Выпуск №8

Автор: Александр Мильштейн

На озере

В отличие от моего замкá, от этого не было ключа, причём не только у меня, ни у кого. Это был кодовый замок, я знал, что они есть, однажды чуть было не купил такой, когда поломался очередной «ключевой», но всё же не купил, подумав, что в темноте будет не с руки набирать код… правда, можно посветить телефоном… но нет, я махнул рукой и купил привычный замок с ключом. И, естественно, я никогда не приглядывался к замкам, висевшим на соседях моего велосипеда, вплоть до той минуты, когда обнаружил объятие чужого замка на своём колесе. С тех пор, как я оставил велосипед под деревом, там собралось их немало, и всё же это не было похоже на те стоячие волны-свалки, а частично и лежачие, возле Восточного вокзала, занимающие всё большую территорию с годами, как могилы на кладбище, где похоронен отец, так же и велосипеды с годами заполнили весь пустырь до железнодорожного полотна, может, они и пытались его пересечь, но были сбиты, валяется там много искорёженных… Вот там, возле Восточного вокзала, хоть это никогда и не случалось со мной, но если бы случилось, я бы так не удивился, из тех джунглей велосипед приходилось буквально выдирать, за него цеплялись чужие рули, проводки чужих тормозов… Но там это было не здесь, свалка велосипедных рулей, мелькнув внезапным морем, исчезла, и передо мной снова было всего лишь пять-шесть велосипедов под одним, но раскидистым деревом, на стволе которого мне померещилась, а может, и в самом деле, там была такая… не лиана, а… как называются эти вьющиеся вокруг толстых стволов тонкие, у них тоже есть кора, такого же цвета… может, и лианы своего рода… откуда мне знать их название, если я не знаю названия и того дерева, под которым стояло несколько велосипедов. Пусть будет дуб. Да хоть баобаб. Но какое там море… море я уже забыл фактически, мне давно хватает всех этих озёр, просто я вертел в руках чужой замок цвета морской волны, собственно, вертел я чёрно-белую его часть, где были белые цифры на четырёх чёрных колёсиках. На какое-то мгновение ощутив себя велосипедным хакером, взламывающим код, я осторожно оглянулся по сторонам, но вспомнил, что я пытаюсь освободить свой собственный велосипед от наброшенной на него нелепой узды… после чего снова оглянулся по сторонам, но уже иначе, намеренно, подробно, ожидая увидеть фигурку, эту спешащую ко мне лапу-растяпу… да, кажется, в этот момент, я впервые наделил хозяина навязчивого замка полом и этот пол был женским… Ну да, я вспомнил, как ездил на это озеро с Юки, только мы были не здесь, а на другом берегу, в зоне FKK, где в маленьком биргартене обслуживают совсем без одежды, на Юки был только велосипедный замок, который она любила надевать, когда мы ехали стометровку в биргартен-киоск, наверное, чтобы ещё раз её подчеркнуть, на осиную талию…. Я назвал это “поясом верности”, Юки беззаботно смеялась, а я, как оказалось, как в воду глядел… Я вдруг поддался на миг соблазну летнего бреда, подумал, что это она и сделала, Юки, да… т.е., что это её велосипед прикован к моему, как будто не прошло с тех пор десять лет или как будто Юки здесь и живёт с тех пор (а ведь она и в самом деле лучше всего запечатлелась в моей памяти именно здесь… со спины, на велосипеде, голая, окольцованная витком «пояса вечной верности» из множества переплетённых нитей нержавейки, объятых прозрачным голубоватым пластиком), став нимфой. Или лярвой? Я не мог не вспомнить в этом месте потока, к которому меня как будто подсоединили, как электромобиль синим кабелем… т.е., не велосипед, а меня самого, потому что я по-прежнему не выпускал из рук чужой замок, вращая чёрные пластмассовые колёсики… мне пришло в голову набрать на них год рождения Юки, но я не смог вспомнить его… с тех пор, как мы бывали с ней здесь, я не ездил на это озеро, потому что прочёл в газете, а потом услышал и непосредственно от пострадавших, что там завелись личинки… т.е.,  «лярвы», как их называл мой немецкий собеседник, и после того, как он мне описал действие лярв, я решил никогда не плавать в том озере.

Но лет через десять, что-то вспомнив и пошарив в сети, я понял, что последние свидетельства о личинках, которые заползают под кожу купающихся и откладывают там свои яйца, от чего возникает дьявольский зуд, и это место пылает, у пострадавшего, который мне это живописал, место было причинным… В общем, я поэтому решил никогда не появляться там, и я не знаю, как я решился теперь, даже после того, как столько воды утекло, причём вместе с теми лярвами, как я понял из информации на озёрных сайтах… Но зачем ехать на это, мало ли вокруг других озёр?

Видимо, я всё-таки был счастлив здесь тогда с Юки, и не надо было сюда возвращаться, нелепая временная привязанность двух велосипедов друг к другу теперь казалась мне карикатурой.
Я вспомнил, что не раз за эти годы видел озеро сверху: оно расположено недалеко от аэропорта и если лететь на восток, пролетаешь почти что над ним…

На миг я ощутил себя одновременно в двух местах, возле иллюминатора и…

Был уже поздний вечер, яркое, как то, что за облаками, солнце не должно было сбивать с панталыку, оно не гасло, потому, что была середина лета, когда кажется, что ночи вообще не будет… я глянул на часы и увидел  «20 : 15», после чего набрал это на чужом замке, а открылась ещё одна дверца в моей собственной памяти… Замóк на немецком, как и на русском, он же и зáмок… ключница – Beshließerin… и вот камера хранения на вокзале, я вспомнил доисторическую прозу, где поэтизировалось соседство в камерах хранения… ну да, и оно там переростало во что-то большее, вещи как будто прогрызали перегородку и смешивались между собой на полу комнаты дома отдыха «Восход». Я подумал, а что если это и в самом деле в постскрипториуме разыгрывается сиквел допотопной прозы… После чего внимание моё впервые перешло с кодового замка на приковавшийся к моему велосипед… впрочем, его очертания, при том, что они, вроде как подтверждали версию пола, которая развилась уже и в гипотезу внешности… хозяйки… напомнили мне о изящных чёрных решётках парков или частных владений… так что казалось, что скорее это мой прекариатный драндулет приковал себя к решётке посольства, чтобы выдвинуть какие-нибудь требования… Какие? Ну, ясно какие – если гипотеза пола и внешности верна… Я подумал, что велосипед, вероятно, голландский, по крайней мере, те, что я знал, подобные ему, были голландскими, что, разумеется, не означало, что их владельцы были голлландками… Шутки-шутками, но озеро это было довольно далеко от меня, пешком через поля, ночлег в поле… тогда уж лучше оставаться прямо на берегу. Сто лет я не плавал ночью… Сегодня не Иван Купала? С этой, очень существенной в разрешении моей ситуации, мыслью я заглянул в телефон и увидел, что Иван Купала не сегодня, а… завтра. Я едва не углубился в информацию о празднике, в котором никогда не принимал участия… но подумал: а при чём тут песни восточных славян? Гипотеза о том, что обладательница велосипеда – славянка, была вполне реальной, не меньше, чем голландка, по крайней мере… но надо было помнить, что отличия в рамах ничего не значат и владельцем мог быть какой-нибудь обкуренный юноша, например, зависший в компании где-то поодаль… Идти до S-Bahn через поля было не так далеко, как до моего жилища, но тоже неблизко, к тому же на следующий день предстояло тогда ехать сюда снова и опять-таки чесать к озеру пешком через поля. А если хозяин велосипеда не объявится и до завтра? Тогда придётся брать у кого-нибудь болгарку… и опять-таки шагать с ней наперевес ещё раз через поля, как-то это всё не очень мне улыбалось, между тем солнце и не думало садиться, лучи стали падать под таким углом, что всё вокруг стало ярче, озеро вспыхнуло, а я почувствовал, как перегрелся, даже стоя в тени, и оставив наконец в покое велосипеды, я пошёл в воду.

Где-то в середине озера я увидел Свету, соседку по камере хранения, из дома отдыха «Восход». В памяти всплыл глуповатый парафраз, который я, блаженный, напевал ей: «Мне не нужно много Светы, мне нужно, чтобы было Светлей…» Я пропел ей это же и сейчас. Она сказала по-немецки, что не понимает и уточнила, не иду ли я ко дну, не надо ли меня спасать, вызывать… Я почувствовал, что её велосипед прикован наручниками к моему запястью и в самом деле тянет меня на дно… но мужественно помотал головой и сказал, что спасать меня не надо, по крайней мере, от воды. Она даже не спросила, а от чего, деловито кивнув, поплыла к другому берегу, как раз туда, где зона FKK, но там же не запрещается быть и в купальнике. Когда я вынырнул в следующий раз, света стало существенно меньше, нога наткнулась на илистое дно, на берегу уже было совсем темно. Мой велосипед стоял под деревом один. По дороге я подумал, что замок с кодом соединял его с велосипедом, оставленным не нимфой, а малоприятным типом, просидевшим всё это время в биргартене, который неподалёку. Я сказал себе, что это безусловно самая правдоподобная версия и не стоит даже думать о том, что ты что-то там пропустил и, вообще, пропускаешь, плавая в озере.

Компостер

Был ещё не вечер в литературном смысле, в зале пока было всего несколько человек, наша общая с ним знакомая представила меня писателю, когда я после нескольких первых фраз перешёл на русский, он улыбнулся и сказал: «Моск…ь!»

Я хотел было что-то сказать в ответ, но в этот момент какой-то человек подошёл к писателю с другой стороны, очевидно, его знакомый, они разговорились, а мы рядом стояли и беседовали с кем-то другим из подошедших, знакомая представляла меня в этот раз более развёрнуто, может быть, она намеревалась это сообщить писателю, опять же зачем, не знаю, ну просто так… но её тогда перебили, и вот она теперь рассказывала обо мне уже не помню кому… и когда она упомянула о совместных концертах с Кобзарями, мастер слова с острыми в прямом смысле – по форме – ушами, обернулся к нам, улыбнулся ещё шире, чем в первый раз, и громко сказал:  «А, так ти корисний моск…ь!»

«Корисний» имеет почти прямо противоположное значение русскому «корыстному», я вспомнил это почти сразу, ну т.е., «полезный», и нет, он не сказал «идиот», как и я не сказал то, что мне автоматически пришло на ум… Вообще-то, его, похожая на оскал, улыбка великовозрастного сорванца-школьного пересмешника или калики перехожего, если угодно… мне показалась прикольной,  я не читал до этого вечера его прозу, но один из Кобзарей присылал мне по случаю его стихотворение, где был тот же анаграмматический каламбур, что у меня в летней прозе, и я тогда почувствовал к писателю некоторую заочную симпатию. И я хотел тоже ответить, изобразив улыбку, я помню и то, что хотел ему сказать, не бог весть что, но приберегу всё же этот юмор на лестнице для завершения текста, если ничего другого не выскочит в процессе… Тем более, что не могу же я одновременно писать всё, что вызвали у меня в голове его слова, когда мы уже сидели на своих местах, зал тем временем наполнился, и писатель выскочил из-за подиума, где ему было тесно, обретя волю, он сразу превратился в ядрёного кабаретиста… а я ещё какое-то время вспоминал – я понял, что напомнили мне его слова: 1985-й год, январь, Москва… Мы поехали туда после свадьбы на каникулы, жили у чудесной тёти Сары, кажется, где-то в районе Ботанического сада… и вот мы ехали в троллейбусе по  «проспекту Правды», за окном валил густой снег, а может, не такой уж он был и густой… но троллейбус был точно набит битком, что не помешало, впрочем, контролёру протиснуться к нам и грозно произнести: «Ваши билеты». А мы не успели то ли купить их, то ли прокомпостировать, я уже не помню, что там было, и кажется, мы его приняли за мирного билетёра, у него была какая-то сумка на плече с рулоном билетов, а может, и не было… но так или иначе, он разозлился от предложения продать нам билеты и потребовал у нас денежный штраф, а иначе – милиция. Мы заплатили штраф, но этого ему оказалось мало… в памяти даже видится, что троллейбус специально остановили по его команде, но вряд ли это так было, просто на остановке, на которой он нас выкинул, никто больше не выходил, наверно, но части людей пришлось выйти, чтобы нас выпустить, так что когда он прокричал нам вдогонку «Хох…ие морды!», нам было какое-то мгновение не до смеха, потому что мы были окружены московитами со злыми лицами, им пришлось из-за нас лишний раз выходить под снег… но вот мы сделали несколько шагов, троллейбус разгневанно дёрнулся и пропал в снегопаде, и тут на нас напал приступ хохота, мы долго не могли остановиться. Не было более типичного лица еврейской национальности, чем у моей жены. При этом у неё тогда был очень сильный харьковский акцент, скажем так, «шо», «г», по которым контролёр и опознал… У меня почему-то и тогда его не было, только люди с очень острыми ушами слышали, что что-то не то, но что именно – не могли понять… А уж внешне… Меня за кого только не принимали и это давало потом сюжеты моей прозе… от китайца до француза, от узбека до корейца, не говоря уже о всех славянских народах… Но её не опознать было невозможно и мне кажется, что «хох…ие морды» было таким образом эвфемизмом понятно чего.

Чего я в свою очередь ни разу в свой адрес не слышал. Не говоря о жене, девочки вообще реже сталкивались с этим, это общеизвестно, а вот мальчики… Если я это говорил тогда, то мне никто не верил. Но это так. Евреем на польском языке (не пишу даже с троеточием, потому что за это уж точно банят, говорят) меня никто не называл ни разу в жизни, а вот евреем на русском в моей школе на Салтовке изредка называли, да… и мне сейчас, через полвека даже не совсем понятно, за что я каждый раз в ответ молча и угрюмо бил в челюсть, а один раз попал мальчику в ухо, почему-то оттуда потекла кровь и моих родителей вызывали в школу, сейчас можно подумать, что это была лессинговская «ненависть евреев к самим себе», срываемая на других, но это не так, просто без воздуха того времени невозможно ощутить, как тогда звучало это слово, да… И всё же это не тянет на «антисемитизм», не правда ли, это были просто детские разборки, а вот с настоящим взрослым антисемитом я столкнулся воочию всего один раз в жизни…

Всё это уже просто по инерции заблудившегося между стенами эха проносилось у меня в голове, когда я смотрел на писателя, разогревавшего аудиторию перед чтением собственного романа… Роман был только что переведен на немецкий, но экземпляры запоздали к вечеру и на столе были разложены те же книги в оригинале. Примiрники. В момент, когда я вынырнул из своих воспоминаний, писатель говорил: «В Украине книга стоит, как две пачки сигарет. Логично, чтобы и здесь она стоила как две пачки сигарет, но мы скинем немного. Десять евро. Если никто не купит, я сейчас при вас выброшусь вот в это окно».

После чего образовалось некоторое движение в сторону стола с книгами.

Я учился уже на первом курсе университета, смешно, что именно там, на мехмате, я первый раз встретил настоящего антисемита. И последний раз – до сих пор, по крайней мере… Т.е., я имею в виду: открытого, вестимо, так-то кто знает, кто есть кто и кто внутри «хороший антисемит», как говорит моя мама, не имея в виду при этом ничего хорошего, «хороший» означает у неё «тот ещё»… Единственным открытым антисемитом была женщина, преподаватель высшей алгебры, чуть было не написал её фио, чтобы не бросать тень на других преподавателей мехмата… Вообще, смешно это место встречи, тогда была такая присказка «на мехмате стук дверей, ушёл последний нееврей», и в самом деле в группе моей бывшей жены то, что сделала К. у нас, было бы просто физически невозможно, так как там две трети группы… Но я учился на механике и у нас в группе было всего три. И каждого на экзамене К. ждал один и тот же кошмар. Причём открытым текстом. «Боюсь, у нас с вами будет такой же длинный и тяжёлый разговор, как с Г. и с Мильштейном», – сказала К. третьему… Я сдавал ей экзамен 8 часов. Восемь. Это был первый курс, позади матшкола, я ещё был не очень глуп и достаточно нагл (это когда, получив задачу, заранее знаешь, что решишь её потому что – «Если не я, то кто?!»), и я щёлкал все задачки, что давала мне К., решал одну, получал следующую, и так это продолжалось, я испытывал даже определённый кайф, пока в какой-то момент я не вышел по нужде, а когда вернулся, К. объявила мне, что пришла комиссия, мы исчерпали временной лимит и ей нужно было поставить оценку, вот она и поставила то, что на тот момент я успел заработать, а это тройка. «Но я же не сделал ни одной ошибки…» – не мог не вымолвить я, понимая, что нет ничего бессмысленнее, чем спорить с К.

Я пересдал экзамен через несколько дней Л., завкафедрой алгебры, известному профу, на пятёрку, если бы я этого не сделал, не получил бы через пять лет красный диплом и, соответственно, 10 рублей месячной надбавки к зарплате молодого специалиста, но что это я о «бытовухе»… А как чудесно К. читала лекции! Боюсь, что мне не поверят… Периодически К. командовала: «Встаём!», после чего мы повторяли за ней хором лемму или теорему, она дирижировала руками и при этом, может быть, и мы совершали какие-то движения руками или всем корпусом… но точно не помню и не хочу наговаривать, это могла уже пририсовать память… Но вот это совершенно точно – хором повторяли несколько раз формулировки, за это я ручаюсь, клянусь.

После первого курса я её ни разу не видел в университете, что наверно ввело бы меня в соблазн, если бы это была крупная проза, или даже повесть, что-то вроде «Вечного студента» (моя университетская поэма в прозе), сделать К. приведением-лейтмотивом, но… во-первых, это очень короткий рассказ и пора закругляться, а во-вторых, не стоит делать антисемитов как «не более, чем призраками», так и целыми лейтмотивами… вспоминаются три тезиса об антисемитизме, которые я слышал от Бориса Хазанова: 1. Антисемитизм вечен. 2. Антисемитизм может стать смыслом чьей-то жизни. 3. И всё же не стоит преувеличивать.

К. могла бы стать ходячим воплощением, как минимум, двух тезисов, но это, wie gesagt, была бы фигура для другой прозы, а это микрорассказ, если не комментарий к картинке «Alter Knacker», которую не могу приложить, ибо «Артикуляция» учит меня заново изъясняться словами, без всякого арта…

«Моск…ь!» – щёлкает компостер, вы видите три дырочки в талоне, а я, за неимением лучшего, досказываю старый анекдот навыворот: «Что вы, Мюллер, я – немец (зачёркнуто) еврей».