Выпуск №8

Автор: Марина Хоббель

 

С социофобией нечего делать на спортивных сборах. Кому угодно, только не мне. Я преодолеваю. Я спортсмен, у меня черный пояс, и я преодолеваю, преодолеваю, преодолеваю. Я безостановочно выставляю себя не тем, кто я есть, и это продолжается настолько долго, что я забыл, кто я есть. А может, никогда и не знал, никогда не помнил. В конце концов, кто мы есть? Иллюзии личностей, созданные памятью, чаще всего мнимой, и ощущением наличия тела, которое на 99,99 процентов пустота.

 Я ходил на групповую терапию, нифига мне это не помогло, зато познакомился с целым ворохом таких же горемык, из которых многие не функционировали без таблеток вообще. На их угрюмом поднывающем фоне я чувствовал себя победителем, ну еще бы, поскольку вполне успешно скрывал свое нефункционирование, то есть в этом смысле терапия, может, мне и помогла, подлатала самооценку, хотя во всем остальном она была глупо потраченным временем.

Был там один персонаж, сидевший на препаратах разной степени тяжести, который чуть не каждый наш сеанс начинал с того, как ему все невыносимо и хочется себя убить. В клинической картине у него было тяжелое детство и философствующий склад ума. Этот персонаж мне даже сначала понравился, присутствовал в нем какой-то интересный подвыверт, и иногда от него поступали неожиданные замечания о мире, поражавшие внезапной остротой и оригинальностью, чем, собственно, он меня и привлек, пока в какой-то момент он не заныл, до чего ему отвратительны люди, и в первую очередь мы все здесь присутствующие, да-да, все мы здесь присутствующие, его от нас реально тошнит, такие мы ублюдки, да и сам он себе противен, хотя впрочем нет, скорее наоборот, ведь он велик и необычен, да и вообще не человек, а почти что высшая степень прекрасного расчеловечивания, осталось совсем чуть-чуть до уберменша, и вот где-то на середине этого пассажа я интерес и потерял. Нашел чем удивить в самом деле. Своей необычайной ненавистью к людям. Я б тут хохочущее до слез эмодзи бы поставил. Иди уже вешайся, необычайный ты наш. Я бы удивился гораздо больше, если бы кто-нибудь признался, что людей скорее любит, а у самого у него мания величия отсутствует как данность. Я бы не раздумывая бросился в пыль к его ногам. Вот и в соцсетях та же самая картина, все эти нейроатипичные, стенающие о своей невыносимой жизни, о своей общей неприкаянной непохожести и втайне гордящиеся и тем и другим, вдруг оказываются довольно типичными, потому что под каждым их воплем собирается с десятка два комментов, что, мол, вот-вот, и у меня то же самое, даже еще круче. И начинают же на полном серьезе препираться, у кого из них тяжелее и атипичнее, а кто только хочет примазаться, а на самом деле нейротипичен до мозга костей и беспробудно скучен. Мне со своей мало завлекательной фобией и сносным функционированием, конечно, и думать нечего тягаться с биполярниками, или с РАС, или ОКР, они все такие особенные-преособенные, и мне с моим убожеством нечего делать в их компании, тем более что я ко всему прочему довольно неплохо себя контролирую, а это уж и вовсе позор. 

Это я к чему? Это я к тому, что в соцсетях есть одна большая польза: они имитируют социальный контакт на безопасном расстоянии от социального контакта, что для меня и моих товарищей по терапии хорошо до тех пор, пока какая-нибудь зараза не начнет нас там гнобить буквально ни за что. Мои нейроатипичные товарищи сказали бы: тупая нейротипичная скотина, не способная ни оценить, ни понять бла-бла-бла, ну а я бы, пожалуй, свернул в сторону подавляемой агрессии, которой только повод дай бла-бла-бла. Хотя тупости это не отменяет, конечно, – смеющееся до слез эмодзи сюда. Ну а мы с нашей социальной фобией такие нервные, мы сразу дергаемся вовнутрь, как улиткины рожки, и стонем и плачем там у себя внутри, как северные волны, а фобия от этого только хуже и хуже, и глядишь – вот тебе и паническая атака, давно не виделись, и ах, а может, я тут на самом деле умираю и никакая это не паника, а моя смерть на сей раз? В общем, я в соцсетях осторожничаю еще больше, чем в жизни, не надо мне всех этих удивительных переживаний, мне и без них проблем хватает.

Ну так вот, на спортивных сборах любому социофобу стоит начинать с выстраивания своих форпостов и формирования подобающей личины вовне в зависимости от состава аудитории. За долгие годы у меня накопилось довольно много личин, целый гардероб, и бывает, достаточно небольшой модификации – и я уже готов, вооружен и до некоторой степени защищен, и могу изображать из себя приличного члена общества. Конечно, это изматывает. Конечно, актеры нуждаются в отдыхе, так что любая моя личина имеет в своем арсенале разные выходки и склонности, способные удерживать аудиторию на должном расстоянии. Мой дальний форпост называется «скрытный тип себе на уме», но он ровно до такой степени асоциален, чтобы не стать поводом для насмешек. Я считаю свое выступление успешным, если ни у кого не возникнет желания разобраться в моей внутренней жизни, и в то же время меня не оставят в полной изоляции, потому что втайне я этого боюсь. Я боюсь явного отвержения, поскольку это сделает меня видимым, слишком заметным, выделенным на общем фоне. Возможно, я неправильный социофоб. Возможно, я боюсь повторения доличинного опыта, когда явное отвержение было обычным положением вещей, а паника и депрессия со всякими опасениями насчет того, как я выгляжу да что обо мне думают, – обычным состоянием души. Вот это вот все мне удалось взять под контроль, и пока я прикрыт личинами – я неуязвим, у меня есть крепость, в ней комнаты и лабиринты, гардеробы и примерочные, а также маленькая тайная комната, посреди которой на столике стоит шкатулка, в шкатулке яйцо, а в яйце паника, до поры до времени спящая, ведь крепость же вокруг, не абы что.

Я выяснил, что для спортивной аудитории и вообще любой аудитории сверстников нахальная личина подходит лучше всего. Я нагло смеюсь, цепляюсь к словам, занимаю лучшие места, с размаху швыряю в угол спортзала сумку со своим инвентарем и бутылку с водой, мало заботясь о том, упадут ли они прямо на чужие вещи и разольется ли чертова вода, я веду себя как взрывоопасный псих и всем своим видом даю понять, что вся эта аудитория для меня недостаточно хороша, стадо баранов, идите вы лесом. Я занят своим телефоном, всеми этими важными вещами, до которых всем как до луны. На самом деле все в точности наоборот: я чувствую, что сам недостаточно хорош для любой аудитории, но это чувство – оно там, в маленькой комнате, свернулось калачиком на кровати и смотрит неотрывно на шкатулку, на замочек, как бы он случайно сам по себе не раскрылся, а вовне представлена личина под названием маленький паршивец и нахал, с которым лучше не задираться, потому что никогда не знаешь, чего от него можно ждать.

И на этот раз все так и было, началось удачно, личина нахала не подкачала, к тому же в своем спорте я всегда был одним из лучших, это помогает от социальной фобии – быть одним из лучших, занимать точные позиции, кулак расположен абсолютно так, как учил наш генерал, разбивать дощечки в прыжке, правильно отрабатывать удары. Все так и было ровно один день, пока к нам не присоединилась группа из южного города, то ли у них самолет отменили, то ли еще что, но они не смогли приехать одновременно со всеми остальными.

Я увидел этого типа и сразу понял, что дело мое пропащее. Одно его появление на пороге общего зала заставило мою личину съежиться, скукожиться и почти с меня сползти. Я понял, что ей при столкновении с ним не выжить – и моя шкатулочка подскочила и затряслась, паника-паника-паника. Надо же им было опоздать на день! Если бы я знал заранее, то выбрал бы для начала другую личину, тихую-незаметную личину сосредоточенного спортсмена, охотника за медалями, а теперь уже поздно, мне придется продираться сквозь это все с тем, что у меня есть. Это как в игре, когда ты собственными глазами видишь, как твое грозное оружие растворяется у тебя в руках, стекает на виртуальный пол – и ты один, беззащитен, и скоро будешь убит.

 

Итак, что это был за тип. Звали его, как я быстро выяснил, Ленни. У него были совершенно безумные глаза, темные, полные недоброго огня и настойчивой энергии. Довольно плотное телосложение, мышцы там и сям, рельефчик как надо, то есть в спарринге мне с ним оказаться было не суждено, от чего я мгновенно испытал облегчение. Сам я был худым вертким типом, ростом чуть поменьше этого самого Ленни. Черные вьющиеся волосы выдавали в нем примесь южных кровей, он завязывал их в хвост или гульку почти на макушке и выглядел от этого по меньшей мере экзотично и уж во всяком случае круто. Он ничуть в себе не сомневался, был уверен в себе настолько, что ему не нужно было даже прилагать усилий, чтобы убедить окружающих в своем изначальном и бесповоротном превосходстве. Я его не то чтобы возненавидел (я вообще, пожалуй, едва ли способен на настоящую ненависть, для этого я слишком мало озабочен окружающими и слишком много – своим выживанием среди них), а скорее исполнился тоскливой зависти, потому что он обладал как раз тем, чем я только прикидывался что обладаю, причем не слишком убедительно. Моей мнимой самоуверенности достаточно было столкнуться с чем-нибудь настоящим типа Ленни – и от нее не осталось бы следа, я не смог бы даже собрать воедино свои хрустальные осколки, развалины моей крепости. Очевидно, именно поэтому меня потянуло к нему с непреодолимой силой, со всей этой смесью восхищения и зависти, притяжения и отталкивания, которая с одинаковой вероятностью могла сместиться и в ту и в другую сторону. Я не мог слишком резко отказаться от личины наглеца, это было бы равносильно публичному самоубийству, социальному позору уличенного во лжи, но слегка ее модифицировал, подретушировал внешние проявления, перестал так явно работать на публику и нарываться на неприятности, хоть и оставил основные атрибуты: нагло вздернутую голову, не менее наглую улыбку, бесцеремонное бросание в угол зала инвентаря и показную независимость.

Что касается самого Ленни, то я в его мире до поры до времени вовсе не существовал. Он приехал со своей компанией из своего клуба, они вместе жили по два и четыре человека в комнате (Ленни, разумеется, вдвоем еще с одним типом, остальные в комнате на четверых, двоих девушек подселили к другим девушкам), вместе ходили на завтраки, обеды и ужины, вместе отправлялись в город по вечерам, хотя в город, как правило, собиралась большая компания, но Ленни держался со своими. Он был явно популярен и всеми ими любим, его истории слушали открыв рты, его шуткам смеялись, и я подумал в какой-то момент: а не ненавижу ли я его все-таки? За эту его досадную популярность, ни на чем конкретно не основанную, поскольку кроме самоуверенности и вечно горящего взора никаких других достоинств я в нем не замечал, за то, что он не обращал на меня внимания, а ведь мои достоинства в моих собственных глазах были не чета его, и он должен же был это понимать. Или не должен? Или у меня не было никаких достоинств? Я тайком за ним следил, досадовал, и то хотел, чтобы он меня выделил и к себе приблизил, то фантазировал о том, как моя нахальная личина ловко ставит его на место, показывает, кто тут на самом деле крут – и все трепещут от восторга. Я потерял бдительность и был за это наказан.

Однажды за обедом посередине какой-то своей истории, пока я, сидя чуть наискосок за тем же столом наблюдал, уверенный в своей незаметности и неуязвимости (как я там вообще оказался? Видел же, что там сидела вся команда, и тем не менее), Ленни встретился со мной глазами (такими живыми, будь они прокляты, полными этой самой чертовой темной энергии) и вдруг спросил:

–Послушай, как тебя зовут?

–Кристиан, – отозвался я с обычной для моей нахальной личины ухмылкой.

–Знаешь, Кристиан, ты так странно смотришь, – продолжал он, и вот из-за этого «странно» я мгновенно уверился, что да, этого типа я определенно ненавижу, ты можешь думать что тебе угодно, но говорить это вслух, будь ты неладен, говорить социофобу вслух на глазах всего народа, что он какой-то странный, какой-то не такой как мы все – это удар ниже пояса, меня прошиб жар, я испугался, что покраснею, но вроде бы нет, жар не пошел выше шеи и подбородка, к тому же в столовой было темновато, за окном дождь, пасмурно, стены из некрашеных бревен съедают и так приглушенный свет, никто ничего не заметит, никто ничего… – Можно подумать, что ты меня хочешь, – закончил он – и его компания захохотала, а меня накрыло чувство, будто вмиг тело потеряло форму и опало бесформенной кучей на пол, расплескалось лужей под столом, меня нет, нет, нет, пусть бы меня тут не было, цунами у меня внутри, сейчас меня ей-богу прямо здесь стошнит и я не мо-гу этого допустить, но и убежать тоже не могу, и все это время на моем лице приклеенная личинная улыбка, и личина приходит мне на помощь, говорит моим ртом:

–Даже не надейся, придурок, – встает и уходит, провожаемая смехом, потому что он слишком крут, чтобы как-то отреагировать на «придурка», он просто-напросто слишком крут, с ним его приятели, а со мной ни-ко-го.

В туалете меня-таки стошнило всем, что я только что съел, и мне понадобилось по крайней мере полтора часа, чтобы заставить себя оттуда выбраться. Я знал, что не могу пропустить тренировку, только это меня и мобилизовало, иначе все решат, будто эпизод за обедом выбил землю у меня из-под ног, хоть это и соответствовало истине на все сто. Тут-то я и пожалел, что у меня нет с собой каких-нибудь спасительных таблеток, и решил вместо этого вечером напиться.

Тренировка прошла более-менее нормально, если не считать того, что любой шорох и дальний смешок я безо всякого разбора принимал на свой счет, паника в яйце навострила уши и разъелась до такой степени, что стенки ее тюрьмы уже трещали по швам. И только личина прилежно отрабатывала свою роль, машинально выполняла команды, и даже оказавшись в паре с Ленни, не удостоила его ни единым взглядом, надменно глядя мимо в стену и в то же время точно ударяя ногой в лапу-ракетку в его руках, а потом так же равнодушно принимая удары.

 

И да, вечером я присоединился к компании из нашего клуба, чтобы вместе пойти в город, девчонки хихикали: ну наконец-то, Кристиан, а то мы уж думали, ты никогда нас не удостоишь. Перед выходом все выпили пива, купленного заранее вскладчину в соседнем магазине, я вылил в себя две банки, открыл третью – и мы вышли в сумерки и мелкий дождь. Больше всего я боялся в городе наткнуться на Ленни с компанией, но к счастью, никого из них мы не встретили, наверняка они выбрали другую дискотеку, так что я расслабился и напился совершенно эпохально, до такой степени, что выпал из реальности еще до того, как бар закрылся и все отправились домой. Домой я тем не менее дошел и проснулся от будильника в своей кровати, одетый и помятый, как и полагается. Кое-как привел себя в чувство в ванной и спустился в столовую к завтраку. Там на меня набросились две девчонки из нашего клуба, Сара и Эмма, мол, как я себя чувствую, а то они волновались.

–Нормально, – сказал я, – а что?

–Нормально? – это Сара. – Ты хоть помнишь, как мы шли домой?

–Нет, – паника заволновалась было в шкатулке, но личина села на крышку и только слегка подрагивала от толчков.

–Ну мы так и знали! – это уже Эмма. – Что я тебе говорила? Он завтра проснется и ничего не вспомнит! Господи, Кристиан, ты же всю дорогу блевал, это просто ужас был какой-то, тебя все тянуло в кусты, и мы думали, что никогда никуда не дойдем! А потом ты вовсе повалился на обочину и собрался спать, и мы уже вообще не знали, что делать, но тут появился Ленни…

–Кто появился? – перебил я и явно почувствовал дурноту.

–Ну Ленни, Ленни, такой темненький, они позже нас приехали…

–Симпатичный такой, – вставила Сара.

–Ну и вот спасибо ему, он нам помог. У него была с собой вода, он полил твою пьяную физиономию и хотя бы поставил тебя на ноги. Спросил, не помочь ли нам дотащить тебя до дома, но было уже близко, мы сказали, что справимся, потому что он вообще в другую сторону шел – а куда он шел, Сара, ты помнишь?

–Никуда он не шел. Сказал, что вышел прогуляться.

–Ну не важно. Короче, ты только благодаря нам троим и жив, так и знай! Наши парни побежали за девчонками из другого клуба, только мы их и видели, а тебя оставили на нас!

–Что-то мне плохо, – выдавила из себя личина.

–Оно и неудивительно! – заверила Сара.

–Я пойду прилягу, а вы скажите мастеру, что я приболел, хорошо?

–Ага, «приболел», – обе прыснули. – Ну ладно, иди, иди, мы все скажем как надо! Но ты это, ты же пить не умеешь совсем! – сообщила Эмма уже мне в спину.

Итак, мы имеем: сердцебиение, дрожание рук, ощущение комка за грудиной, который растет и давит на все органы, главным образом на легкие, поэтому мне трудно дышать, и на сердце, которое бьется все быстрее и быстрее. Я знаю, что это паническая атака, я знаю, знаю, но я сомневаюсь, я действительно, абсолютно реально, почти не могу дышать, начинаю гипервентилировать, но к счастью, это все происходит в моей комнате, не в коридоре и не в общем зале. Я лежу на кровати, трясусь и всхлипываю, но это уже как будто не я, я почти теряю сознание, присутствую и отсутствую одновременно, и жду только, когда это все закончится. Меня поселили в угловой комнате одного, разумеется, не случайно, разумеется, мастер если не в курсе, то почти в курсе, но для всех это выглядело привилегией, доставшейся мне за заслуги перед клубом. Это самая маленькая комната, в ней есть туалет и душ в крошечном помещении, бывшем когда-то кладовкой, без этой комнаты я бы не смог сюда поехать. Видимо, что-то в этом роде мои предки когда-то и поведали мастеру, еще в те времена, когда они несли за меня ответственность, и мастер не подкачал, все устроил и организовал.

Я очухался от стука в дверь. То есть сначала я его не услышал – вернее, не понял, что слышу стук в дверь. Вдруг возникли какие-то неидентифицируемые размазанные звуки, которые постепенно оформились в стук по дереву. Тук-тук-тук. И еще раз: тук-тук-тук. И голос мастера за дверью: Кристиан, ты в порядке?

Я выдрался из покрывала, весь мокрый от пота, но уже без других сопутствующих симптомов, приоткрыл дверь и просипел в его озабоченное лицо:

–В порядке. Плохо спал ночью, сейчас схожу в душ, и все станет хорошо.

–Ты уверен?

–Да-да, все отлично.

–Ты пропустил первую тренировку. На вторую тебя ждать?

–Да, не вопрос.

–Тогда увидимся. Дай знать, если какие-то проблемы.

–Никаких проблем.

Постоял под душем с закрытыми глазами, вода стекала с головы на плечи по телу вниз в канализацию, и я старательно визуализировал, как вместе с водой утекает моя паника, которую я вместе в тем отлично видел в образе ящеричного зародыша, прикорнувшего среди скорлупок предохранительного яйца, глазки прикрыты пленочкой, костлявая грудь расширяется и сжимается, расширяется и сжимается, так медитативно, гораздо более наглядно, чем та другая визуализация, банальная терапевтическая поделка, ну ее вообще. Вот скорлупки, зародыш, вокруг шкатулка, на крышке замок, он закрыт, совершенно точно закрыт, и не важно, что яйцо растрескалось, ничего страшного, есть шкатулка, замок и запертая комната внутри крепости, туда никто никогда не доберется – и моя паника никогда не выберется наружу, ее никто никогда не увидит.

Потом был поздний обед в одиночестве и тренировка, и Ленни, пробегая мимо, противно ухмыльнулся, а моя личина, примерно того и ожидавшая, не менее противно ухмыльнулась в ответ. Но ему этого явно показалось мало, как будто сам факт моего наличия в непосредственной близости требовал от него неотложных действий. Во время перерыва Ленни с компанией оккупировали столик перед кухонным закутком, остальной народ разбрелся кто куда, я двинулся к кухонному крану набрать воды в бутылку, с надменно вздернутой головой мимо компании, и Ленни прокомментировал:

–Смотрите-ка, вот он, ночной герой. Его вчера две девчонки тащили на себе из города, – я прохожу не останавливаясь, туда, туда, в спасительный кухонный проем, там кран и вода, и шум воды заглушит смешки и сам рассказ, но все-таки успеваю услышать начало. – Ну то есть не бросать же им его было, но это было зрелище, я вам скажу…

Я чуть не вывернул кран с потрохами, мойка дернулась, вода срикошетила и обдала меня противной холодной струей. Хохот. Я не слышу слов – и слава богу, только этот мерзкий хохот мерзких жеребцов. Вода течет, течет и течет, я визуализирую. Шесть дней почти прошло, осталось семь.

 

Но проклятье, проклятье и еще раз проклятье, почему он все время оказывается в паре со мной? Мы же в разных весовых категориях! Подхожу к мастеру, и тот мне объясняет, что тут, мол, дело не в весе, а в том, что мы примерно спортсмены одного уровня, так что для нас обоих это полезно во всех отношениях. Я не могу не согласиться. А что, какие-то проблемы? – спрашивает мастер. Никаких проблем.

Иногда я встречаюсь с ним глазами. Мой взгляд – сосредоточенный исподлобья, немного злой, я как будто вижу себя со стороны. Он выглядит более-менее равнодушным. И кажется, что он воспринимает меня как орудие, грушу для отработки ударов, а не как человека. Это успокаивает и настораживает одновременно. Я ожидаю от него подвоха, инсинуаций, когда показное равнодушие служит только тому, чтобы притупить мое внимание, чтобы я расслабился и стал для него уязвимым. Он не знает, что я давно передал бразды правления своей внешней личине, которая описывает круги по далекой-далекой орбите, защищает ядро, как облако электронов, действует на автомате. Чтобы ей не было одиноко и страшно, я выстроил за ней еще полдюжины помощников, которые в любой момент ее заменят, если ей придется туго. Сам я в это время в своей крепости, даже носа не кажу, он меня никогда не увидит, никогда не узнает, никогда, никогда. Я неуязвим, колочу в подушку со всей дури, Ленни покачивается от ударов, даже вынужден сделать шаг назад и в какой-то момент говорит:

–А если я так ударю? Ты же в стенку влетишь, так что давай притормози, окей?

–Ударяй как хочешь, – рявкает личина. Он пожимает плечами, брови дергаются, взгляд недобрый.

Мы меняемся местами, я жду обещанных ударов, но он бьет вполсилы, явно считая меня недостойным даже своего гнева. Было бы о кого руки марать, все понятно. И вот опять я начинаю думать о своем, теряю бдительность – и мне достается последний удар, от которого я отлетаю на метр, стукаюсь спиной о стену, благо она прикрыта матами средней толщины, и падаю на пол.

–Эй, Ленни! – кричит мастер.

–Я увлекся, извините. Неподрассчитал, – с нарочитым смущением и якобы осознанием своей вины оправдывается он, протягивает мне руку, и мне приходится за нее взяться, он рывком поднимает меня на ноги, так что я опять чуть не вмазываюсь на сей раз в него, и я понимаю, что он таким образом одерживает надо мной верх, подчиняет меня себе, как альфа-самец подчиняет самцов поменьше, угрожая расправой, демонстрируя физическое и моральное превосходство. До чего все примитивно устроено в этом мире! Как подумаешь, так и точно не найдешься, чем ответить на простой вопрос, а на хрена вообще я во всем этом участвую? Все эти идиотские социальные хитросплетения, что они в принципе могут мне дать, кроме поводов для фрустрации?

 

Вечером ко мне постучалась Эмма:

–Кристиан, ты не обиделся?

–На что? – не понял я.

–Ну что мы жаловались, что нам пришлось тебя тащить домой позавчера.

–Ну вам же в самом деле пришлось меня тащить.

–Да, но там не такая уж была и драма. К тому же со всеми бывает. Хочешь сегодня с нами в город?

–Нууу…

–Ты же не будешь так напиваться, правда? Пойдем, чего тут сидеть, нам одним скучно.

Что выяснилось. Два паренька из нашего клуба присоседились к девчонкам из другого клуба и бросили Сару с Эммой на произвол судьбы, при этом у обеих имелись амурные интересы в других клубах, которые настоятельно требовали их присутствия там, где эти интересы обретались, то есть в городе, а одним им идти неловко, нужна компания в лице меня, и понятно, что за их титанические позавчерашние труды я им всем обязан и просто должен посодействовать.

–Ладно, – говорю я, – с вас проставка.

–Только не напивайся, – ноет Эмма.

–За кого вы меня принимаете? Мне одного раза хватило.

Мы распиваем бутылку вина на троих, они виснут каждая на моем локте, мы идем в город. Мне даже немного весело. Я знаю Сару с Эммой с детства, мы пришли в клуб почти одновременно, побывали на уйме соревнований и мероприятий, и пожалуй, если бы я не был социофобом, я бы сказал, что мы друзья. Могли бы быть друзьями. Вернее, они наверняка считают, что мы друзья и есть.

И даже когда до меня дошло, что их амурные интересы сосредоточены в том самом клубе и что Сара надеется заинтересовать собой Ленни, а Эмма присматривается к одному из его приятелей, даже это не слишком меня впечатлило. По прибытии на место я потребовал себе еще вина, не мешать же вино с пивом в самом деле, Сара повздыхала, но все-таки принесла мне бокал, я залез в угол дивана за столиком и уткнулся в телефон. Вся задняя стенка, вдоль которой тянулся диван с несколькими столиками, была закрыта зеркальными панелями, и, иногда отрываясь от телефона, я всматривался в свой полупрофиль, в отражения снующих туда-сюда и танцующих людей, в мелькавшие тут и там знакомые лица. Мне было неплохо. Меня никто не трогал, и мне было удобно в моем закутке. Через какое-то время Сара с Эммой вернулись к столику в сопровождении Ленни и типа по имени Фредрик, вид у обеих был оживленно-победный, и я решил, что пора мне сматывать удочки. Но не сразу. Чтобы это не выглядело как паническое бегство. Этот Фредрик, пожав мне руку, спросил со смешком, много ли я уже выпил. Эмма захихикала. Очень удачная шутка. Я ткнул пальцем в пустой бокал на столе, этим дело и окончилось. Я не слышал, о чем они болтали, Эмма щебетала без остановки, Фредрик что-то бубнил, Ленни иногда вставлял веское слово – и все смеялись. Я в это время бездумно пролистывал ленту: чужие фотки, шутки, смешные картиночки, котики, – ни на чем не задерживаясь, ничего не запоминая, планируя свой ретрет. Случайно глянул в зеркальную стену – и встретился глазами с отражением Ленни, сидевшим на диване вполоборота к Саре, которая примостилась рядом со мной. Тяжелый пристальный взгляд, от которого я внутренне съежился, как в тот самый первый день, когда он появился на пороге общего зала, еще не зная о моем существовании. Я наклонился к Саре и сказал ей на ухо:

–Ну что, я пойду, пожалуй.

Она быстро обернулась ко мне, пробормотала с отсутствующим видом «да, да, хорошо» – и вернулась к Ленни, который один на данный момент занимал ее мысли. Сердце начало колотиться, черт бы его побрал, сердце и этот удушающий разрастающийся ком за грудиной, поднимающийся к горлу, угрожающий перекрыть трахею. Хорошо же. Я вышел на воздух не через главный вход, а во внутренний дворик, пробрался между столиками, за которыми мостились курильщики, в арку и ткнулся лбом в металлические прутья ворот перед выходом на улицу. Здесь меня никто не видел, здесь я мог перевести дух. Вдох и выдох, медитативненько, как маленькая зверюшка, наблюдающая за шкатулкой, как ящеричный зародыш среди скорлупок своего яйца, вдох и выдох, еще и еще. И вдруг этот проклятый напористый голос за спиной:

–А ты чего тут завис? Неужто меня поджидаешь?

Я не вздрогнул, не дернулся, как будто в самом деле этого ждал. Оторвался от ограды, постоял собираясь с мыслями и только потом развернулся и посмотрел ему в глаза. Никогда раньше мы не оказывались вот так один на один друг с другом, без свидетелей, никогда раньше у меня не было возможности получше его рассмотреть. Смеющийся взгляд, отблески уличных фонарей в глазах, самодовольная ухмылка, но что-то лихорадочное где-то там далеко за всеми изнанками, что-то как будто бы даже отчаянное, что-то такое… и меня вдруг озарило. Я предельно ясно понял, что мне надо делать. Я шагнул к нему, потом еще раз, оказался от него на расстоянии полуметра и сказал:

–Скорее уж ты меня.

Его улыбка осталась такой же самодовольной, исполненной осознания своего превосходства, но что-то в лице неуловимо дрогнуло, сместилось в сторону то ли сомнения, то ли испуга – и я уже знал, что никуда ему теперь не деться, он пойман, пойман с поличным. Я придвинулся еще ближе, он отступил к боковой стене в угол между стеной и воротами, я закрывал ему теперь проход, но если бы он хотел, то мог бы меня легко оттолкнуть и вернуться обратно. Однако он не хотел. Стоял, улыбался и ждал. Я оперся руками о стену по обе стороны от его лица, качнулся вперед и в растворяющемся поле близкого зрения успел заметить, как он медленно закрывает глаза, встречаясь своими губами с моими, и почувствовал его руку на своей спине между лопатками, а дальше уж додумывайте сами, дорогие мои друзья, это ж вам не бара и не яой какой-нибудь. Хорошо еще, что никто нас не видел, пока мы целовались с сумасшедшим пьяным остервенением в летних сумерках в тени арки.

И вот, по прошествии не знаю скольких минут он прошептал мне в лицо:

–Пошли к тебе. Я знаю, что ты один в комнате…

И у меня как будто щелкнули пальцами перед носом, я очнулся от своего блаженного транса и внезапно понял, что секс с ним в мои планы совершенно не входит. Паника, паника, заталкиваем обратно, сердце стучит в горле, но это можно списать на естественное волнение. То есть я, возможно, действительно его хочу, даже наверняка, и мне крайне лестно, что и он очевидно меня хочет, но вот моя фобия по этому поводу совсем другого мнения. Моя фобия считает миссию успешно завершенной, поскольку опасность в виде Ленни преодолена, он нейтрализован, и я где-то даже одержал верх, ура и покровительственное похлопывание по плечу, так что теперь ей нужно только одно: чтобы ее оставили в покое. Она-то знает, что сексом я могу заниматься только упившись в дым, оглушив ее градусами, а сегодня я явно так много не выпил, – или же с человеком, который мне более-менее безразличен, а Ленни мне не безразличен. То есть он мне до такой степени не безразличен, что секс тут даже не рассматривается как вариант. А почему? А потому, что моя проклятая фобия убеждена, что он во мне разочаруется в обязательном порядке, когда увидит, например, вблизи мои физические недостатки или если я как-нибудь облажаюсь в процессе, что не исключено, – знаем, проходили, бывало и раньше, – и она знает, что его разочарования во мне я просто не переживу. Другое дело человек, к которому равнодушен, с ним можно выглядеть как угодно и совершать какие угодно ляпы, заниматься чем угодно, пофиг, пофиг. И я говорю:

–А Сара?

–Что Сара? – искреннее непонимание в голосе.

–Сара, с которой ты только что сидел на диване.

–При чем тут Сара?

–Некрасиво ее бросать, она из моего клуба.

–Так там же Фредрик?

–Он с Эммой.

–Хорошо, чего ты от меня хочешь? Чтобы я вернулся к Саре? – одна его рука по-прежнему между моих лопаток, другая сбоку у меня на шее, большой палец давит на ключицу, остальные на затылке. – Подожди меня здесь, я скажу, что ухожу, окей? Я сейчас.

Он уходит обратно, а я недолго думая выскакиваю через калитку в воротах на улицу – и бегом к нашему пансионату, до которого не больше километра. Несколько минут – и я в своей комнате, тяжело дышу, закрываюсь на ключ, выключаю свет, делаю вид, что меня нет.

Я боялся, что он станет ломиться ко мне в комнату, требуя ответа здесь и сейчас, но это, конечно, было ниже его достоинства. Тем не менее я паниковал почти всю оставшуюся ночь, засыпал – и в ужасе просыпался, сердце трепыхалось как пойманное тупое насекомое, все мои личины ушли в отказ, и я не представлял, как мне завтра заставить себя выйти к завтраку, быть на тренировках и вообще хоть как-то поддерживать фасад в рабочем состоянии. Ящеричный зародыш вырос вдруг в здоровенного варана, клацал зубами и постоянно облизывался, выделывая сложные фигуры фиолетовым языком, длинным, как у Венома. Я еле-еле удерживал его на месте в тайной комнате, ни о какой шкатулке речь давно уже не шла.

Убегая, я не учел одного: до нашего общего отъезда еще шесть дней, более чем достаточно времени для выяснения отношений в скученном курятнике, каковым является любое ограниченное в пространстве и времени сборище людей.

Под утро я все-таки кое-как уснул, а проснувшись, обнаружил, что единственная личина, оставшаяся в моем распоряжении, – это личина сосредоточенного спортсмена, ловца медалей. Ну что ж, и на том спасибо, это однозначно лучше, чем ничего. Сосредоточенному спортсмену нечего делать за общим завтраком, поэтому он пробрался в столовую перед самым закрытием, ухватил что смог из съестного и ринулся обратно переодеваться к первой тренировке.

В общем и целом все развивалось так, как я и предполагал. Я опять был определен в пару с Ленни, и едва оказавшись со мной в паре, он сразу поинтересовался:

–Что за фигня, Кристиан?

Я попытался заставить личину ответить что-нибудь вразумительное, но сосредоточенный спортсмен вообще не понял, чего от него хотят, – или сделал вид, что не понял. Другие личины были похожи на сборище плакальщиц, настигнутых цунами, и только бестолково метались по гардеробным без всякой способности к самоорганизации. Короче, помощи я не дождался и сказал:

–Не знаю.

Он задумчиво кивнул, дернул бровями (презрительно, как пить дать!) и больше не проронил ни слова. Мне было больно. Ну то есть больно на самом деле – очень мало что говорящее слово, острый штопор ввинчивался мне в сердце, рвал сосуды и мышцы, однако моя фобия была довольна. Никаких сцен ей не надо, никаких выяснений отношений тоже и пофиг, что ее хозяин пребывает в самом плачевном состоянии духа, ей-то что за дело, она как неразумная бактерия, которая не понимает, что своим идиотским размножением в итоге лишит хозяина жизни, подумаешь, этот умрет – другой найдется. Впрочем, почему неразумная и почему идиотским? С ее точки зрения все тут разумно и гармонично, и с точки зрения моей фобии тоже. А то, что я страдаю, убежденный, что я ему просто неинтересен, никогда не был интересен, разве что мимолетно, а теперь он разочарован, сожалеет о вчерашнем и вынашивает планы мести, где мое публичное неслыханное по масштабам унижение – не более чем минимальное требование к качеству расправы, все это моя фобия справедливо считает издержками производства.

После первой тренировки ко мне как будто невзначай присоседилась Сара и, выждав немного, завела разговор о вчерашнем:

–Слушай, Кристиан, когда ты вчера ушел, тебя Ленни случайно не догнал?

–Нет, а что? – не знаю, правдоподобно ли у меня получилось, но Сара все равно была слишком занята своим, чтобы обратить на это внимание.

–Просто он так странно себя повел. Сначала подорвался на улицу прямо за тобой, сказал, что ему надо проветриться. С чего бы это вдруг. Ни я, ни Фредрик ничего не поняли. Фредрик очень удивленно посмотрел, когда он рванул к выходу, а не к туалетам, например, что было бы логично. Его не было минут пять-семь, Фредрик уже собрался было выйти посмотреть, в чем там дело, но тут он вернулся, и вид у него был какой-то взбудораженный. Безумный какой-то, если честно. Сказал, что, типа, извините, но мне надо домой. Фредрик такой типа: Ленни, ты чего? А он только отмахнулся и ушел. И все.

Сара выглядела несчастной, и мне захотелось ей помочь. Я подумал немного и сказал:

–Наверняка ему стало плохо.

–Ну как-то странно. Если бы ему надо было проблеваться, он бы в туалет пошел, разве нет?

–Ммм, – неуверенно согласился я. – Но вообще знаешь что, Сара, я бы на твоем месте поставил на нем крест.

–Это еще почему? Вот Эмма мне говорит, что он, может, просто струхнул.

–Он не из таких.

–А ты откуда знаешь?

–Ну это же видно. По тому, как он себя ведет. Я думаю, тебе лучше сбавить обороты, пока он не испортил тебе все сборы.

–То есть ты думаешь, ему на меня плевать?

–Не в этом дело.

–А в чем?

–Просто не рассчитывай на слишком быстрое развитие событий…

–Что-то я не пойму, что ты несешь, – прервала Сара. – На какое еще развитие событий надо рассчитывать, когда до отъезда осталось меньше недели? Мне как раз надо очень стремительное развитие событий. Или ты вообразил, будто я собралась за него замуж и моя основная задача – ненароком его не спугнуть? – она выглядела воинственно, но все равно несчастно.

–Ну, раз так, тогда другое дело, – сказал я. – В любом случае, я его не видел и с ним не говорил, так что я вряд ли чем-то могу посодействовать.

–Понятно, – Сара вздохнула и через силу сменила тему разговора, заговорила о нашем общем спорте, о чемпионате осенью, о чем же еще.

 

День прошел кое-как, Ленни меня игнорировал совершенно, в остальном же был верен себе: тусовался вместе со своими, шутил, смеялся и выглядел довольным жизнью. Я тем временем падал в свою пропасть, все ниже и ниже, пропасть была бездонна, и конца моему падению не предвиделось. А вечером меня и вовсе охватила чудовищная тоска, непроглядная, как затхлая кладовка в темном подвале. И пока я тосковал в своей тьме, Ленни предстал в моих мыслях в виде выключателя и лампы, и мне нужно было только подойти к выключателю и повернуть его в нужную сторону, чтобы божественный свет озарил мое существование, ну и так далее, все эти бредовые идеи, которые всем и так известны. Особенно меня подкосил сон, приснившийся мне, когда я свалился в комнате после второй тренировки. Ничего там особенно не происходило, в этом сне, были какие-то перепевы вчерашнего вечера, сборище малознакомых людей в хаотичном сумрачном помещении, день рождения чей-то, что ли, и Ленни, который ускользает, ускользает, но в то же время иногда оказывается поблизости и посылает мне сигналы, которые я не в силах истолковать. Он как будто бы вместе с некой девицей, и это ее день рождения мы все отмечаем, и он явно проявляет к ней интерес и заботу, на которые я понимаю, что не могу рассчитывать, но потом вдруг перехватывает меня по пути на улицу в ночь, удерживает за руку, обещает завтра позвонить, тянет к себе и быстро целует в щеку, и я думаю: лучше бы он мне вообще ничего никогда не обещал, потому что теперь я обречен сидеть и ждать его звонка, хотя откуда ему вообще знать, нужен ли мне этот чертов звонок? Проблема в том, что мне его пребывание в неизвестности никак не поможет, я все равно буду проверять телефон, ждать, ждать и ненавидеть его за эту его удушающую власть надо мной. И если разобраться, так ведь и я не знаю, нужен ли ему самому этот чертов звонок! Может быть, он просто решил потешить свое тщеславие альфа-самца, показать кто в доме хозяин, а в итоге вовсе мне не позвонит, оставит меня как ненужную тряпочку на обочине, а сам удалится в сияние новой жизни со своей девицей под ручку.

Я проснулся – и меня накрыло со страшной силой. Я натурально заметался по комнате, заламывая руки и проклиная жизнь, фобию, эти сборы, на которые мне не стоило ехать, и Ленни с его раздражающей популярностью и невозмутимостью. Я вообще уже не знал, что мне делать и куда себя приткнуть. И вдруг посреди всех этих метаний и душевных терзаний в моей голове неожиданно вызрел категорический императив, в соответствии с которым я просто обязан был убедиться, как на самом деле ко мне относится Ленни, а убедившись, повторить очарование вчерашнего момента в арке, и все это немедленно, прямо сейчас. Способ для этого был один: найти его там, где он пребывал, а я подозревал, что он пребывал ровно там же, где и вчера.

Где-то в глубине души я понимал, что мне не стоило этого делать, я прекрасно это знал, но ничего не мог с собой поделать. Это переживание, как и потенциальный от него выигрыш, было слишком ценно, чтобы от него можно было отказаться. Возможность поражения я затолкал в комнату к своему варану. Если оно случится, меня уже в любом случае ничто не спасет, варан меня сожрет и даже косточек не оставит, и бог его знает, смогу ли я потом когда-нибудь еще так недальновидно похваляться своим сносным функционированием. Сейчас же мои личины, как ни странно, успокоились и заняли свои места, я вытащил на свет божий хладнокровного психопата, пристроил сзади загадочного соблазнителя ему на подмогу, сходил в душ, приоделся и выдвинулся на позиции.

Разумеется, там, где мы были вчера, его не оказалось, зато я встретил пареньков из нашего клуба, старательно окучивавших девушек из другого клуба, и спросил у них, не видели ли они Эмму с Сарой. Пареньки почесали репы и пришли к выводу, что опций в этом городишке не так уж много, и если Эммы с Сарой нет в наличии здесь, то есть еще только два места, где они могут быть.

В общем, мне не составило труда их найти, они были там же, где я напился в первый вечер, а где была Сара, там был и Ленни, однако по Сариному потерянному лицу я догадался, что дела у них продвигались по-прежнему не так стремительно, как ей хотелось бы.

–Он только бродит туда-сюда и хлещет пиво, – печально сообщила она на мой вопрос о ее житье-бытье. У Эммы с Фредриком дела, по всей видимости, шли гораздо лучше.

Я послонялся по залу, огляделся, Ленни нигде не было, тогда я решил проверить внизу возле туалетов и там у изножья лестницы возле гардероба, в эту пору пустого, наткнулся на его пошатывающуюся фигуру. Он сфокусировал взгляд на мне, мотнул головой, отбрасывая волосы назад, и произнес нараспев как будто удивленно:

–Крииистиаан!

Мы остановились напротив друг друга, молча глядя друг другу в глаза, и вдруг он протянул руку к моему лицу – я думал, он меня ударит, приготовился к удару, разве что не зажмурился, но он погладил меня по щеке, скользнул пальцами по шее, пьяно улыбнулся и прошел мимо меня к лестнице, а оттуда наверх в общий зал. Я остался стоять столбом где стоял, упершись взглядом в свое отражение в зеркале между туалетами, девочки налево, мальчики направо. Из этого его жеста я ничего для себя не уяснил. Я стоял, по-прежнему ощущая его прикосновение у себя на щеке, и погружался в невозврат, в оцепенение кататоника, из которого, если упустить момент, меня можно будет вывести только физически, съездив как следует по морде. Черт, я не могу, думал я, я не могу так стоять, но был не в силах пошевелиться. Зачем он это сделал? Что это вообще было? Что он хотел сказать? Что я наивный дурак? Моя фобия взволновалась, понятно, даже больше меня, поскольку из ее вчерашнего триумфа неожиданно вышел пшик, и мы по-прежнему не понимали, как к нам относится Ленни.

–Кристиан, что с тобой? – Сара дернула меня за руку и вернула в реальность.

–Задумался, – я сфокусировался на ее лице, преисполненный благодарности, невозврат со свистом умчался вниз – или это я со свистом взвился вверх, но в любом случае спасибо тебе, Сара, ты настоящий друг.

–Ага, ну ладно, – она пошла в туалет, а я постоял еще несколько секунд, вдох-выдох, вдох-выдох – и двинулся вверх по лестнице обратно в зал.

Я нашел его в углу возле колонны, у дальнего конца барной стойки. За колонной были установлены два барных стула, колонна скрывала его от любопытных взоров из зала, и я нашел его только потому, что целенаправленно искал. В какой-то момент я в отчаянии подумал: ну конечно же, он давно уже ушел, но оказалось, что нет, вот он, сидит на стуле за колонной с телефоном в руках и пишет кому-то сообщение. Я пристроился рядом на втором стуле. Он поднял на меня глаза – ничего не выражающий сосредоточенный взгляд – и опять уткнулся в телефон, дрынь-дрынь, пальцы бегают с невозможной скоростью, кому он пишет, черт бы его побрал? Перед ним на столешнице полупустой стакан с пивом. По внезапному наитию – вернее, по наущению личины – я беру и отхлебываю из стакана. Ленни не протестует, отправляет свое сообщение, откладывает телефон и интересуется:

–Купить тебе пива?

Паника. Я глупо себя веду? Переигрываю? Он исполнен – чего? Презрения к моей ущербности? Видит меня насквозь? Нет? Личина тем временем с легкой полуулыбкой на устах качает головой и возвращает стакан на место. Ленни задумчиво смотрит мне в глаза и говорит:

–Мне надо тебя напоить, что ли? Это ускорит процесс?

–Какой процесс? – спрашиваю я в ответ.

–Тот самый процесс, – он залпом допивает остатки своего пива, отставляет стакан и кладет руку мне на шею, совершенно так же как вчера в арке, большой палец давит на ключицу, остальные лежат на затылке, у меня прерывается дыхание, по телу волной пробегают мурашки, поле зрения суживается до размеров его лица, я умираю и возвращаюсь, варан выдирается из комнаты и с шипением носится по коридорам крепости, шкатулка раздавлена, комната распахнута, фобия с растерянным видом стоит в дверях, и я думаю: Ленни, Ленни, тебе же ничего не стоит сделать так, чтобы этого всего не было! И одновременно: если кто-нибудь нас увидит, например Сара, то можно считать, что мне конец, а его, похоже, это совершенно не волнует, ну правильно, я-то трезвый, а он нет. Мы смотрим друг другу в глаза, долго. Долго. В итоге он первый склоняется ко мне, кладет вторую руку мне на плечо, его пальцы сдавливают мне шею, я чувствую, что не соображаю уже вообще ничего, все перепутано, перемешано, хаос, и я не могу понять, где нахожусь я и где моя личина. Он меня целует, боже мой, я для этого слишком-слишком-слишком трезв, беззащитен, невозврат колышется темной массой сзади, готовый меня про-гло-тить, и только Ленни, его безусловное присутствие, спасает меня от всего. Это так странно, что он одновременно является и причиной, и спасением, как двойное кольцо, двойная ловушка, catch-22 или как там его.

Короче говоря, пока Ленни ловил свой кайф, ситуация представала передо мной во всей своей монументальной провальности. В то же самое время фобия встрепенулась, взбодрилась и приготовилась играть марш отходный, поскольку ей опять все стало ясно: в ее понятиях Ленни опять оказался нейтрализованным и преодоленным. Ей захотелось поскорее зарыться в свою норку, поймать варана и посадить на цепь, навести порядок в рядах личин и наконец просто выспаться, без вот этого вот всего. Наверное, Ленни что-то почувствовал, некое едва уловимое движение назад, которое заставило его остановиться, отстраниться и нахмуриться.

–Что с тобой, Кристиан? – спросил он с досадой.

На этот вопрос у меня не было ответа. То есть я мог бы сказать: у меня социофобия, но это ничего бы ему не объяснило. Каким образом фобия связана с моим двусмысленным поведением, мог бы он тогда спросить. На что я мог бы ответить: ну, она заставляет меня ретироваться в тот момент, когда намечается переход к менее поверхностному социальному контакту. С другой стороны, я плохо выношу любой контакт, и иногда поверхностный гораздо хуже менее поверхностного, но на то у меня есть личины, они берут на себя всякий small talk, я выучил возможные фразы, вопросы и ответы, я могу говорить о спорте и погоде, о каникулах и путешествиях, не будучи в это вовлечен, а вот всякие разговоры по типу «что с тобой, Кристиан» – это для меня слишком. Когда я это слышу, то у меня возникает одно желание: ровненько встать и покинуть помещение, даже несмотря на общую одержимость, которую я, Ленни, определенно испытываю по отношению к тебе. И еще эта твоя тяга постоянно повторять мое имя, откуда она и зачем? Я же не говорю все время: «ничего, Ленни» и «я не знаю, Ленни», так почему тебе надо повторять Кристиан да Кристиан? У меня с этим проблемы, окей? Вот что я мог бы сказать и не сказал, а моя личина загадочного соблазнителя изобразила вместо ответа загадочную улыбку.

–Я никак не могу понять, кто ты на самом деле, – медленно произнес он. – Это твое нечеловеческое самообладание, оно… – он задумался, подыскивая слова, и закончил по-английски, – freaks me out.

Ясно, подумал я, родители-американцы, отсюда и имя. Ленни.

Я хочу сказать: я маленькая розовая ощипанная зверюшка, ежик без иголок, вот я кто, но вместо этого продолжаю загадочно улыбаться, набиваю себе цену, стараюсь не думать о проклятых прыщах на подбородке, их нет, я прекрасен, в его глазах я прекрасен – или нет?

–Мне хочется узнать, что там внутри, – он постучал пальцем у меня по грудине. – Что там? – он хотел постучать еще раз, но я перехватил и сжал его руку.

Ну и понятно, никто никогда еще не сжимал чужие руки безнаказанно, он потянул меня к себе, и я бы так хотел отключить свою проклятую голову, элиминировать это хваленое самообладание, но тогда и варан мой вырвется на свободу с победным рыком, и моих обглоданных кусков не соберет никто и никогда. Он целуется совершенно улетно. Может быть, и все остальное он делает точно так же улетно, беда в том, что мне этого никогда не узнать. До всей этой улетности у нас может дойти только в том случае, если я напьюсь до положения риз, но тогда в моей памяти все равно ничего не останется, к чему и пытаться. Мне хочется потрогать его волосы – пожалуй, это совершенно безопасно, я обхватываю его за голову выверенным движением, рука скользит вниз, его волосы тяжелые и мягкие на ощупь и как будто бы немного влажные, и мне хочется, чтобы этот момент длился вечно, чтобы не было неизбежных выяснений отношений и попыток вывести меня на чистую воду, и всего остального, ничего, ничего, только этот единственный момент в бесконечно расширяющейся вселенной, да уж какое там!

–Кристиан, – шепчет он мне на ухо, опять это «Кристиан», – давай мы отсюда сейчас выйдем и пройдемся по улице.

Па-ни-ка. Выяснения отношений, куда ж без них. Ну и что мне теперь делать? Он отодвигается, смотрит мне в глаза, пытается угадать мои намерения, ничего в моем лице не прочитывает, начинает злиться, я в свою очередь это прекрасно вижу и ищу возможность слиться, однако он не собирается повторять вчерашних ошибок, соскакивает со своего стула, обхватывает меня одной рукой за плечи и тянет за собой к выходу. Я просчитываю варианты. Если я сейчас крутанусь и вывернусь из-под его руки, это может закончиться сценой, поскольку он нетрезв и не совсем понимает, как выглядит со стороны. К тому же я вижу Сару, а она нас пока не видит, но мы идем прямо к ней, и рано или поздно она нас заметит, я перемещаю его руку выше, чтобы она свисала у меня с плеча, это должно выглядеть вполне нормально, нормальные такие пьяные жесты двух приятелей, но вот мы попадаем в ее поле зрение, и ее лицо меняется кардинально, на нем большое беззвучное «А??», она ничего не понимает и хватает меня за локоть, пока Ленни пытается проложить дорогу к выходу мимо нее. Нам приходится остановиться.

–Вы куда? – спрашивает Сара.

Тут же рядом маячат Эмма и Фредрик, наша внезапная тройная констелляция привлекает их внимание – и вызывает недоумение.

–Проветриться, – цедит Ленни.

–Эй, Ленни! – вопит Фредрик и пристраивается к нему с другой стороны. Он явно не может сконфигурировать мое наличие рядом с Ленни и привести все странное, что видят его глаза, – руку Ленни на моем плече и его целеустремленный вид, – к какому-то общему знаменателю. – Давай еще пива?

–Хватит с меня пива, – рявкает Ленни. Но время и возможность упущены безвозвратно, Сара выцарапывает меня из его объятий, тащит в сторону – и с этим уже ничего не сделаешь, Сарин допрос с пристрастием – самая безопасная для меня теперь гавань. Я ухожу вместе с ней, Ленни остается с Фредриком и Эммой. Она увлекает меня к лестнице вниз, к туалетам, в закуток за пустыми вешалками гардероба. Говорит, настойчиво глядя в глаза:

–Кристиан, что происходит? Чего он на тебе повис? О чем он спрашивал? Чего он хочет?

Я проигнорировал первые вопросы и уцепился за последний, наиболее подходящий:

–Ну, ты мне, собственно, не дала возможность это выяснить.

–Куда вы шли?

–Он же тебе сказал: проветриться.

–Да, но почему с тобой?

–Не знаю. Наверное, я ему просто подвернулся. Он же пьяный, какую ты тут хочешь найти логику?

–Что он говорил?

–Ничего.

–То есть как ничего? Вообще ничего?

–Нет, ну что-то говорил, конечно, но ничего особенного.

–Послушай, это не может быть совпадением. Вчера он тоже ринулся следом за тобой. Чего он хочет?

–Не знаю. Поговорить, может?

–О чем?

–Я же тебе говорю, ты остановила нас, прежде чем он успел что-то сказать. Меня с ним все время ставят в пару, ты не заметила? Может, он решил поконкретнее познакомиться, раз такое дело.

–Ну да, может быть, – кивнула она. – Пойдем наверх опять?

–Ты иди, а я в туалет.

Я помнил с прошлого раза, что в туалете было окно.

Через него-то я и вылез, через подвальное окошко, расположенное ниже земли в бетонном провале, к счастью не очень глубоком. Я шел домой и считал: осталось пять дней, мне не выжить, пять дней – это очень долго, и то, что меня к нему тянет с устрашающей силой, не делает ситуацию проще. Допустим, я выдержу завтра и никуда не пойду, запрусь в комнате, допустим. Но перед этим будет ночь, и будет день, и две тренировки, и мне придется стоять с ним в паре. Или попросить мастера не ставить меня с ним? Да, надо попросить мастера. Сказать, что у меня с ним проблемы, я теряю уверенность в себе, потому что он сильнее, не в моей весовой категории. Держаться вместе со своими, чего бы это ни стоило, чтобы всегда кто-то был рядом. В крайнем случае быть в своей комнате, прикинуться ветошью, никому не открывать. Да, это все прекрасно и рационально, но сработает только в том случае, если я останусь рациональным, а не решу вдруг, что мне жизненно необходимо его увидеть, быть с ним, и что тогда? Тогда мне крышка.

Я пытался подумать спокойно, как я в конце концов к нему отношусь. Вроде бы я боялся его потерять, причем так довольно интенсивно, до потери соображения. Но я ведь им никогда и не обладал, то есть этот страх не выдерживал никакой логической проверки. Может быть, я поэтому и не хотел им обладать, чтобы у меня никогда не было возможности его потерять? Мне казалось, его интерес ко мне зиждился на ложной основе, и стоило ему получше меня узнать, как этот интерес сразу испарился бы, поэтому моей задачей было не допускать его настолько близко, чтобы он потерял интерес. Я понимал, что с таким подходом мне обеспечен грандиозный провал, но провал его разочарования был в сто раз страшнее, так что уж лучше провал никогда не совершившегося обладания, в самом деле. Эта его дурацкая фраза «ты так странно смотришь» тогда, в самом начале, перечеркнула все возможности, которыми я мог бы воспользоваться. У меня не было возможностей. Он и близко не представлял, насколько странно все у меня устроено внутри, и если ему показался странным один взгляд, то что уж говорить обо всем остальном.

Я предполагал, что и этой ночью он не станет рваться ко мне в комнату, это было не в его стиле, и тем не менее не мог заснуть часов до трех, просыпался от поскрипываний стенок и полов, а потом мне снилась какая-то гадость, мой дом, заполненный товарищами по терапии, в том числе тем суицидальным мизантропом, который почему-то во сне становился Ленни и явно давал мне понять, насколько я ему неприятен.

 

Утром я постучался к мастеру. Тот открыл дверь свежий и едва не благоухающий лотосами, после утренней медитации, или йоги, или чем он там занимается по утрам.

–Что-то случилось, Кристиан?

Я изложил свою просьбу. Мол, не надо меня ставить с Ленни, потому что тот действует на меня угнетающе, а это не слишком оптимально для моих дальнейших успехов. Мастер выслушал, сказал, что понимает, что ему жаль, но он пойдет мне навстречу, раз такое дело.

Так что на обеих тренировках я его видел только издали, и один раз он бросил на меня издали такой обжигающе холодный взгляд, такой долгий холодный тяжелый недобрый почти угрожающий взгляд, что мне его хватило до конца дня. Я не отвел глаз, но мой взгляд был, наверное, совершенно пустой, отсутствующий, что, видимо, взбесило его окончательно, и он отвернулся. Меня сбивало с толку то, что при всем при том по нему невозможно было сказать, напрягает ли его хоть сколько-нибудь вся ситуация. Этот взгляд был единственным свидетельством происходящего у него внутри, но его было мало, и я опять погрузился в бездну неопределенности. Моя фобия не выносила неопределенности, я пытался ее успокоить, не лезть на рожон. Ленни болтал в кружке со своими приятелями, в том числе с Фредриком, они время от времени похохатывали, это было пыткой, в самом деле натуральной пыткой, прижиганием железом, но я терпел, я был сама рациональность.

Сара с Эммой спросили, пойду ли я в город, я сказал, что хочу в кои-то веки выспаться.

–А чего ты вчера сбежал? – спросила Сара.

–По той же причине. Чтобы поспать.

–Даже не попрощался! – укорила Эмма. – А мы тебя искали. Когда ты не вернулся из туалета, Ленни пошел проверить, куда ты делся, но тебя уже и след простыл. Ты мимо нас, что ли, прошмыгнул?

–Ну типа того.

–И не стыдно?

Не стыдно ли мне? Хороший вопрос. Никакой доблести в убегании через туалетное окошко, пожалуй, нет, но стыдно ли это?

Я отвязался от девчонок и ретировался после ужина в свою комнату. О, спасибо тебе, мастер, за эту отдельную комнату, без нее мне давно бы уже был каюк. Я потупил некоторое время в телефоне, посмотрел пару видео, послушал музыку, поболтал с братом через мессенджер. Потом позвонила мама, я поговорил с мамой, рассказал, как у меня все зашибись прекрасно, отличные сборы, все чинно, мирно и спокойно, замечательная еда, компания – просто фантастика, мама осталась довольна и долго рассказывала о своем. Попрощавшись с ней, я взглянул на часы – было всего-то девять вечера – и решил пройтись по улице, дав себе строгий наказ ни в какие бары и дискотеки не заходить, даже не думать о такой возможности. Накинул толстовку, открыл дверь и аж задохнулся от неожиданности. Прямо у меня под дверью стоял Ленни, уж не знаю как долго, неподвижно и беззвучно, засунув руки в карманы джинсов. Его брови дернулись, он усмехнулся, как будто хотел сказать: ну что, не ждал, дурачок? Моей первой мыслью было захлопнуть дверь, но я не успел ничего предпринять, он шагнул на порог и оказался внутри. Только тогда он сказал:

–Привет.

И добавил:

–Хорошая комнатушка.

Я молчал. Я едва справлялся с собой. Сердце колотилось, как под дулом пистолета, варан клацал зубами и норовил в меня вцепиться, и да, только панической атаки мне не хватало для полноты картины, я пытался сдержать дыхание, чтобы не начать гипервентилировать, но кажется, спровоцировал этим гипоксию. В общем, моя комната и Ленни в ней вспыхнули и поплыли радугой, Ленни вдруг показался мне посланцем эмпиреев с невыносимо прекрасным лицом и в сияющей одежде, и на этом я, видимо, рухнул на пол, поскольку в следующий момент обнаружил себя уже лежащим, в то время как Ленни бил меня по щекам, сидя рядом на коленях, и повторял мое имя.

–Прекрати, – выговорил я. Он остановился. Я приподнялся и сел, прислонившись к стене, с лица стекала вода, то есть он успел меня еще и облить из стакана, чтобы привести в чувство, стакан валялся тут же рядом. Ленни не выглядел испуганным, отнюдь. У него был решительный вид, и было ясно, что всякие перипетии и опасные ситуации не парализовали его, а побуждали к действию.

–И часто с тобой такое бывает? – поинтересовался он, убедившись, что я вроде бы в порядке.

–Нет, – я помотал головой. – Или как посмотреть. Со мной бывает другое.

–Открыть окно? – он встал на ноги, поднял заодно и стакан, поставил его на прикроватную тумбочку, где ему было место, и приоткрыл одну из створок окна.

Обернулся ко мне:

–Или ты хотел на улицу? Пойдем прогуляемся? Или нет?

–Да, пойдем, – согласился я, перспектива быть с ним один на один в комнате не сулила, как мне казалось, ничего хорошего.

Я сходил в ванную, выпил еще воды из-под крана, вытер лицо, он в это время ждал меня в дверном проеме, привалившись к косяку – чтобы не дать мне возможность запереться внутри, подумал я, осознанно или неосознанно. Но я не собирался запираться, я смирился с положением вещей и шел за ним как овца на заклание. Мы спустились с главной лестницы и пошли рядом по направлению к городу. Солнце висело низко у горизонта, окрашивая теплым оранжевым печальный северный городишко. Оно ничуть не помогало, было холодно. Он заговорил первым:

–Ну так что происходит, Кристиан?

Мы по-прежнему шагали рядом, руки в карманах, не глядя друг на друга. Я перебирал варианты ответа, ни один не казался мне подходящим, да и какие у меня, собственно, были варианты? Сказать «ничего» я не мог, «не знаю» я уже говорил, ответить «а что происходит?» было бы вообще верхом глупости, так что же мне оставалось?

 –У меня проблемы, – сообщил я.

Я ожидал, что он спросит «какие проблемы?», но он вместо этого повторил задумчиво:

–Значит, проблемы, – и добавил: – У меня было два возможных объяснения: или ты пытаешься покачественнее подцепить меня на крюк, или же у тебя проблемы. Я склонялся к первому, мне очень хотелось верить, что моя ценность велика, а персона интересна. Но нет. У тебя проблемы.

Я не стал его разубеждать. Не стал уверять, что его ценность зашкаливает, а персона заслоняет полмира. Не дождавшись ответа, он вздохнул и сказал:

–Знаешь, Кристиан, я не уверен, что готов к твоим проблемам.

Как будто ударил меня под дых. Сердце ухнуло и заполнило легкие кровью. Вот, собственно, и все. Он не готов к моим проблемам. Не готов ко мне. В тот же самый момент я осознал, что ожидал совсем другого. Понимания. Желания быть вместе несмотря ни на что. Желания хотя бы попробовать, в конце концов.

–У меня был опыт с проблемами, – продолжал он. – Не так давно. То есть это еще свежо в памяти. С одной девчонкой. Но у нее были, очевидно, другие проблемы, она была просто долбанутой психически нестабильной истеричкой, которая сначала показалась мне такой особенной из-за своих долбанутых выходок, пока я не понял, что мне это нафиг не надо, я не нанялся быть ни ее спасителем, ни мальчиком для битья. Я думал, ты ее полная противоположность и у тебя все под контролем…

–У меня все под контролем, – сказал я. Мне хотелось рыдать и биться в истерике, как его нестабильной истеричке, умолять о снисхождении, о шансах, о водке и текиле, чтобы оглушить фобию, обо всем, что могло бы поправить положение – и в то же время: все под контролем. Всегда. Или пока.

–Я вижу, – кивнул он. – Впечатляющая смирительная рубашка. Я серьезно. Я тебе еще вчера признался, что твой самоконтроль впечатлил меня до такой степени, что я сам чуть не слетел с катушек. Вот, полюбуйся, – он закатал рукав свитера и не глядя сунул мне под нос левую руку – на меня смотрела перевернутая буква К, выцарапанная на его руке уж не знаю чем, то ли лезвием, то ли перочинным ножом, с засохшей кровяной корочкой поверху. – И, в общем, хорошо, что все относительно быстро прояснилось, – он убрал руку и спустил вниз рукав, – что все не зашло слишком далеко.

Пока он говорит, я пытаюсь спасти остатки себя, выстраиваю защиту, запираю и замуровываю чувства к нему в тайной комнате, кирпичик к кирпичику, чтобы не осталось ни памяти, ни мысли, ничего. Ощущение его дыхания на моем лице – туда же, его волосы под моей ладонью – в топку, его губы – к чертовой матери, его глаза – нафиг, у меня все под контролем, я функционирую, поливаю слезами раствор, накладываю его стамесочкой на кирпичи, следующий ряд, не останавливайся, вперед. Разочарование, сожаление – все туда, туда, новый ряд. Получается, в мыслях я им уже обладал – и смертельно боялся потерять, и это все тоже смять в ком и закинуть подальше, все прошло, прошло, новый ряд, идем дальше. Все под контролем, ничего не существует, никогда не было.

–Да уж, это реально впечатляет, – добавляет он со смешком. – Я тут признаюсь, что впервые в жизни порезал себе руку – и получаю ноль реакции.

–Ну а я впервые в жизни потерял сознание, – отзываюсь я голосом равнодушного ублюдка, – и что теперь?

Он вдруг разворачивается и оказывается напротив меня, хватает меня за плечи, глаза горящие, безумные, встряхивает меня и рычит:

–Объясни мне тогда, какие такие сложные проблемы мешают тебе быть со мной?

–Не твое дело! – рявкаю я. Боже мой, я сейчас взорвусь кровавым шаром, упаду к его ногам кучей искореженных ошметков. Он отталкивает меня от себя, я едва удерживаюсь на ногах, – и орет:

–Будь ты проклят, Кристиан, будь ты проклят навсегда, на веки веков! – и уходит, быстро, быстро, прочь от меня, все дальше и дальше. Картинка затуманивается, пока я смотрю ему вслед, – я закрываю глаза, по щекам стекают слезы, ну что ж, запрем и их в тайной комнате вместе с памятью о его удаляющейся фигуре, навсегда, на веки веков.

Осталось четыре дня, но это уже не имеет значения. Завтра утром я соберу манатки и сяду на поезд. Скажу мастеру, что мне позвонили из дома, что внезапная болезнь и мне надо там быть. Перекантуюсь пока у брата, чтобы не волновать предков. Все будет хорошо, все пройдет, я забуду об этой замурованной комнате, заставлю себя забыть. Увижу ли я его еще? Увижу ли? Ах, если бы… нет, не если бы, не надо мне его видеть, не надо о нем думать, это слишком-слишком-слишком.

Открываю глаза, вытираю слезы, его нигде нет. Ничего. Я все это преодолею. В конце концов, мне не впервой, я только этим и занимаюсь всю свою жизнь.