Выпуск №2

Автор: Елена Георгиевская

 
В начале 2018 года в издательстве «common place» вышел сборник литературной критики и публицистики «Авторицы и поэтки» под редакцией одной из сотрудниц сайта «Горький» Марии Нестеренко. Вскоре после выхода книги на портале «Лукошко российского глубокомыслия» появилась рецензия Ивана Смеха*, производящая довольно странное впечатление. Поневоле захотелось разобрать его как характерный пример менсплейнинга — попыток мужчины снисходительно объяснить женщине предмет, в котором она разбирается заведомо лучше. Иван Смех известен участием в молодёжной группе «Ленина Пакет», а не филологическими штудиями, но это его не останавливает.

Автору, по всей вероятности, сложно произнести слово «феминизм», и он заменяет его эвфемизмом «Женское движение» — именно так, в кавычках. Учитывая, что современный интерсекциональный и квир-феминизм охватывает не только людей с женской идентичностью, подобные ужимки сложно оценить. Сначала мне показалось, что речь идёт о конкретной феминистской группе под названием «Женское движение», но это было ошибкой.

Рецензент учит феминисток настоящему феминизму — он «проверил», насколько уважительно эмансипантки отнеслись к творческому наследию предшественниц, и разочаровался: «Достаточно посмотреть, сколько участницы этого движения издали трудов, основали тематических книжных серий, изучили и написали биографий женщин-авторов. В рамках «движения» этим стоило бы заняться в первую очередь! Максимальное внимание при этом необходимо уделить именно XIX веку как наименее очевидному пласту, тем более что к XX борьба женщин за свои права дала значительные результаты (появились общепризнанные писательницы: Елена Гуро, Зинаида Гиппиус, Ольга Форш, Анна Ахматова, Тэффи, Лидия Сейфуллина, Марина Цветаева) и разделять творчество по половому признаку стало бессмысленным».

Хочется спросить, представляет ли Иван, насколько мало ресурсов у феминисток в патриархальном государстве, где процветать может только женский викариат, то есть женщины, пропагандирующие мужские консервативные ценности (характерный пример — деятельность Елены Мизулиной и омбудсвумен Анны Кузнецовой, а в литературе — Олеси Николаевой). На какие средства мы должны издавать это наследие? Вопреки легендам, никакой Сорос нас не спонсирует. Что касается уже навязшего в зубах штампа о неразделении авторов по признаку паспортного пола — достаточно вспомнить, какой шум вызывали в СССР произведения с профеминистской оптикой, от повести Натальи Баранской «Неделя как неделя» до самиздатских повестей Е. Бурнашевой (Т. Федотовой)** и стихов Татьяны Мамоновой и Юлии Вознесенской. Выяснилось, что равноправия в СССР нет и близко, и женщины не так уж рады необходимости сочетать внедомную работу и быт, которым мужчины заниматься отказываются, а сценарий «Приди с работы, обслужи мужа, детей, приготовь еды на неделю и занимайся наукой/творчеством сколько угодно» — почему-то нежизнеспособен.

Рецензент пытается вспомнить, какие книги полузабытых писательниц издавались в постсоветскую эпоху: «Покопайтесь в памяти. Вспомнили что-нибудь? Мне вот попадался один сборник философских работ М.В. Безобразовой (1867–1914), роман Марии Крестовской «Ранние Грозы» (изданный в серии «Дыхание любви»), проза Анны Мар и Екатерины Бакуниной (изданные в серии «Сэкс пир»), сборник «Женская драматургия Серебряного века», да, пожалуй, и всё». Это, разумеется, не всё, и попытки свести изданные женские тексты к такому списку выдают недостаточную компетентность автора. Переиздавались и Вербицкая, и Нагродская, и даже малоизвестные писательницы-националистки — правда, в очень специфических сериях, а выложены их творения на сайтах вроде rus-sky.com. Далее Иван совершает совсем уж немыслимый логический пируэт: «…большого уважения к культурным артефактам, созданным предшественницами, выявить невозможно, и в издании женской прозы даже больше их были заинтересованы люди, пытающиеся заработать на «клубничке» (замечу, что тут речь идёт о прозе конца XIX – первой половины XX века, т.е. формально этот пласт выходит за рамки разбираемого периода)». Неужели так трудно понять, что у издателей эротической литературы объективно больше денег, чем у феминистского сообщества, следовательно, заинтересованность феминисток чем бы то ни было тут роли не играет. Учитывая, что даже в 2008 году, например, тема моей диссертации («Гендерные стереотипы в современной «женской» прозе») вызывала у далёких от феминизма людей непроизвольный хохот, можно сделать вывод, как «легко» приходилось феминисткам.

«Можно сказать, что советская традиция издания женской прозы скорее захирела, нежели обрела новую кровь в лице «Женского движения», — подытоживает автор, снова избегая неприятного слова «феминизм». Очень характерные для постсоветского человека с типично мужской социализацией попытки рассказать, что раньше феминизм был хороший, правильный, а теперь деградировал; при этом критик толком не знает историю и теорию феминизма, не понимает, в каких современные феминистки находятся условиях, не может наблюдать их среду изнутри. Добавлю, что советская традиция была намного сложнее, чем её безуспешно пытается представить Иван. Знаменитых феминисток вроде Коллонтай переиздавали, но что вы знаете о писательнице Марии Прокофьевне Георгиевской (1868 — 1919), похороненной на одном из исторических кладбищ Петербурга? Информации в архивах почти нет, а в поисковике вы найдёте разве что описание её могилы. Таких «авториц и поэток», слишком смелых для своего времени, сгинуло множество, и теперь их тексты почти невозможно найти. Разбирая непосредственно тексты сборника, Иван удивляется, почему в СССР не переиздавали Надежду Хвощинскую — а по той же причине. Вот женщину, писавшую под псевдонимом «Ал. Алтаев» и продвигавшую идеи эмансипации более осторожно, могли переиздавать.

«Подробного внимания именно женской критике XIX века не уделялось вообще никогда!» — восклицает рецензент, понятия не имея о посвящённых ей научных работах, которые публиковались в журнале «Гендерные исследования», выходившем при Харьковском центре гендерных исследований и доступном в России на русском языке. Мне повезло узнать о Зражевской, придумавшей слово «авторица», именно оттуда.

Ивана также смущает название книги: «Не совсем ясно, почему женскую критику писали «авторицы и поэтки». Простите, а кто же — поварихи и модистки? Автор(ица) — зонтичный термин, означающий также критикессу. Кроме того, рецензент выступает против феминитивов, снова удивляя своеобразной логикой: если раньше феминитивы были уместны, чтобы подчеркнуть способность женщин, группы, угнетённой юридически и экономически, заниматься литературным трудом, то теперь, когда женщины с филологическим образованием — на каждом шагу, к феминитивам обращаться не обязательно. Почему? Потому что рецензенту не хочется изменять языковую норму, иначе бы он не заключил слово «угнетающие» [языковые нормы] в кавычки. По его мнению, «совершенно не факт, что Зражевская поддержала бы этот нынешний подход, а в своё время она даже не могла помыслить о чём-то подобном». То есть создательница феминитивов не поддержала бы дальнейшее их, феминитивов, распространение — просто пчела против мёда.

Спорны и советы рецензента насчёт датировки: если написанные в 1830-е годы статьи были опубликованы в 1840-х, можно выбрасывать «30-е» без зазрения совести и указывать на обложке: «1840-1870 годы». Иван не понимает, насколько важно зафиксировать первое движение языкотворческой феминистской мысли; также интересно: если бы статью опубликовали после смерти Зражевской, в 1900 году, следовало бы указать под текстом 1900 год?

Оставим в стороне субъективные замечания рецензента о «безуменке» (так! Вместо «безуминки»), чувствующейся в раннем тексте Зражевской, и обратим внимание на его попытки сопоставить канон начала XIX века, допускающий пространные «лирические отступления» в критических статьях, и современный. «Перескакивать на вымышленные диалоги» — это не проявление ментальной болезни, а почти норма тогдашней критики и публицистики. Эту тенденцию, в частности, изучают на филологическом факультете и в профильных вузах (ИЖЛТ, Литературный институт) на курсе «История и теория русской критики».

Пара полезных замечаний в рецензии, впрочем, есть — про ошибки вёрстки и вот это: «…в примечании 9 на стр. 254 упоминается некий роман Шпильгагена «Новый Фараон» и утверждается, что там «довольно критично изображено немецкое общество 1870-х годов». Вся загвоздка в том, что статья, к которой даётся этот комментарий, была опубликована в 1870 году, и трудно представить, чтобы Шпильгаген писал о будущем. «Википедия» и вовсе говорит, что «Новый Фараон» был опубликован в 1889 году, так что путаница с датами становится совершенно неразрешимой. Этому могло бы помочь указание, по какому источнику печатается текст, но и его нет». Всё остальное можно, в принципе, не учитывать, включая жалобу на отсутствие сносок после имени каждого литературного героя и переводов расхожих французских фраз: всё-таки издание рассчитано на подготовленного читателя, а не школьника.

Если бы подобная рецензия была разовым примером филологического менсплейнинга, ещё куда ни шло, но это системная проблема: мужчины, даже не разобравшись в той сфере, где женщина занята профессионально, поучают и поучают с пафосным видом священника, взобравшегося на кафедру. Хочется посоветовать им поумерить пыл и для начала перечитать Розенталя, а то от их орфографии временами в глазах рябит.

 
_______________________
* Источник: http://lukrusglub.tumblr.com/post/172380792963/иван-смех-исследовательницы-и-составительницы
** О Екатерине Бурнашевой, в частности, см. Tra memoria e utopia: il samizdat come simbolo della cultura europea. Storia, confini, prospettive. http://www.maldura.unipd.it/samizdat/samizdat/russia/riviste/marija.htm