Выпуск №8

Автор: Елена Георгиевская

Российская феминистская проза 70-80-х широкой публике представляется как terra incognita. Мне уже приходилось упоминать феномен «обнуления» женской литературной традиции в статье «Русская феминистская поэзия: заметки на полях» («Лиterraтура», 1 апреля 2018 года). «Мне было непонятно, почему я столько всего читаю, но читаю от имени мужчин, и не вижу литературы, написанной про меня, про мою бабушку, про мою маму и от моего лица», — говорит Оксана Васякина в интервью на Colta.ru («В моей утопии секса нет, есть какая-то другая близость»); читая это, чувствуешь, что старые феминистские тексты будто засекречены, но на самом деле они просто игнорируются. Диссидентская женская проза десятилетиями отодвигалась на второй план: так, Владимир Кормер даже сейчас известен больше лауреатки премии Андрея Белого Тамары Корвин, и дело тут вовсе не в творческой слабости последней — напротив, Кормер, старательно воспроизводивший схему «большого русского романа идей», уступает этой писательнице. Что касается ленинградки Татьяны Федотовой (р. 1950), она же Катя Бурнашова — именно так прозаистка пишет свой псевдоним, хотя в самиздате встречается вариант «Бурнашёва», — то она в премиальные списки не входила и основательно забыта.

Произведения Бурнашовой отличаются широким идеологическим и эмоциональным диапазоном — от «мягкого» либерального феминизма до жёсткого радикального, на манер Соланас. Публикация повести «Без Адама» (1977) в журнале «Часы» наделала шума, но не принесла автрисе ни денег, ни славы за пределами литературных кругов, ни сколько-нибудь внятных критических отзывов. Бурнашова публиковалась также в феминистском журнале «Мария» и «Обводном канале», но, по её признанию, творчеству позже помешали проблемы со здоровьем.

 Повести Бурнашовой так и не вышли отдельной книгой, и в 2012 году она разместила старые тексты на портале proza.ru, но и там не нашла благодарной публики: современная аудитория скорее обнаружит феминизм в детективах Донцовой, чем обратится к диссидентскому наследию.

«Без Адама» — дистопия об альтернативной России, где женщины отомстили мужчинам, которые привели государство к гибели. Бурнашова, конечно же, не подозревала о существовании «Манифеста ОПУМ»: она была типичной христианской интеллигенткой, воспитанной на классической (мужской) философии, полузапрещённой литературе Серебряного века и японской драматургии. В то время о Соланас не знала даже Татьяна Мамонова, считавшаяся наиболее радикальной из ленинградских феминисток. Трудно сказать, какая история более жестока — та, в которой мужчины вымерли, как у Соланас, или та, в которой они приняли иную форму жизни.

Из полноценных людей мужчины становятся симбионтами и наблюдают за матриархальным миром «изнутри» женщины. Они словно возвращаются в младенческое состояние, сохраняя при этом рассудок взрослых людей. Подобных антиутопий в русскоязычной  литературе XX века, пожалуй, нет. Повесть начинается с диалога между героиней и её новым мужем:

«— Ну, какая тут у вас может быть любовь? У вас и мужчин-то нет.

— Разве можно любить только мужчин? Я женщину любила.

— Знаешь, как это называлось в наши старые времена? Извращения. Женщины мужчин должны любить и жить с ними. А вы нас всех повывели, в банки заспиртовали, — вот и беситесь. Вы же здесь все психами давно стали. И заскоки твои тоже от этого, хоть ты и называешь их иначе…

— А зачем, думаешь, я тебя взяла? Я и хотела родить с тобой ребёночка.

— Да женщина с мужчиной рядом по земле ходить должна! Вы одни, без мужиков, и не можете-то ничего. Опора мы ваша, понятно? А ты меня в себе как зародыш какой-то носишь.

— Вас пусти самих по земле шагать, такого нагородите! И так чуть всю землю в клочья не разнесли. Слава богу, вовремя спохватились и вас законсервировали. А не нравится во мне зародышем сидеть, так я тебя обратно исторгнуть могу — запросто».

Искать «биологическое правдоподобие» в этой абсурдистской притче так же странно, как с помощью учебника по зоологии пытаться объяснить, почему Грегор Замза превратился в насекомое — к слову, автобиографическая героиня Бурнашовой в романе «Вилами по воде» говорит об огромном влиянии Кафки. Мужчины, выросшие при патриархате, законсервированы и не могут самостоятельно ходить и питаться, а мальчики, которые рождаются у «новых женщин», воспитываются в интернатах — с двенадцати лет их тоже консервируют и лучших из них выдают женщинам за особые заслуги. Симбионтов можно «включать» и «выключать», чтобы не вмешивались в женские разговоры. С одной стороны, это такой советский «ветер ярости», а с другой вырисовывается прямо противоположная картина, т. е. неопатриархальная: мужчина — паразит, с которым женщина находится в полном слиянии и который живёт за её счёт: «Так что двойную ношу несём, собственные неприятности и скверного муженька со стервозным характером. И жизнь вся – только твоя ноша, Любушка. Снесёшь – твоя честь, а нет – с приживалищем сдохнешь». Как тут не вспомнить навязанную советской псевдоэмансипацией двойную женскую нагрузку «работа и быт»? Многих мужчин такой расклад вполне устраивает.

Люба рассказывает мужу, что в новом мире всё решается полюбовно, царит, как сказала бы Дженис Реймонд, гиносимпатия. Женщины развили сверхспособности и даже могут летать. Многие создают лесбийские пары «на основе любви и нежности», хотя героиня замечает, что в них тоже не всё идеально: «Странная она [бывшая возлюбленная]… И злая. И врёт много». Вскоре Любовь (писательница даёт героине говорящее имя) признаётся, что не смогла адаптироваться к матриархату: «…здесь всё как будто замерло, безжизненно как-то. А ведь много хорошего, и с работой, и летать можем, и мужа выбрать… Девать только себя некуда. Это раньше с мужчинами боролись, консервировали, новую жизнь строили, врагов внутренних уничтожали. А теперь и жизнь наладили, и врагов повывели, живи, вроде, и радуйся, а всё не то. Многих это устраивает, ничего им больше не нужно. А я никак установиться не могу». Недовольство человека результатом революции часто приводит к контрреволюциям. Радикальный феминизм объясняет, как бороться, но не учит, как жить в пространстве сбывшейся мечты — собственно, не учит зрелости, застывая на уровне подросткового протеста. Некоторые героини будто воплощают идею воинствующего инфантилизма: уснув взрослыми девушками, они умирают на глазах повествовательницы, но тут же пробуждаются маленькими детьми.

Коллеги Любы конструируют «рай для Евы», но героиня всё больше разочаровывается — матриархат не кажется ей решением всех проблем, потому что женщины не хуже, но и не лучше мужчин: «Ты посмотри на людей теперешних и почитай древних писателей, — одно и то же. И люди, в большинстве своём, скверные. Всё учат их, учат писатели добру и любви, а толку?» Интересно, что заседания матриархинь напоминают мероприятия в НИИ из повестей И. Грековой, а искусство в «мире Евы» наделено советской дидактической функцией. Вскоре оказывается, что в рай возьмут далеко не всех женщин — государством правит феминистская цензура, и вечного счастья, по мнению надзирательниц, достойны только те, кто искренне считает, что «жить стало лучше, жить стало веселей». Пессимистки не должны портить настроение «правильным» гражданкам.  

Героиня начинает мечтать о другом мире, в котором она, успешная биоинженерка, изобретёт расконсервацию мужчин и выпустит мужа Аркадия на свободу. В её случае срабатывает культ романтической любви, избавиться от которого многие женщины не смогли даже при «техноматриархате». В начале повести муж только и делает, что ругает женское общество, называет девушек технически бездарными, но героиня влюбляется в него вместо того, чтобы «исторгнуть по решению суда». Существовать в расконсервированном, естественном виде он не имеет права, поэтому маскируется под женщину и выдаёт себя за Любину подругу, но вскоре другие женщины разгадывают его секрет, и Аркадий заводит любовниц: ещё до женской революции он привык жить двойной жизнью и не видит ничего плохого в обмане партнёрши. Но очередная любовница снова его консервирует:  «Аркадий с грустью подумал, что обрёл свободу только для того, чтобы вновь потерять её. Но не так уж был этим несчастлив».

Бурнашова фактически предсказала современные расколы и противоречия между радикальными феминистками. В «Евином раю» возникает Общество Полного Искоренения Остатков Патриархата: «Молодёжное это общество исходило из противоестественности нахождения в женском теле двух противоположных начал, мужского и женского. Возникло оно совсем недавно и сразу заявило о себе внушительными демонстрациями и лозунгами: “Мы не позволим впредь трепать себе нервы!”, “Женщины должны оплодотворяться искусственно!”, “Для удовольствия мы придумаем что-нибудь другое!”, “Все силы науки – на внеутробное выращивание детей!”, “Долой патриархальные роды!”» Старшая подруга Любы воспроизводит патриархальные штампы, достойные Камиллы Пальи, когда-то написавшей, что женщины — врагини культуры, а феминизм уничтожит её: «…всё равно все цивилизации так или иначе гибнут. Так после цивилизаций остаётся хоть культура, памятники, открытия, всё, что там люди смогли создать. А мы после себя что оставим? Неужели, останемся только как назидание потомкам, чего нельзя делать?» Любопытно, что по Соланас единственным искусством в лесбийском раю должны стать живые женщины, «кайфующие друг от друга и Вселенной», т. е. самая радикальная точка феминизма одновременно является радикальной точкой антифеминизма; ещё более любопытно, что героиня Бурнашовой, выросшая в матриархальном мире, обесценивает сотворённую женщинами техногенную цивилизацию. Впрочем, что удивительного? Множество людей, например, пользуется переходами в метро, не подозревая или не помня, что их спроектировала Антонина Пирожкова, в литературной среде более известная как жена Бабеля.

Казалось бы, повесть должна закончиться ярким и впечатляющим финалом, но повисает в воздухе: антиматриархальный переворот не осуществляется (может, и к лучшему, думают иные, убедившись, что мужчины на свободе наглеют, изменяют и распускают руки), а Любе во сне является этакий архетип мудрой старухи — тот самый, которого в женском государстве почему-то не хватает. Мудрица говорит: «Твоё время ещё не настало, покружи, повыбирай».

Действительно, выхода из тупика не видно — или жить, как велели, хотя ты не согласна с правилами, или бесконечно кружить. Так же кружит, то попадая в эмоциональную зависимость от лживого подловатого человека, то разрывая привязанность, Катя, протагонистка романа «Вилами по воде». После одиннадцати лет безнадёжной страсти мужчина стал ей скучен — якобы окончательно, однако в последней главе он снится ей, «полный любви», и она бежит «поговорить с ним», хотя его любовь, скорее всего, лишь иллюзия.

У советских феминисток не хватило экзальтации, чтобы написать «Партизанок» или «Вергилий, нет!»: они, при всей кажущейся наивности, были слишком скептичны. Советский проект одновременно закалил их и надломил, а нехватка знаний о феминистской теории сказывалась на каждом шагу. Впрочем, разве мы сами, с нашим (якобы) переизбытком информации, не ходим по кругу? Знаем ли мы ответы на все вопросы, можем ли сделать всех людей равными и счастливыми?