Выпуск №5
Автор: Алла Горбунова
ТОТ САМЫЙ ДЕНЬ
Сегодня прекрасный августовский день, тот единственный день в году, когда копия Насти становится прежней. На этот единственный день ей возвращается её детство, её прошлое и её будущее, какими они были до того, как она попала в лес. Это долгий день, и, как и все такие дни, он начинается с рассвета, с тумана над озером, с лёгкой прохлады, которая переходит в чуть усталое августовское тепло. На рассвете копия Насти вышла из бара «Мотор» на территорию базы – этот день ей было дозволено провести не в лесу, но дальше базы уходить было нельзя. Никто её не держал, она могла попробовать уйти с базы, в посёлок, к дому, где жила девятнадцать лет назад, она и пробовала, много раз пробовала за эти девятнадцать лет. Она просто начинала исчезать. Шаг, ещё шаг, дальше от леса, от бара «Мотор», за пределы базы, за красно-белый шлагбаум на входе – и она растает. В конце концов она же просто копия. А копии не живут вне леса.
Так что этот день копия Насти предпочла провести, прогуливаясь вдоль озера, разглядывая автомобили на парковке базы, улыбаясь смешным табличкам, прикреплённым к соснам, например, «Antelope next 10 miles», изучая номер телефона лесничего на щите, предупреждающем об угрозе лесных пожаров, на котором изображён голубой шар, внутри которого полыхает огонь; посидела она и в шатре у озера, и в деревянном банкетном зале ресторана, расположенном на мостках на воде, покачалась на качелях на детской площадке, вспоминая (конечно, это не её воспоминания, она ведь копия, но изнутри-то кажется, что её), что в её время, то есть девятнадцать лет назад, ничего этого не было, ни базы, ни ресторана, ни норвежского верёвочного парка, ни бара «Мотор», а только лес на берегу озера и разрушенный пионерлагерь. Девятнадцать лет назад – это 1999 год. Тогда всё и началось. Но об этом позже. Сейчас же копия Насти любуется кроликами за забором, каждого из которых можно купить за 500 рублей, а за 50 рублей можно купить в специальном автомате морковку и покормить их. Но у копии Насти совсем нет денег: из леса она вышла с пустыми карманами, так что ей остаётся только жалобно смотреть на отдыхающих, которым ничего не стоило бы подарить ей эти 50 рублей, но попросить она не решается. А ведь какое счастье было бы покормить кроликов! Копия Насти ведь ещё – просто ребёнок. Ей навсегда тринадцать лет, а настоящей Насте уже тридцать два. Вам, наверное, может показаться, что ходить по базе отдыха целый день – очень скучно, но копии Насти совсем не скучно. Ведь это не просто день. Это день, когда она становится прежней. Когда ей возвращается её детство. Когда – на один день – она становится почти реальной, и ей возвращается её, девочки Насти, реальная жизнь. Это счастливый день. Самый счастливый день в году. Это долгий день, и, как и все такие дни, он кончается закатом, туманом над озером, лёгкой прохладой, которая переходит в ночное похолодание и августовские сумерки, а завтра такого дня уже не будет, обещают грозы.
Копия Насти сидит на мостках у лодочного причала. Она одета, как одевались подростки тогда, девятнадцать лет назад. На ней брюки-клёш и ботинки на платформах, а ещё мамин голубой свитер. В лесу нет мамы, а вот свитер на ней всегда. В нём она когда-то попала в лес. В этот день копия Насти чувствует себя так, будто можно вернуться домой, будто всё ещё тянется лето 1999 года. В такие прекрасные августовские дни дома у них ели чернику и землянику. Сегодня суббота, и, значит, бабушка утром ходила на рынок и купила молока из бочки, отстояв долгую очередь. Там, на рынке, продают ягоды, кабачки, арбузы. Дедушка наверняка занят какими-то работами по хозяйству. Вечером все вместе будут есть арбуз. Мама тоже на даче, она всегда приезжала на выходные. В лесу нет мамы, копия Насти не знает почему, но маму в лесу она никогда не видела, а вот бабушка и дедушка в лесу есть. Но они – другие. Их дом тоже есть, но и он – другой. Он всё время перемещается с места на место. Всё время меняется. Этот дом похож на настоящую дачу, где прошло детство Насти, но лес вокруг очень страшный, чёрный. И сарай – как настоящий, но повёрнут по-другому, от предбанника не направо, а назад. Тот дедушка, что в лесу, всегда говорит, что здесь лес гораздо хуже. Он много ходит по лесу, а небо всё время тёмное, льют грозы. Когда дедушка возвращается, он сидит в кресле на веранде и молчит. С бабушкой они почти не разговаривают. По ночам дедушки и бабушки нет в их постелях, и копия Насти не знает, где они. Иногда дедушка с бабушкой ходят вокруг их дачного домика и у них совсем мёртвые, страшные лица и глаза, копия Насти один раз нашла щель в стене и выглянула наружу: бабушка с дедушкой ходили кругами с какими-то тюками, тележками, в которые были собраны вещи, как будто они хотели куда-то уйти или думали, что уходят. Оба они были всегда какие-то не такие, в них был какой-то изъян, как будто они потеряли душу, а от прежних бабушки с дедушкой остались только механические привычки, за которыми больше не было ничего живого. Копия Насти однажды спросила этого дедушку из леса, когда вернётся её любимый, хороший дедушка, и тот ответил, что никогда. Ещё дедушка с бабушкой часто говорят какую-то чушь, бессвязную речь, как будто они спят наяву.
Девятнадцать лет назад – это 1999 год. Тогда всё и началось. Вернее, тогда всё и кончилось. В такой же прекрасный долгий августовский день, когда было тепло, ласково, бессмертно и цвели цветы. А вот что именно произошло – копия Насти не помнит. У неё есть несколько снов об этом, разных снов с разными версиями событий, и она не помнит, какая правильная. Один из этих снов – об изнасиловании. В этом сне копия Насти вспоминает, что, кажется, в тот прекрасный августовский день Настя направлялась на рынок, где в то время тусовались местные малолетки. По дороге к ней подъехал ниссан, оттуда высунулась рожа какого-то тридцатилетнего борова с золотой цепью на шее и произнесла: «Любимая, поехали кататься!» «Я вам не любимая», – ответила Настя, задрала нос и пошла дальше. «Хамить-то не надо», — сказал боров, вышел из машины, подошёл к Насте и обнял так, что хрустнули рёбра. Настя вырвалась и побежала в сторону рынка. Машина развернулась и поехала за ней. В машине было пять братков – мелких мафиози из ближайшего посёлка городского типа – и пушка. Братки вылезли из машины и прижали Настю к стенке ларька тёти Любы. Один полез её лапать, главный – бык с золотой цепью – в это время брал в ларьке несколько пачек презервативов. Насте объяснили, что они сейчас отвезут её на озеро, в лес, и там все вместе выебут. На рынке не было ни одного человека, который мог бы вступиться за неё. Убежать было невозможно. Братки, тем временем, стали что-то обсуждать между собой и на несколько секунд оставили Настю в покое. В эти несколько секунд она нырнула в ларёк к тёте Любе, и они заперли дверь изнутри на крючок. Настю трясло от страха. «Не бойся, бедненькая, — утешала её тётя Люба, — ты мне как дочь. Мою дочь три раза насиловали. Все три раза групповое. И в рот заставляли брать. Дочка у меня красивая была». Тем временем, братки обнаружили пропажу. Они сразу не догадались, что Настя спряталась в ларьке, сели в машину и объехали весь рынок. Через минуту вернулись. Поняли, что Настя в ларьке, и главный стал ломиться в дверь. Ларёк трясся, пивные бутылки стали падать со своих мест. Тётя Люба была вынуждена ему открыть, пока он не разгромил ларёк. Он вытащил Настю, запихал её к себе в машину, и они поехали на озеро. На то самое озеро, где сейчас стоит база отдыха. Что происходило на озере – копия Насти не может точно вспомнить даже во сне. Кажется, она вырвалась и побежала в лес, бежала, бежала – и так и осталась в лесу. Или они её изнасиловали, убили и оставили тело в лесу. Настоящая Настя умерла или вернулась домой. А, может быть, ничего этого и не было вовсе. Это первый сон копии Насти о возможном прошлом.
Но глубже него лежит второй сон копии Насти – о зеркале. В то лето был один парень, уже взрослый, девятнадцатилетний, он занимался магией, и местные ребята про него говорили, что он вообще без головы, и ещё — что он вылечил свою мать от рака, и что он совершенно сдвинут на теме ебли и малолетних девственниц. В своём сне копия Насти видела его образ совершенно отчётливо и ясно помнила, как они познакомились. Это было во второй половине июля. Он был очень маленького роста, гораздо ниже Насти, бледный, светло-русый, с рубиновой серьгой в ухе, в рабочих штанах и чёрном ватнике на голое тело с нашитой на локоть перевёрнутой пентаграммой, и зрачок левого глаза у него был в форме восьмёрки. Он работал в посёлке водопроводчиком, а встретились они у пожарного пруда, прилегающая к которому каменная плита была одним из мест тусовки молодёжи. Этот парень, Саня, пел под гитару песни и при этом не сводил глаз с Насти, а пел он «Фантом», и ещё песню про дождь, и «Афганистан», и песню про водку и много чего ещё. А потом он сказал, что хочет есть, потому что три дня ничего не ел, бухая в лесах и на болотах, и Настя пошла домой и принесла ему сливы со стола. Потом Настя заболела, её знобило и ей виделся лес, а когда она выздоровела, Саня сказал, что хотел прийти её вылечить, но не хотел пугать её родителей, и сказал, что он её искал. А потом они ещё встретились дома у генеральской внучки Женьки, которая была влюблена в Курта Кобейна, на которого, кстати, был удивительно похож Саня, и там была игра в какую-то фиговину, которую все бросали друг в друга, и Саня сидел рядом с Настей и ловил эту фиговину, когда она летела в сторону Насти, чтобы она в неё не попала. В один из тех дней, когда они шли к дому Насти, чтобы пообрывать с кустов малину и посидеть в сарае, Саня спросил, не нужен ли Насте парень. Настя ответила, что нет. Когда они обрывали малину, Саня сказал Насте, что он её любит, а потом стал говорить это всё время. Настя ещё некоторое время не отвечала Сане согласием на предложение стать его девушкой, но проводила всё время вместе с ним, и уже потом согласилась, и тогда Саня обещал на ней жениться, как только она достигнет соответствующего возраста, что, впрочем, должно было произойти ещё очень нескоро. Когда Саня гулял с Настей в лесу, или они сидели где-нибудь под деревом, и он клал голову к Насте на колени, он часто рассказывал всякие странные вещи. Иногда Саня хватался за голову и говорил, что к нему в башку стучится Иегова, то есть тот бог, кому все поклоняются, но на самом деле богов много, и Иегова тот ещё мерзкий тип, а планету нашу изначально подарили тому, кого все считают дьяволом. Саня называл его Асмодеем и считал кем-то вроде своего младшего брата, а, что касается всевышнего и абсолютного Бога, Саня говорил, что про него ничего неизвестно, одни считают, что он есть, другие, что его нет, из тех же богов, что лично известны Сане, самый высший – Дракон, бог Радуги, хранитель Закона Миров. Вселенная – живая, и нужно следовать своей природе и всегда слушать своё сердце, — говорил Саня.
Насте стал всё время сниться лес. Даже когда она не видела во сне стволов елей и сосен – она всё равно ощущала присутствие леса, который внимательно за ней наблюдал. Один раз во сне Настя видела свою собственную свадьбу с Саней в лесу: она была одета во всё чёрное, у Сани как-то странно, непривычно горели глаза, и они шли между высоченных седых деревьев. Вокруг были птицы и звери, которые были гостями на их свадьбе, а также какие-то существа, чудовища, химеры. Обыкновенно же Настя с Саней тем августом гуляли, пили пиво и вино, сидели у Насти или у Сани в сарае, а оба эти сарая были весьма примечательными местами. Сарай Сани требовал подъёма по приставной лестнице; в нём всегда пахло бензином, табаком и пивом. Большую часть пространства занимал набитый сеном траходром, как Саня его называл, рассказывая, например, о том, как ему раньше было нужно по десять в день, и желательно разных, и про то, как он лишился девственности в восемь лет, и про всех своих бесконечных девушек и любовниц. Его друзья рассказывали, что раньше, стоило ему завидеть девственницу, он сразу подходил к ней с мыслью любым путём лишить её невинности. Впрочем, и юношами он тоже вроде бы не гнушался, и однажды Настя застала его целующимся взасос с каким-то парнем. Да и на возраст Саня тоже не смотрел и в первый же вечер знакомства на удивление спокойно для Насти отнёсся к тому, что ей ещё только тринадцать, сказав «ну и нормально, мне годятся от десяти до сорока». Что касается сарая Насти, то там, среди полуразвалившихся велосипедов и старых дедушкиных инструментов царственно располагалось огромное туалетное зеркало ещё девятнадцатого века, с тёмной резьбой по краям и выдвижными ящичками с позолоченными ручками, по словам Сани идеально подходящее для ясновидения и путешествий по измерениям. Саня взялся обучать Настю магии и сказал, что обучение на первых порах будет происходить через сны. Однажды, в сарае у Насти, Саня попросил свечу, зажёг её перед старинным зеркалом с резьбой, стал смотреть в него странным взглядом и поставил ладони рядом с язычком свечи, затем он стал поднимать ладони, и огонь свечи поднимался вместе с ними и поднялся почти до потолка, превратившись в очень тонкий светящийся луч. Настя это запомнила и стала подолгу сидеть со свечой у этого зеркала. Как-то раз она смотрела в зеркало очень долго, отражение её преображалось, иногда гасло и вместо него образовывалась пустота, а потом Настя увидела Саню, за спиной его был лес. Саня поманил её к себе рукой, и Настя вошла в зеркало, в лес, и осталась там навсегда. Зеркало отзеркалило, скопировало её. Настоящая Настя осталась в сарае, у себя на даче, а её копия навечно заблудилась в лесу. А, может быть, ничего этого и не было вовсе. Это второй сон копии Насти о возможном прошлом. Здесь, в лесу, она мельком иногда видела Саню, но он вёл себя так, будто они незнакомы. Возможно, это был не Саня, а его зазеркальная копия, или она для него была всего лишь копией, тенью девушки, которую он когда-то любил, — узнать это невозможно. За вторым сном копии Насти следует третий, четвёртый, пятый, шестой, седьмой – и так до бесконечности, и каждый из них рассказывает свою историю о том, как она попала в лес. Иногда копия Насти думает, что никакого объяснения на самом деле и нет, что все они не более чем ложные, обманные сны, навеянные лесом.
В этот долгий, бессмертный, цветущий августовский день настоящая Настя хлопочет по дому. С утра нужно накормить ребёнка и мужа, потом пойти на рынок за фермерским цыплёнком, которого ребёнок обожает, потом одновременно готовить цыплёнка, варить тыкву, жарить свинину, делать салат, мыть посуду, разводить лекарство для ребёнка, отвечать на письма в айпэде. Ей тридцать два года, на ней чёрно-белое летнее платье и гранатовые бусы. Настина мама сегодня решила прополоть всю траву на участке. Дедушка и бабушка несколько лет как мертвы. Построен новый дом. Ближе к вечеру Настя оставила ребёнка на мужа и села на велосипед – немного покататься по посёлку. Она доехала до базы отдыха, оставила велосипед на берегу озера и присела на мостки у лодочного причала – посмотреть на воду и немного отдохнуть. Как раз там, где совсем недавно сидела копия Насти. Копия Насти уже ушла – она бродит за баром «Мотором» по небольшому болотцу, по мягким хвощам и жидкой холодной земле, глядя издалека на отдыхающих, слушая шум их голосов – ещё как бы с ними, доживая крупицы этого дня, но уже всё ближе обратно к лесу, и всё темнее становится на сердце, которое покидает детство и будущее, в которое входит лес, занимающий собой всю вечность. Обрывки её снов остались на мостках, и настоящая Настя услышала их как призрачный шелест из леса её собственных снов. Она стала вспоминать эти истории, как она их помнила. По-другому.
Когда те пятеро братков хотели затащить её в машину и увезти на озеро, откуда ни возьмись появился знакомый мужик, Иван, и ещё один знакомый мужик, Рикша, подъехал к рынку на своей «копейке». Иван шепнул ему пару слов, потом отвёл братков в сторону, якобы поговорить, а на самом деле, чтобы дать Насте возможность сесть в машину к Рикше. Как только братки подошли к Ивану и отвернулись от Насти, Рикша сделал ей знак, и она кинулась к нему в машину. Только она села в машину и закрыла дверцу, главный заметил это, вальяжно подошёл к машине, засунул свою морду в окно и сказал Рикше: «Подожди, папаша». Рикша в это время пытался завести машину и – ужас! – она не заводилась. Раз, два, три, четыре… Несколько мучительных секунд, и машина всё-таки завелась. Поехали. Вместе с Рикшей в машине сидел ещё один знакомый мужик, Букаха. Все трое думали, что будет погоня. Но погони, к счастью, не было. «Эта шлюха всё равно сюда вернётся», — сказал главный, и они с братками сели бухать на лотках и дожидаться Насти. Как только стало понятно, что погони нет, Рикша с Букахой накинулись на Настю: «Ты, шлюха, что ты наделала, нас всех из-за тебя убить могли?!» Настя говорила, что ничего не делала, они сами полезли, но ей отвечали: «Просто так никто на людей не лезет!» Когда Настю увезли с рынка, подошла её подруга Надя с компанией ребят, среди которых был, между прочим, настин Саня. Тётя Люба и Иван тут же им рассказали, что Настю чуть не изнасиловали. Братки тем временем собрались уезжать и садились в ниссан. Надя вознегодовала на них и пнула ногой их машину. Братки тут же вылезли и накинулись на неё: «Ты что, коза, совсем охренела?!» «Вы мою подругу чуть не изнасиловали», — ответила Надя. «Это ту шлюху-то? Ну теперь тебе пиздец». Надя им что-то отвечала, они ей угрожали, матерились, обещали тоже отвезти на озеро и выебать. Потом один из них, мелкий, подошёл к Наде и ударил её по лицу так, что её чёрные очки улетели в кусты. Но Надя не растерялась и ударила его ногой по яйцам так, что он даже присел. Всё это время ребята, пришедшие с Надей, скромно стояли в сторонке: они увидели в машине пушку и предпочли не вмешиваться. И вся санина магия ему не помогла. «Мы сейчас тебя повезём на озеро вместо той шлюхи!» — говорили братки Наде. «Шлюхи? Да вы хоть знаете сколько ей лет?» «Сколько?» «Тринадцать». От этого братки несколько опешили. «А тебе сколько?» «А мне четырнадцать». Братки посовещались и уехали.
Настя прекрасно помнила, как увидела Саню в зеркале. Она не пошла навстречу ему и ужасно испугалась. Сразу после этого она побежала к нему домой, лил дождь, по ногам шлёпала мокрая полиэтиленовая накидка, Саня был отчего-то с ней холоден, и она ушла гулять по посёлку под дождём и рвать ранние яблоки на чужих участках, а потом зашла к подругам. Ну а потом началась осень, и Насте надо было в школу, и было очень тоскливо уезжать, с соседних участков звучали какие-то попсовые песни про разлуку. Дважды в сентябре Настя приезжала на выходные и виделась с Саней, который в связи со своей работой водопроводчика должен был оставаться в посёлке и заниматься кранами до октября, но Саня почему-то выглядел так, будто он был не особенно рад её видеть. Настя не понимала, в чём дело: он обещал, что зайдёт после обеда и не заходил, и она шла сама, а он пел ей под гитару унылые песни про парней, разлюбивших своих девушек, и про этих несчастных, лишённых девственности и брошенных девушек. А один раз, когда Настя пришла к нему тогда, в сентябре, у него в сарае была Ксюша, очень красивая девочка, с которой Настя когда-то в детстве дружила, а потом рассорилась, и Саня совсем не обращал внимания на Настю и разговаривал только с Ксюшей. Потом Настя уехала в город уже до весны, потому что дедушка сказал, что становится холодно, и он закрывает дачу, а Саня обещал, что приедет к октябрю и позвонит ей. В октябре Саня так и не появлялся, и когда Настя иногда пыталась ему звонить, ей отвечали, что он ещё не приехал. Парки и дворы лысели, по ночам на улице начали замешивать слякоть, и скоро Насте должно было исполниться четырнадцать, а Саня всё не появлялся. Потом выяснилось, что у него другая девушка, даже две, и это ближайшие настины подруги, и он давно уже приехал и видится с ними, а от Насти скрывается. Выяснилось также, что он всё лето приставал к её подругам со словами: «отдай мне девственность, лучше пусть это буду я, чем потом тебя кто-нибудь изнасилует», и что настины подруги ещё тогда целовались с ним тайком за спиной у Насти, и что с той Ксюшей его тоже кто-то видел целующимся. Настя звонила ему, но он попросил свою мать всегда отвечать ей, что его нет дома. Но Настя звонила упорно, и он, наконец, ответил и сказал: «Прости меня, если сможешь». Весной компания Сани и настиных подруг распалась, все расстались друг с другом и перестали общаться. Потом Саня и вовсе пропал с горизонта. Известно, что он был дважды женат и работает продавцом-консультантом в магазине строительных товаров. Так всё это помнит Настя, но кто знает, что там было на самом деле. Иногда Настя думает, что ничего этого на самом деле и не было – что это всё ложные, обманные сны, навеянные жизнью.
Сегодня прекрасный августовский день. На участках цветут и нежно пахнут гортензии, в лесу на хвойных подстилках в тенистых местах рыжеют лисички. Время ягод и медленного приближения осени. Утром был короткий, небольшой дождик. Был – и прошёл. Это счастливый день. Самый счастливый день в году. Это долгий день, и, как и все такие дни, он кончается закатом, туманом над озером, лёгкой прохладой, которая переходит в ночное похолодание и августовские сумерки. Про этот день в жизни Насти и копии Насти существуют две истории. И первая история рассказывает о том, что вечером этого дня Настя вернулась домой, к семье, а копия Насти вернулась в лес, и они так и не встретились. Копия Насти навечно осталась бродить в лесу, а Настя так никогда о ней и не узнала. Но есть и вторая история, похожая на сон, который они увидели вместе. И в этой второй истории копия Насти перед тем, как вернуться в лес, зашла в бар «Мотор», и туда же зашла настоящая Настя, после того, как посидела на мостках, вспоминая своё подростковое прошлое. Там, в баре «Мотор», копия Насти и взрослая Настя из реальности посмотрели друг другу в глаза. Они узнали друг друга. Они рассказали друг другу свои истории и свои сны. Они вместе выпили, и Настя рассказала копии Насти о последних словах дедушки, о смерти бабушки, о том, как растёт её сын, о том, сколько всего с ней произошло за последние девятнадцать лет, а копия Насти рассказала ей о вечном лесе, о первой любви, у которой нет конца, о том, сколько раз в сотне историй и снов она умирала и навсегда оказывалась в лесу, а Настя этого даже не замечала. После этой встречи что-то произошло. Копия Насти исчезла. И взрослая Настя исчезла. И при этом они обе остались живыми. Они стали навсегда одним целым – в этот незабываемый августовский день, который, несомненно, уже был. Однажды, множество раз. Столько же раз, сколько их разделял лес, и одна из них навеки оказывалась в нём, а другая ничего не замечала. Настя стала прежней – к ней навсегда возвратилось её детство, её прошлое и её будущее, какими они были до того, как она попала в лес, но и лес тоже остался с ней и порой бывает виден тем немногим, кто знает, что такое лес, где-то на самом дне её взгляда. Настя вышла из бара и пошла по лесной дороге домой, в стареньком мамином голубом свитере из девяностых, надетом поверх чёрно-белого летнего платья – стало холодать.
ПРОТИВ ЗАКОНА
– Давай набьём кому-нибудь морду, – предложила Настя. – Давай, – согласилась Оля. И они пошли искать, кому бы набить морду. Им было по двадцать, они учились на философском факультете университета и любили находить экстремальные приключения на свои тощие задницы. В тот вечер они так и не набили никому морду. Долго ходили по улицам и нарывались на неприятности, зашли в парк Победы, и там с ними познакомились двое парней. Оля и Настя пошли с ребятами в дальнюю часть парка к их друзьям, но вскоре на этих парней напали ещё какие-то парни и стали бить. Настя хотела поучаствовать в драке, но Оля утащила её оттуда в байкерский клуб «Night Hunters». Девушки пришли туда уже настолько пьяные, что еле держались на ногах, и вскоре их заметил весь клуб: они танцевали, позволяли себя лапать байкерам, дико хохотали, потом байкер по имени Женя катал Настю на мотоцикле но ночному городу и взял с неё обещание выйти за него замуж. Потом Настя с Олей поехали домой к Насте, Оля завалилась спать, а Настя всю ночь блевала и рыдала от отчаяния и метафизической тошноты.
– Огромную часть своего времени я не способна ничего делать, и очень из-за этого страдаю. Мне приходится лежать в тепле и покое, и ждать, пока это тягостное состояние, внутренняя слабость и тошнота, пройдут. Из-за этого мне очень трудно посещать Университет, особенно каждый день и с утра. Бывало, что, приняв с утра душ, я настолько утомлялась, что весь день потом лежала недвижимо. В детстве наблюдалась у психиатра и невропатолога. Принимала сильные лекарства, — рассказывала Настя психиатру Михаилу Сергеевичу. Михаил Сергеевич молча слушал.
Оля была родом из Новосибирска. Недавно у неё был парень, с которым он жила, – он несколько раз пытался задушить её в ванной, и она от него ушла. Оля писала песни и пела их под гитару, её интересовало всё необычное, экстремальное, девиантное. На философском факультете она также изучала девиантное поведение с точки зрения социальной философии. Настя была известным молодым поэтом, её стихи уже выходили в виде книги и получили литературную премию; недавно она рассталась с мужчиной в два раза старше неё, взрослым поэтом, расставание было очень болезненным, хотя и принесло облегчение. Расставшись с этим мужчиной, Настя почувствовала потребность уйти в отрыв. На философском факультете она писала курсовую о философии Ницше и о карнавале у Бахтина.
Ночью, после празднования Золотой свадьбы бабушки и дедушки, Настя поехала к Вадику. Они познакомились на сайте садомазохистов и договорились о встрече. Вадик был симпатичный добрый парень, немножко тюфяк и рохля, и роль садиста, на которую он претендовал, ему мало подходила. Настя с Вадиком поиграли в дыбу и лёгкую порку, притом Вадик явно побаивался Настю и прикасался к ней осторожно, как к хрустальной вазе. В конечном итоге Насте пришлось взять командование на себя и выступить не в той роли, в которой она собиралась, а как раз наоборот. Впрочем, с настоящим садистом Насте всё же довелось столкнуться. На том самом сайте они договорились встретиться с Александром, который работал следователем. У него даже лицо было натурально садистское, и явно это была не просто ролевая игра. Он долго и с удовольствием мучил Настю, а на ночь приковал к батарее наручниками и отказывался отпускать, как она ни просила, а сам лёг спать. Утром отпустил и довёз до настиного перекрёстка, дальше Настя добиралась по двору, сгибаясь в три погибели от боли: всё тело ломило и жутко хотелось спать.
Настя беспощадно экспериментировала над своим телом и психикой. Ей казалось, что она что-то вроде воина, солдата, для которого эта ежедневная трансгрессия, своего рода непрямое самоубийство – трудная и неприятная работа, но это путь к победе над царством энтропии и смерти, в которое она была заброшена, и его законами. Она хотела телесного экстаза неотделимого от духовного опьянения, хотела, чтобы плоть стала воплощением божественного логоса, дионисийского начала, той абсолютной невыносимостью, от которой все пути культуры стремятся увести к выносимому. Карнавальное измерение и народная смеховая культура были интересны Насте именно как инобытие Диониса в роли горохового шута со всеми смеховыми обрядами и культами, дураками, великанами, карликами и уродами, скоморохами, божбой, клятвами. Весь этот смех как будто оправдывал тело, словно заставляя осознать физиологически-телесные рамки, и именно этого оправдания так не хватало Насте.
Оля рассказала Насте, что устроилась работать в интим-салон. Для неё это был эксперимент, плюс неплохой заработок. Она была красивой девушкой, и быстро стала там «ходовой». В свободное от работы время Оля по-прежнему тусовалась с Настей, они напивались, валялись на траве, знакомились с парнями, искали приключений и неприятностей, а потом блевали. По ночам Настя регулярно гуляла одна. Она затусовалась с уличными проститутками, которые всю ночь стояли у трассы прямо под настиными окнами, они болтали, пили вместе дрянные алкогольные коктейли. Когда издалека показывалась милицейская машина, Настя уходила, чтобы её не загребли – проститутки давали ментам деньги за право стоять в этом месте, а Настю менты не знали и могли быть проблемы. Как-то ночью, когда Настя просто бродила по улице, к ней подъехала машина с каким-то кавказским мужчиной за рулём. – Девушка, вас подвезти? – спросил он. Настя подумала и села в машину. Они немного покатались, и Насте было вообще всё равно, куда они едут. Она сидела, полуприкрыв глаза, и думала о своём. Потом вдруг спросила водителя: — Вам сделать минет? – А как насчёт анального секса? – спросил водитель. – Ну давайте, — Насте было вообще всё по фиг. Но анальный секс не получился – было слишком больно, и в итоге перешли к обычному. Водитель расположился к Насте: — И часто ты так? – спросил он, — мужиков, наверное, очень любишь? Ты береги себя. Настя пошла домой, у неё не было никаких эмоций, просто хотелось спать.
– Наследственность у меня по части душевного здоровья тоже плохая. У бабушкиной сестры шизофрения, да и бабушка сама всю жизнь чем-то непонятным болеет, хотя к врачам и не обращалась, у дяди и мамы тоже всё не просто. Фактически меня воспитывали бабушка с дедушкой. С бабушкой отношения были очень тяжёлые, по причине её деспотического характера и постоянного психического гнёта, несмотря на нашу взаимную любовь. Дома постоянно были скандалы и крик. Но, несмотря ни на что, меня все очень любили и баловали. Страдаю тягостными депрессивными расстройствами. Часто испытываю нежелание жить. Думаю о смерти, не обязательно своей, но и о том, что все умрут, и от этого больно. В состоянии подавленности иногда думаю об этом днями и ночами, но иногда надолго забываю. Становится всех жалко, всё вызывает слёзы. Когда чувствую себя лучше, думаю об этом с улыбкой. В шестнадцать лет пыталась покончить с собой. Приняла огромную дозу лекарств, несколько дней лежала, как в коме, потом очнулась. Долго продолжалось странное состояние, в конце дня не могла вспомнить, что было в начале и середине. Родители не отправили в лечебницу из жалости. Потом ещё один раз приняла большую дозу лекарств, хотя и значительно меньшую по сравнению с первым разом. Несколько дней продолжался психоз, в большой степени на сексуальной почве. Бегала голая по двору, завернувшись в полотенце, — хотела сбежать из дому. В подростковом возрасте любила чуть что резать руки. В тринадцать лет перенесла психическую травму, связанную с первой любовью. В течение длительного времени жила в состоянии предельного эмоционального и душевного напряжения. Кто-то другой на моём месте, возможно, отделался бы легче, меня же это затронуло до глубины души. У меня сформировалась своеобразная паранойя на эту тему, я снова и снова её касаюсь, — продолжала Настя исповедоваться Михаилу Сергеевичу. Она говорила и говорила, но казалось, что ей совершенно нет дела до того, что она говорит, что она просто отбывает какую-то тягостную повинность, но старается это сделать максимально хорошо и подробно. На лице Михаила Сергеевича также не отражалось никакого сочувствия, и было непонятно, слушает ли он Настю или давно задумался о чём-то своём.
Насте казалось, что все на неё смотрят и думают про неё гадости, как будто она прокажённая, и нельзя никого касаться и ни на кого смотреть. Даже в помещения она заходила в чёрных очках и не снимала их почти никогда. Она чувствовала тревогу, страх, ненависть и презрение к себе. В чёрных очках она ходила и на работу – устным переводчиком. В то время как раз было несколько заказов от маминых знакомых. Надо было переводить для пары американцев из Чикаго, которые хотели усыновить русскую детдомовскую девочку. Настя была с ними в муниципалитете и в детском доме. Другой заказ был – переводить на бизнес-переговорах по перевозкам фундука. Встреча была в холле «Невского паласа», и всё бы хорошо, но Настя не знала, как по-английски будет фундук. Hazelnut, мать его.
Оля, тем временем, рассказывала Насте про свою работу в интим-салоне. Так, однажды она позвонила и сказала, что ей самой противно на себя смотреть и что она идёт из церкви. Настя сказала ей, что тогда, может быть, не стоит заниматься тем, чем она занимается. Дальше у девушек состоялся довольно резкий разговор. Оля сказала Насте, что не может этим не заниматься, сославшись на нищету и на то, что она не может забирать у матери последнее. – Ты лукавишь, — сказала Настя, — можно устроиться и на другую работу, хоть официанткой. Вскоре ситуация осложнилась тем, что Оля познакомилась на работе с парнем, клиентом, и влюбилась в него, но он был героиновым наркоманом, и теперь они вместе употребляли героин. Настя всё время уговаривала её бросить эту работу и не подсаживаться на наркотики. Оля описывала кайф под героином: «Тебе под ним нравится всё, что ты делаешь, понимаешь? То, как ты куришь, то, как выбрасываешь окурок…»
— Мне не хватает радости. Мне кажется, я просто не способна испытывать её в полной мере. Иногда периоды отсутствия радости были столь длительными, что я хотела обратиться к врачу, чтобы мне прописали специальное лекарство. По утрам я не хочу просыпаться ещё и потому, что мне не хочется жить. В детстве не могла играть с одноклассниками. Часто пользовалась репутацией «странненькой». Общение с людьми часто для меня весьма затруднительно, хотя и отсутствие настоящего, близкого общения – ещё затруднительней. Многие вещи, связанные с обществом и людьми, вызывают у меня ужас. Я плачу, когда на меня наорут в транспорте или в деканате. Мне бывает тяжело завязать разговор даже с тем, кто мне нужен. Если же у меня есть основания полагать, что какой-либо человек думает обо мне что-то не то, я совершенно не смогу с ним общаться. Я с чувством страха хожу в публичные места, некоторое чувство страха я испытываю, даже проверяя электронную почту. Иногда мне приходят в голову какие-то мысли, на которых меня заклинивает, и я не могу успокоиться, пока не осуществлю их. Но обыкновенно это либо какие-то пустяки, либо совсем странные вещи, и я никогда не знаю, что такого придёт мне в голову. Часто испытываю душевную боль, и сама провоцирую ситуации, чтобы её вызвать. И ещё у меня сильно расстраивается психика на сексуальной почве, — продолжала свой рассказ Настя. – Мелипрамин, — наконец тихо сказал Михаил Сергеевич, — давайте попробуем мелипрамин.
Ещё были вечеринки, так называемые свинг-вечеринки. Настя регулярно на них ходила. Но никакие это были не свинг-вечеринки, туда приходили и без пары, просто, чтобы потрахаться. Вечеринки, где просто занимались групповым сексом. Оплачиваешь членство и ходишь. А для девушки, если она пришла вместе с мужчиной, вообще бесплатно. Проводились эти вечеринки в саунах с вип-апартаментами. Мужчин там было больше, чем женщин, поэтому женщины были на расхват. А красивые женщины встречались и того реже, и их обычно коллективно трахали все мужики. Было много университетской публики, были бизнесмены. Никогда Настя не слышала столько предложений руки и сердца, как на этих вечеринках. Все эти мужики, которые приходили туда трахать женщин, на самом деле мечтали о любви, о жене, о своей единственной. Они были готовы влюбиться, они пытались ухаживать, взять телефон. Но Насте этого было не надо. Она-то в отличие от них знала, зачем пришла. Был там один депутат и доктор философии, главный ёбарь на всех вечеринках, который подарил Насте составленный им многотомник русских мыслителей, а потом долго трахал её на столе.
«The path of excess leads to the tower of wisdom». Это был гнозис; это была стихийная русская тантра. Настя слышала голос — из-под корней, из озера, из-под мха, голос стихии — и узнавала его как абсолютное, изначальное желание не быть; она словно проваливалась в обморок небытия, беспамятство, бред, когда ты выходишь за грань, чтобы принадлежать — не важно кому, и растворяешься в нём, в космической стихии. Там, внутри этой бесконечной ебли, была тёмная утроба-плерома, полная новорождённых звёзд, логово предвечной волчицы – вне пола, вне мира, над бездной. Там, вдали от реальности, Настя проваливалась в головокружение, забытье, где её касалось что-то несотворённое, не от мира сего. Это было саморазрушение и познание. Это был бесконечный надрыв, страдание и полное неприятие реальности. Это было исследование опасных территорий психики. Насте было всё равно, что она делает со своим телом. Она хотела достичь иной жизни, даже если для этого тело должно погибнуть. Это было бесконечное презрение к законам плотского царства ради того, чтобы обрести истинную свободу от мира.
Мелипрамин не помог. Настя от него начала тупо вырубаться, где бы она ни находилась. Один раз сползла по стенке в туалете философского факультета и отключилась. В другой раз поехала на студенческую вечеринку и там завалилась спать и проспала три дня, после чего все окончательно решили, что она наркоманка. Настя отменила мелипрамин и решила больше не ходить к Михаилу Сергеевичу. Вместо этого она пошла в бордель. То есть в тот самый интим-салон, где работала Оля. Настя решила отработать в интим-салоне ровно одну ночь. Было понятно, что для того, чтобы обрести глубокое и истинное видение, для того, чтобы сделать своё сердце живым, — бессмысленно трахаться с любимыми хорошими мальчиками. Нужно было отдаться таксисту, провести ночь в наручниках, отработать проституткой.
Салон был расположен в обычной большой квартире в доме на Староневском. В квартире находились администратор Ирина, мужчина-водитель для выездов и пять-шесть девушек. Настя запомнила Жасмин, Вику, Аманду – они показались простыми и немного вульгарными девушками из провинции. Имена были ненастоящие. Олю в салоне звали Софией, как Премудрость. Настю назвали Марией, как Магадалину. София и Мария сидели в борделе на огромной кровати и болтали точно так же, как за партой философского факультета. Когда приходил клиент, все девушки выходили к нему на «смотр» в нижнем белье. По этому поводу Настя надела своё самое красивое нижнее бельё: чёрно-белое кружевное. Но когда она вышла на «смотр» в этом красивом белье, она совсем не ощущала своё щупленькое тельце сексуальным, — оно казалось ей простым, жалким, словно попавшим сюда совсем из другой оперы. Оно должно было делать что-то другое: окунаться в Иордан в белой рубашке или кататься на велосипеде, загорать под солнцем или лежать на смертном одре, — но оно точно не должно было быть здесь. Первый клиент, какой-то невзрачный дяденька, посмотрел всех девушек, никого не выбрал и ушёл. Потом пришли два прыщавых подростка, и оба выбрали Олю-Софию. Оля не пошла с двумя, и они ушли.
В ту ночь любой мог выбрать Софию или Марию. В ту ночь любой мог познать их. И София говорила: Я послана Силой. И я пришла к тем, кто думает обо мне. И Мария говорила: Я первая и последняя. Я почитаемая и презираемая. Я блудница и святая. Я жена и дева. И София говорила: Я молчание, которое нельзя постичь, и мысль, которой вспомятований множество. Я знание и незнание. Я стыд и дерзость. И Мария говорила: Я бесстыдная, я скромная. Я презираемое и великое. Не будьте ко мне высокомерны, когда я брошена на землю! И София говорила: И не смотрите на меня, попранную в кучу навоза, и не уходите и не оставляйте меня, когда я брошена. И вы найдете меня в царствии. И не смотрите на меня, когда я брошена среди тех, кто презираем, и в местах скудных, и не глумитесь надо мной. И Мария говорила: В моей слабости не покидайте меня и не бойтесь моей силы. Но я та, кто во всяческих страхах, и жестокость в трепете. Я та, которая слаба, и я невредима в месте наслаждения. И София говорила: возьмите у меня знание из печали сердечной. И Мария говорила: идите к детству и не ненавидьте его. В ту ночь в том месте Мария и София, Настя и Оля, были брошены на землю и любой мог прикоснуться к ним и взять по своему желанию – либо на час, либо на всю ночь.
В середине ночи пришёл неопрятный сорокалетний чеченец. Настя засыпала и уже ничего не хотела, но, к сожалению, он выбрал её, и надо было идти до конца. Нельзя было жалеть себя, не для этого она сюда пришла. Он взял Настю на два часа, трахнул её один раз и быстро кончил. Дальше он хотел продолжения, хотел ебаться ещё и ещё, но у Насти никак не получалось сделать так, чтобы его ослабший после первого раза член вошёл в неё. Было больно, мерзко и ничего не получалось. Настя старалась, как могла, не показывать своего отвращения, заменить его на сострадание к этому незнакомому и тоже несчастному человеку. Ситуация усугублялась тем, что у Насти не было с собой искусственной смазки, и было понятно, что без неё с ним точно ничего не получится. В конечном итоге Настя позвала ему на второй час Вику, и администратор поделила вознаграждение между ними двумя.
Остаток ночи Настя провалялась в другой комнате на большой кровати, где спали все девушки-проститутки, и никак не могла заснуть. «Зачем я это сделала?» — думала она и не находила ответа. Это был поиск какого-то знания, какое-то запредельное исследование, и жуткое, невероятное одиночество и потерянность. Не было никого рядом, у кого можно было бы спросить о сексе и смерти, боли и отчаянии, депрессии, взрослении, ненависти к себе, об этом одиночестве и тоске. Впереди были иные тайны, которые только предстояло постичь или вспомнить: прощения и сострадания, нежности и хрупкости всего живого, ласки и простой радости, милосердия и принятия. Нужно было научиться прощать: простить тело, которое не было ни в чём виновато, простить плотскую любовь за то, что в ней есть семя зла. Простить себя – неизвестно за что — и перестать наказывать снова и снова. Рядом неслышно плакала София: ей было стыдно и грустно, что она привела сюда свою подругу.
Утром Настя ушла из интим-салона, было двадцать седьмое мая, день города. Настя договорилась встретиться с двумя другими университетскими подругами, Таней и Наташей, на Гостином дворе, но пришла раньше. Нужно было подождать, и Настя присела на ступени Гостинки. Мимо, по Невскому, шло праздничное шествие. Это был настоящий карнавал, народное гулянье, доносился смех, музыка, летали воздушные шарики, все были ярко, красочно одеты, кто-то шёл на ходулях, кто-то в маске. Эти яркие краски, пестрота, смех, музыка, общая всенародная радость словно оглушили Настю. Во всём этом было что-то чудесно плебейское, несущее весёлую относительность в вечном обновлении этого мира, его разрушении и возрождении. И все эти весёлые, счастливые люди вокруг тоже находились в этом становящемся мире, они тоже были незавершённы и тоже, умирая, рождались и обновлялись, словно ритуально осмеивая своей незамутнённой радостью некое древнейшее божество. В этом мире, в этом городе, в этот день на Невском проспекте не было господ и слуг, бедных и богатых, девственниц и проституток — только единый дух ничем не стесняемой жизни. Настя сидела на ступеньках и долго, с улыбкой, смотрела на карнавальное шествие. Она как-то вдруг попустилась. Ей стало легко, смешно, радостно, весело. В её сердце было знание, полное боли и любви, лёгкое, поющее знание. И она рассмеялась.