Выпуск №4
Автор: Татьяна Виноградова
Часть первая
ПЕСНЬ О ВОДИТЕЛЬНИЦЕ ТРОЛЛЕЙБУСА
Ей жить бы хотелось иначе?
Женщина в сером свитере
с упрямым серо-смуглым лицом
приехала к нам из города Подкопаевска,
Чтобы заработать денег.
(Трехмесячные курсы водителей
и общежитие в Свиблово…)
У нее носик уточкой
и гладкие темные волосы.
Тонкие загорелые пальцы –
крепко сжимают руль.
Она упрямо ведет наш троллейбус
К одной ей постижимой цели.
Ее взгляд из-под темных бровей
устремлен неизменно вперед.
Ей тридцать пять.
У нее нет мужа,
зато есть десятилетняя дочка,
очень похожая на нее.
… Ее лицо непреклонно.
Она сурова и молчалива.
Она отрывает билеты
с великолепным презреньем,
общаясь с нами посредством
сверканья дешевой заколки.
Она ведет наш троллейбус —
и будет его вести.
– Не женское это дело,
но у нее получается.
К тому же
она не собирается всю жизнь
водить этот чертов троллейбус
по неизбежной прямой.
– Странно, среди водителей
автобусов и троллейбусов
не бывает седовласых старцев,
патриархов, гуру, ветеранов, –
хотя на табличке и выбито:
«Ежемесячно полагается вознаграждение
за выслугу лет».
(Выслуга. Прислуга. Обслуга.
Выжига. Выслужился. Выжил.)
… В сумерках едет троллейбус
от замороченного Киевского вокзала
до притихшего Юго-Запада,
оцепеневшего на краю
очередной зимы.
Не женское это дело!
– Ее лицо непреклонно.
Жанна д’Арк и Ульрика Майнхоф,
Мадлен Олбрайт и Маргарет Тэтчер
могли бы гордиться ею,
своей славянской сестрой.
– Согрей ее, серый свитер!
Дуги, держитесь за провод.
Из города Подкопаевска
она добралась сюда.
Ей наша Москва не люба,
ей хочется
на приволье, –
но только есть дочка, и эту
дочку надо кормить.
… И смотрит она упрямо,
и красится на работу,
и хочет выглядеть тоже
не хуже многих других.
– Катись-вибрируй, троллейбус,
и плюнь ты на иномарки, –
они ведь не видят неба,
их можно только жалеть.
– А небо летит над проспектом,
и женщина с твердым взглядом
все так же безмолвно смотрит
в одной ей известную даль.
ПЕСНЬ О ЖЕНЩИНАХ БАЛЬЗАКОВСКОГО ВОЗРАСТА
(сидя на концерте в клубе «Свалка»)
Женщины бальзаковского возраста,
женщины с седою бородой,
они всегда остаются,
они платят за всё.
– За мужей, которые пьют,
– за любовников, которые спят,
– за детей, которые курят,
– за страну, которой не стало,
– и за секс, которого нет!
Женщины бальзаковского возраста
читают «Харперс Базар» в метро,
подбирают сумки и юбки,
скатываясь по лестницам
в Великое Ничто!..
– Они приходят домой.
– Они не включают свет.
– Они не отражаются
в зеркалах…
– О-о.
Женщины бальзаковского возраста
по ночам спят лицом к стене,
отвернувшись от храпящих мужчин
в сторону Великого Ничто.
Женщины бальзаковского возраста
любят тяжелый рок,
любят Стивена Кинга,
еще они любят джин с тоником,
еще они любят… – Нет, НЕ ТЕБЯ!
О-о-о!
Эти женщины бальзаковского возраста,
они всегда остаются,
они всегда остаются в живых, –
хотя всех их
давно
следовало сдать
НА СВАЛКУ!
О-о!
Женщины бальзаковского возраста,
женщины с седою бородой,
они всегда остаются,
они имеют право НА ВСЁ!
ПЕСНЬ О ЛЮБВИ К ДЕВСТВЕННИЦЕ
Я люблю ее, ее закомплексованность,
ее судорогой сжатые лодыжки и бедрышки,
ее пальчики с короткими ноготками,
беспомощно хватающие воздух.
Я люблю ее взгляд, настороженно-терпеливый,
но изнутри освещенный затаенной надеждой, –
ее вечно нахмуренный лобик
и широко распахнутые – лишь на миг! –
бессмысленные глаза.
Я люблю запах ее подмышек, –
не очень потных, просто она
не придает этому значения.
Люблю смотреть, как она промывает себя душем,
и горячие хлорированные струи
трогают ее малые губы.
Я люблю ее давненько вымытые волосы
и отсутствие косметики на коже,
и ее манеру дергаться всем телом,
когда мужчина, подходя к очереди, спрашивает:
«Девушка, вы последняя?»
Я люблю ее чуть хрипловатый голос,
когда она разговаривает с подругой по телефону
об ужасах аборта и минета,
не замечая, что ее коричневые соски
встают на вялых синеватых грудках.
Я люблю ее всю, от головы до…
Я люблю ее, но я не сделаю с ней ЭТОГО,
потому что она должна жить именно такой, –
эта единственная в Москве
девственница.
Часть вторая
СТИХИ К ИРИС
I
Черноволосой ярости,
лунной дразнящей гибкости,
робкого карего пламени,
из преисподней горящего
и до небес достающего, –
Ирис, даруй мне познание,
дай мне глоток твоей зыбкости,
дай нетекущего времени, –
О, наслажденье дающего!
Дай мне руки узнавание,
пальцев ожог и желание,
дай мне омыться в струях
черных коротких волос.
– Красное платье, Ирис,
опасно для смертных игрищ, –
дай мне дотронуться промельком
до мыслей твоих и грез.
– Ирис, заря из слов,
радуга расставаний,
дай мне желанье желаний,
дай трепетанье основ!
…Черно-красная птица,
вскинув крылья, садится
в старое сонное кресло
и начинает пить чай.
Ирис, Ирис, лилово,
как лепесток, твое слово.
Дай мне крыло – и забудь все.
– Ирис, Ирис, – прощай!
II
Сон о смертных, что богам – братья,
преисполнен гиацинтовой лени.
Раскрывает тебе Сафо объятья,
подгибаются безвольно колени.
Из Дамаска привезу ткани,
тусклым золотом одену сверканье.
Будет пир ночной, тайный и краткий,
и останется луна с нами.
…А потом, на краю утра,
бесполезные сапфиры рассыпая,
скажешь ты, как всегда, мудро:
«То, что было, – было не с нами».
…В гиацинтовом венке, –
для распятья, –
сон о смертных,
что богам –
братья.
III
Ирис, ты неуловима,
как Протей, меняешь лики, –
многоструйна, изобильна, –
ты, небесная река.
Дай дотронуться, осилить,
осиять тебя, о Ирис. –
Наши души не случайны,
встреча та – издалека.
IV
Я прикоснусь губами
к твоим омраченным мыслям.
Я прикоснусь губами
к тому, что не видно в ночи.
Ирис! Радуга превращений!
Ирис! Рай детей и зверей!
Ирис! Ирис! Мерцает
темным золотом кожа,
бледные покрывала
скользят, отброшены прочь…
– Бьют четвертую стражу,
и догорел светильник.
В жаркой ночи пламенеет
тело. И ждет росы.
Ирис, богов приемыш,
что тебя жжет и душит? –
Разбросаны все подушки,
разбита чаша с вином…
Ирис, сухие губы,
пальцы до боли сжаты,
золотые глаза Египта
неотрывно глядят сквозь ночь.
Ирис, о статуэтка,
на закате Сетом изваянная!
Ирис, а ночью – Эрос, –
Ирис, Ирис, смирись!
V
Даная!
Не переживай!
Дождик
скоро кончится.