственно, в этом уязвимость не только Елизарова, но и других гиперактуальных русскоязычных авторов, тексты которых нередко настолько перегружены коннотациями, словесной игрой и интертекстуальными отсылками, что слабо поддаются переводу на иностранные языки. А те сюжеты и проблемы, что проступают сквозь украшающие элементы, зачастую не настолько оригинальны и интересны, чтобы окупить усилия по переводу, изданию и продвижению книги на зарубежном рынке.