ОРБИТЫ ИВАНА ЖДАНОВА

Выпуск №14

Аналитическое эссе о стихотворении Ивана Жданова «Пустая телега уже позади…».

Этого автора читать без усилия не получится: «он как будто специально отгораживается от случайного читателя» [6]. Его поэзия вынуждает к напряжению ума, но сначала очаровывает красотой и обманчивой лёгкостью природных образов. Чтобы воспринять многогранность и приглашение в глубину метафоры, читателю нужно иметь определённые знания и опыт. Именно метафорическое взаимопроникновение множества явлений в стихотворении определило попытку подробного и разностороннего рассмотрения данного текста.

Поэт – мыслитель, эссеист Иван Фёдорович Жданов наиболее известен, как представитель «Метареализма», хотя впоследствии не считал себя принадлежащим какому-либо течению. Важным аспектом в восприятии его поэзии является фотография, которой автор профессионально занимается, по сей день. В данной работе представлено авторское исследование одного стихотворения, опубликованного в книге «Место земли», вышедшей в 1991 году [17]. Представлен последовательный анализ и интерпретация поэтического текста с последующим исследованием областей корреляции с основными формами визуального искусства. Также, текст рассматривается в литературно-историческом контексте с использованием собственных опубликованных размышлений и сетевого контента автора.

Пустая телега уже позади,
и сброшена сбруя с тебя, и в груди
остывшие угли надежды.
Ты вынут из бега, как тень, посреди
пустой лошадиной одежды.
Таким ты явился сюда, на простор
степей распростертых, и, словно в костер,
был брошен в веление бега.
Таким ты уходишь отсюда с тех пор,
как в ночь укатила телега.
А там, за телегой, к себе самому
буланое детство уходит во тьму,
где бродит табун вверх ногами
и плачет кобыла в метельном дыму,
к тебе прикасаясь губами.
Небесный табун шелестит, как вода,
с рассветом приблизятся горы, когда
трава в небесах заклубится
и тихо над миром повиснет звезда
со лба молодой кобылицы.

Начнем с последовательного рассмотрения. В первой строфе довольно прямое повествование с единственным образом остывших углей – надежда уже даже не теплится.

Далее возникает напряжение подозрения и смутного предчувствия:

2.
Ты вынут из бега, как тень, посреди
пустой лошадиной одежды.

Человеческий атрибут вдруг отдается животному, а бег обретает постоянную или длительную протяженность во времени, не зависимую от человека, что уже оборачивает читателя к аллегории на что-то вне бытовой повседневной конечности. При этом бег – метафора движения. Жизни? Времени? Бежит и жизнь и время.

На данном этапе стоит только оговориться, что тот, кого мы представляем конём, ни разу не назван. Некто близкий «посреди пустой лошадиной одежды», которого другой некто повествующий называет на «ты». Далее для обозначения предположительного коня мы будем в некоторых случаях использовать «Ты», как имя собственное. Именно ощущение, что есть два неизвестных с равной тайно-образующей семантикой, даёт предчувствие семантической трансформации внутри всего произведения. По первым двум строфам уже создаётся ощущение отсутствия автора. На его месте повествователь – коммуникативная ситуация нарратива [13, Барт]. Возникает самое загадочное и манящее для распознавания неслучайного читателя явление – некой силы, которой был вынут из бега Ты. Тем самым задаётся модус понимания всего произведения: читатель должен узнать в тексте то самое, почему он не случайный читатель, а адресат. Что именно — выяснится позже. Чтобы проанализировать тень, обратимся к другому стихотворению Жданова «Такую ночь не выбирают…»:

/…/И не осталось в мире света,
и небо меньше силуэта
дождя, прилипшего к ногам/…/
/…/ Мы только помним, мы не видим,
мы и святого не обидим.
Нас только тени здесь поймут.
В нас только прошлое осталось,/…/
/…/Мы умираем понемногу,
мы вышли не на ту дорогу,
не тех от мира ждем вестей.

Тень наделяется метафизической способностью понимать человека, находящегося в мире, где не осталось света, утратившего возможность видеть – умирающего человека. Тень принадлежит процессу умирания, смерти. Переходим к третьей строфе.

3.
Таким ты явился сюда, на простор
степей распростертых, и, словно в костер,
был брошен в веление бега.

Простор степей распростертых — в таком контексте вызывает ощущение присутствия силы, которая степи распростерла, мешая прилагательному быть прилагаемым только. Был брошен в веление бега, словно в костер – снова сила, которой был брошен Ты и бег, обладающий возможностью повелевать. Образ костра присутствует в текстах Жданова, как повторяющийся элемент авторского словаря. Вернемся к стихотворению о боге-сироте «Такую ночь не выбирают…», костёр присутствует как метафора смерти, сгорания, окончания тайного челенджа: Сквозь эту ночь в прорывах плача мы, больше ничего не знача, сойдём в костёр своих костей [17]. Как описывает поэзию метареалистов Е.И. Вежлян в своих лекциях по современной поэзии: « /…/ когда стихотворение становится актом перетворения, претворения мира, когда поэзия понимается как своеобразная магия/…/» [7]. Здесь уже что-то творится, перетворяется — таким ты явился сюда — куда сюда? Явился как – сам по себе?

4.
Таким ты уходишь отсюда с тех пор,
как в ночь укатила телега.

В четвертой строфе время, пространство и повествование закольцовываются. Третья и четвертая строфы являются как бы началом и концом того челенджа, который завершается костром в «Такую ночь не выбирают…» — смертью. В разбираемом тексте с костром сравнивается бег, в который изначально бросили Ты, метафора того, что кончилось, жизни-смерти. Каким «таким», Ты приходит сюда и уходит отсюда? Со сброшенной сбруей, вынутым из бега, оставленным кем-то/чем-то, кто/что сбросил/о сбрую, с остывшими углями надежды в груди, как тень посреди пустой лошадиной одежды, с пустой телегой позади. В данном тексте разбор с перефразированием нужен для убеждения в предполагаемой интенции.

Ты уходит в момент восприятия читателем ровно так же, как уходит с тех пор — описание явления с началом и бытийностью, не ведающей конца. По крайней мере, нам на конец процесса «ухождения» никак не намекается.

5.
А там, за телегой, к себе самому
буланое детство уходит во тьму,
где бродит табун вверх ногами
и плачет кобыла в метельном дыму,
к тебе прикасаясь губами.

В пятой строфе детство уходит к себе самому. Повествователь поворачивает время вспять (инверсия) и особым образом разворачивает пространство, снова замыкая его само на себе – отличительная черта поэзии Ивана Жданова. Возьмем стихотворение «Крещение»:

Душа идет на нет, и небо убывает,…

…. И где-то на земле до моего рожденья,
до крика моего в мое дыханье вник
послушный листопад, уже мое спасенье…

И одно из самых известных — «Памяти отца»:

И зеркало вспашут. И раннее детство
вернется к отцу, не заметив его,
по скошенным травам прямого наследства,
по жёлтому полю пути своего…[17]

Если снова рискнуть и прибегнуть к пересказу пятой строфы нашего стихотворения, получится вот что. За телегой, оставшейся позади, детство уходит во тьму, удаляется от зрения, в ночь, возвращается к себе самому (по дороге времени, в движении времени вспять, если попытаться распрямить семантическую линию, учитывая визуальный ряд условной реальности) – где бродит табун вверх ногами – зрение лежащего на руках матери младенца? Перевернутое зрение младенца? Зеркальное отражение мира потустороннего, перевернутого, как зеркало в «Памяти отца»? Предположения не конкурируют, выявляя визионерский характер поэзии. Кобыла – мать по-человечески плачет, наталкивая на восприятие губ, как человеческих, хотя у кобылы губы тоже есть. Этот маленький кусочек в отдельности мог бы претендовать на прямое высказывание, как в первой строфе телега еще имеет шанс остаться просто телегой. Кобыла плачет в метельном дыму – мгновенная отсылка к зиме, в которой преломляется всё предыдущее повествование. Все это происходит зимой, в метель, в холод. Далее:

6.
Небесный табун шелестит, как вода,
с рассветом приблизятся горы, когда
трава в небесах заклубится
и тихо над миром повиснет звезда
со лба молодой кобылицы.

Возьмем шелест табуна, как аллюзию к шелесту крыльев ангелов. Тогда небесный табун – ангелы. Вода – используется, в том числе, в религиозных христианских обрядах (таинствах) как вещество с метафизическими свойствами духовного очищения, исцеления, перерождения, возрождения к новой жизни. В обряде Крещения, младенца опускают в баптистерий с водой.*

Теперь посмотрим на все стихотворение в целом. Сначала разберем текст на уровне жизни и смерти коня. Визуальный ряд состоит из реальных предметов и природных явлений (в том числе души): пустая телега, сброшенная сбруя, душа коня и тело коня, кобылица мать, трава на небе. Рассказывается о земной жизни коня, смерти и переходе его души в мир иной небесный, где тоже есть табун. Без травы лошадь не мыслится и ее присутствие в небесах вполне оправдано в таком случае. Метафоричная звезда со лба молодой кобылицы может быть воспринята как особенность лошадиного окраса. Уход, растянутый во времени, может происходить в памяти человека, любившего коня. Следовательно, в данной интерпретации пространство, котором все происходит – душа человека. У Жданова есть пронзительное стихотворение о смерти коня «Гроза»:

Храпя, и радуясь, и воздух вороша,
душа коня, как искра, пролетела,
как будто в поисках утраченного тела
бросаясь молнией на выступ шалаша

Была гроза. И, сидя в шалаше,
мы видели: светясь и лиловея,
катился луг за шиворот по шее,
как конский глаз разъятый/…/

/…/Был воздух кровью и разбоем напоён,
душа коня лилась и моросила,
какая-то неведомая сила
тащила нас в отечество ворон/…/

/…/Глядело то чело, уставясь на меня,
и небо прошлого в его глазах дышало,
и форма каждого зрачка напоминала
кровавый силуэт убитого коня.

Его убили здесь когда-то. На лугу,
на мартовском снегу, разбрасывая ноги,
упал он в сумерках, в смятенье и тревоге,
на радость человеку и врагу/…/ [1, стихи]

В этом тексте много схожих образов и мощных эмоциональных волн, конь очеловечен «ногами». В «Грозе» гроза — это могучее природное явление, в которое облекается душа коня. Тема смерти раскрыта через убийство, указание прямое. Более глубокого уровня метафоры не просматривается, хотя метафоризм также эсхатологичен. В Грозе присутствует неведомая сила, которая тащила нас. Некие мы упоминаются неоднократно. Чело глядело, уставясь на меня. В Грозе есть автор и человек. В разбираемом же тексте нет никаких указаний на того или тех, кто повествует, а сила управляет всеми процессами – каким Ты приходит сюда и каким уходит отсюда. Самого слова «сила» в исследуемом стихотворении нет — только косвенные указания: сброшена, вынут, брошен. Даже телега – укатила. Человека нет.

Теперь вернемся к тексту стихотворения с точки зрения самого глубокого на наш взгляд уровня осмысления — аллегории на Евангельскую историю. Кульминация, ведущая на этот уровень, заключается в двух последних строках — и тихо над миром повиснет звезда со лба молодой кобылицы. Главный момент, определяющий неслучайность читателя – он должен распознать Вифлеемскую Звезду, иначе глубина не сможет открыться. Ты (конь) – Христос. Вслед за этим тут же идет узнавание Богородицы в образе молодой кобылицы и адресата отбрасывает в начало – ровно таким же образом, как устроен сам текст. Образ табуна и травы в поэтике Жданова встречается неоднократно. Вернемся к «Памяти отца» — по скошенным травам прямого наследства. Также обратимся к стихотворению «Контрапункт», опубликованному в той же книге «Место земли»: Табун с судьбой в обнимку несёт на гривах дымку [17]. Тут коррелируют и дымка, и табун, и лошадиная грива, и судьба как сила. Трава входит в общую метафору наследства, где типологически присутствуют отец и сын. Табун предстает метафорой надмирного метареалистического движения.

Попытаемся подробнее исследовать и неким образом доказать глубинный смысл, заключенный в тексте — мы имеем дело с Рождеством, Смертью и Воскресением Христа. Упомянем высказывание С. Козловой, которая видит поэтический образ архетипа «…в образе божественного младенца, вольно или невольно утаенного в переплетениях его (Жданова) метафорических ребусов» [6]. Прокрученное назад действо, начинается со смерти с Воскресения и заканчивается Вифлеемской Звездой. Звезда тихо повисла над миром, возвещая родившегося ночью младенца Христа. Дева Мария – Богородица известна нам, как молодая девушка лет четырнадцати. Сбруя воспринимается как бремя земной жизни Христа – страстей перед распятием. Пустая одежда метафорически отсылает к пустым нетронутым пеленам, которые нашли ученики в гробнице на месте тела Воскресшего Христа [19, Ин:20,5-7] Бег, веление бега, костёр – земные жизнь и смерть. Второе Лицо Троицы обретает природу смертного человека — брошен Богом Отцом в земную жизнь. С остывшими углями надежды в груди — в Евангелии описаны семь слов Христа на Кресте, в одном из которых есть выражение глубокого одиночества и оставленности: В девятом часу возопил Иисус громким голосом: Элои́! Элои́! ламма́ савахфани́? — что значит: Боже Мой! Боже Мой! для чего Ты Меня оставил? [19, Мк:15,34]. Смерть Христа вне времени: имеет начало и с тех пор непрерывно происходит. После рождения младенца, Иосифу было указание бежать в Египет — с рассветом приблизятся горы — Он встал, взял Младенца и Матерь Его ночью и пошел в Египет [19, Мф:2,14]. Метафора гор также может заключать в себе мир горний – небесный. В образе пустой телеги может быть представлено человеческое тело, которое уже покинуто душой и/или завершенный труд своего предназначения (Креста) – искупления человечества.*

Проявляется удивительный, подробно сконструированный, всеобъемлющий, но автономный мир одного поэтического текста. Мир замкнут сам в себе — время и пространство существуют внутри него по вечным законам прихода и возврата – смерти и рождения – начала и конца и снова начала — призван существовать в вечности и происходить вне зависимости от того, кто его написал и читает. Тем более – это закодированная Евангельская история, которой около двух тысяч лет. События (условно) относящиеся к Рождеству, происходят на нашей земле, в наше метельное зимнее Рождество. Возникает давний дискуссионный вопрос о способности к созданию такой идеальной структуры человеком без вмешательства высших сил. При объемной информационной составляющей, текст немногословен. В шести строфах рассказана жизнь, смерть и нечто, что над всем этим. Собрав мистические религиозные атрибуты вместе, можно заключить, что речь идет именно о Евангельской истории в преломлении Русской Православной Церкви.* Показательный пример мета-метафоры, которая не поддается выбору и утверждению значений. К этому мы еще вернемся.

Теперь кратко рассмотрим текст в современном ему литературно-поэтическом контексте. Возьмем отрывок из стихотворения товарища Жданова, метареалиста Алексея Парщикова «Темна причина, но прозрачна»:

Темна причина, но прозрачна
бутыль пустая и петля,
и, как на скатерти змея,
весть замкнута и однозначна/…/

/…/И ты лежал на берегу
воды и леса мимо.
И море шепчет: ни гу-гу.
И небо – обратимо. [21, Стеклянные башни]

Можно увидеть схожие предметно – метафорические конструкты. Оба поэта создают некие мирозданческие универсалии, которые можно сопоставить.

«И небо – обратимо» — «трава в небесах заклубится»;
«И ты лежал на берегу воды и леса мимо» — «и сброшена сбруя с тебя, и в груди остывшие угли надежды»;
«Темна причина, но прозрачна бутыль пустая и петля» — «Пустая телега уже позади, и сброшена сбруя с тебя»
«и, как на скатерти змея, весть замкнута и однозначна…» — «Таким ты явился сюда/…/ Таким ты уходишь отсюда»

А вот стихи Санкт-Петербургской представительницы «Метарелизма» (в том числе) того же времени Елены Шварц:

Душ замученных промчался темный ветер,
Черный лед блокады пронесли,
В нем, как мухи в янтаре, лежали дети,
Мед давали им — не ели, не могли.
Их к столу накрытому позвали,
Со стола у Господа у Бога
Ничего они не брали
И смотрели хоть без глаз, но строго [9].

Схожий христианский эсхатологический метафоризм, выраженный другим поэтическим языком в иной системе образов. В стихах Шварц обращает внимание прямое называние сакральных имен и присутствие заглавной буквы для обозначения сакральности: Со стола у Господа у Бога; По Морфеевой пустоши; Почему вы так уверены, что Господь вам все простит? О, не забудется Девица; — Конец Закону, все возможно; Бродила Дева по Заливу [9]. Это присутствует и в некоторых текстах самого Жданова: Опережая скорбь Христа; И глядит она туда, век не поднимая, – в отблеск Страшного суда, в отголосок рая [17]. В крайней строфе, ко всему, – суд Страшный, а рай с маленькой буквы (земной). В исследуемом же нами произведении нет ничего в прямое доказательство: ни имен, ни заглавных букв. Вместе с тем — постоянно присутствует ощущение точности высказывания. Тут можно привести слова Виктора Куллэ, считающего, что эти стихи обладают «внятной энергетикой» и «неотменимостью высказывания» [3].

Обратимся к истории и теории метареализма, которая зародилась в литературно-критическом пространстве того времени. В историю литературы Жданов вписан как участник манифеста, произнесенного 7 декабря 1986 года на вечере «Метареализм в поэзии и живописи», в Центральном выставочном зале на Кузнецком мосту. По определению Михаила Эпштейна, метареализм — это новая форма безусловности, открытая по ту сторону метафоры, не предшествующая ей, а вбирающая её переносный смысл/…/метафоризм играет со здешней реальностью, метареализм пытается всерьёз постигнуть иную/…/это реализм метафоры как метаморфозы, постижение реальности во всей широте её превращений/…/создаёт высокий и плотный словесный строй, ища пределов полнозначности, приобщения вещи к смыслу/…/ищет подлинных ценностей, поэтому он обращён к вечным темам или вечным прообразам современных тем, насыщен архетипами: любовь, смерть, слово, свет, земля, ветер, ночь. Материалом служит история, природа, высокая культура. Именно на примере стихов Жданова – «…Небо, помещенное в звезду, — ночь», — а потом Мандельштама – «Сестры — тяжесть и нежность, одинаковы наши приметы…» — Эпштейн вводит свое промежуточное понятие П, чтобы дать новое определение метаболы в рассуждения о метареализме: метабола — выведение в дискурс промежуточного понятия П, которое становится центральным, объединяет удаленные предметные области и создает непрерывный переход между ними [12]. Если взять последнюю строфу разбираемого стихотворения, мы можем увидеть П как небо. Оно является пространством/предметом, через которое происходят взаимосвязи.

Небесный табун шелестит, как вода,
с рассветом приблизятся горы, когда
трава в небесах заклубится
и тихо над миром повиснет звезда
со лба молодой кобылицы.

Далее, исследуем стихотворение в контексе взаимопроникновения с другими видами искусств. Следует вспомнить, что вечер, на котором был зачитан манифест назывался «Метареализм в поэзии и живописи». С самого начала направление включало в себя художников, объединенных с поэтами в общем восприятии искусства и практике. Благодаря визуальности мета-метафоры, поэзия «Метареализма» также обладает большим потенциалом к корреляции с кино и компьютерными технологиями. Возьмем временной отрезок в 20 лет (1974 – 1994гг). Метафора детства уходящего, возвращающегося к самому себе, наводит на мысли о композиции «Return to Innocence» англо-германского проекта «Enigma» с песнопениями тайваньских аборигенов, на которую в январе 1994 года был снят клип. Визуальное повествование в клипе начинается со смерти старика и кончается началом жизни младенца – со смерти к рождению [14, 15]. При том, используется прием обратного проигрывания – инверсии видео. Излюбленный приём Андрея Тарковского в том числе. Не имея современных средств кинопроизводства, с помощью приёма инверсии, он добивался атмосферы потустороннего мира — шелест листвы в кинофильме «Сталкер», снятом в 1979 году по повести братьев Стругацких «Пикник на обочине» [18, «Сталкер»].

Вспомним анимацию того времени. И кобыла, и возврат к началу жизни, и смутное присутствие младенца, пути, бега – реки, метельного дыма – тумана взывает к аллюзии на мультфильмы художника-режиссера Юрия Норштейна: «Ёжик в тумане» (1975 г.) и «Сказка сказок» (1979 г.). Помимо схожей системы образов, они сделаны на подобии полотен импрессионистов, с нечеткими размытыми контурами и общей туманностью, темнотой картинки [10,11].

Еще одна удивительная черта стихотворения Ивана Жданова – это фотография, стоп-кадр. Вторым значимым делом Ивана Федоровича является фотография. В данном стихотворении краеугольный камень этого эффекта – слово «вынут». Первые четыре строфы можно представить как портрет – взгляд смотрящего на тебя с фотографии (коня).

Фотограф-портретист способен поймать взгляд, выражающий целую гамму чувств и переживаний. Название первой книги автора – «Портрет». Еще одна книга, вышедшая в 1997 году, куда вошел разбираемый нами текст, называется «Фоторобот запретного мира», [4]. На авторской странице Жданова в Фейсбуке, на фото аватара красуется лошадиный глаз с необычного ракурса. Фото самого Ивана Фёдоровича, помещено на «обои» [20]. Лошадь на месте Жданова — Жданов на месте лошади. Вообще, Жданов — фотограф говорил о своих предпочтениях в восприятии окружающего мира, очень точно описывая заложенное в стихотворении Жданова – поэта: «мне нравится пейзаж, в котором человека нет, но предполагается, что он где-то здесь, рядом. Либо мир, как бы ненадолго оставленный человеком» [8]. Если продолжить эту мысль, то человека в его временное отсутствие заменяет конь, лошадь. Сила природного образа в поэтике также объясняется местом рождения поэта — Алтайский край, известный буйством природы и особым местом силы. Природа на Алтае будто имеет другую концентрацию, более насыщена.

Во второй половине текста появляется некое движение:

А там, за телегой, к себе самому
буланое детство уходит во тьму,
где бродит табун вверх ногами
и плачет кобыла в метельном дыму,
к тебе прикасаясь губами.
Небесный табун шелестит, как вода,
с рассветом приблизятся горы, когда
трава в небесах заклубится
и тихо над миром повиснет звезда
со лба молодой кобылицы.

Эта сюрреалистичная предыстория, могла бы быть изображена художником на картине (статично) или снята режиссером (в движении). Роспись по фотографии также обладает возможностями к визуализации данного текста.

В завершение исследования попробуем отчасти рассмотреть текст поэта Жданова в контексте мыслителя-эссеиста Жданова: «В начале пути вещи не равны друг другу, непохожи друг на друга; у каждой свое существование, своя данность. К концу пути они – из одной субстанции, да и внешне почти неразличимы, они – праздник подобия, а вместе – целое: небо, свод. Это – завершение пути, устремленного вверх. Но с этого мига и внизу, в начале, все начинает светиться родством – и небо переворачивается» [6, Пришел поэт и рассказал]. Вот почему трава в небесах заклубится. И приведем слова поэта о своем каноне: «…у меня не всегда ясно могут понять эллипсис, его логический ход, за ним не видят канона, а канон там обыкновенный/…/это невозможно без сильной художественной идеи, основанной, все-таки, на религиозном сознании или чем-то в этом роде. Вот что я называю обыкновенным каноном» [2]. А свобода существования представленного текста может быть выражена словами Марка Шатуновского: «Феномен Ивана Жданова в том, что когда-то в силу стратегических комбинаций природы в глухом алтайском закоулке родился мальчик с абсолютным поэтическим слухом/…/В разлом двух эпох/…/ им была увидена неподдельная вечность, в которой примиряются модернизм и реализм, авангардизм и консерватизм…» [1, Выращивание новой совести].

ЛИТЕРАТУРА И ИСТОЧНИКИ

сайт Ивана Жданова: http://www.ivanzhdanov.com/index.html
Диалог. Иосиф Гальперин, Иван Жданов «Возможность канона», опубликовано в журнале Арион, номер 2, 1996. https://magazines.gorky.media/arion/1996/2/vozmozhnost-kanona.html
Виктор Куллэ – Иван Жданов. Приглашение к пониманию. Портал о поэзии «Просодия»: http://prosodia.ru/?p=2792
Иван Жданов. Фоторобот запретного мира, СПб.: Пушкинский фонд, 1997.
Осип Мандельштам. «Выпрямительный вздох». Стихи, проза. Изд-во «Удмуртия», Ижевск, 1990.
Иван Жданов «В О З Д У Х И В Е Т Е Р сочинения и фотографии», Русский Гулливер, Москва, «НАУКА», 2005
Российская газета — Неделя — Алтай № 4754 от 18 сентября 2008г. https://rg.ru/2008/09/18/reg-altaj/jdanov.html
стихи Елены Шварц, сайт Современная русская поэзия: http://modernpoetry.ru/main/elena-shvarc-malenkie-poemy
мультипликационный фильм «Ёжик в тумане», Союзмультфильм, 1975. Сайт Культура.РФ: https://www.culture.ru/movies/643/yozhik-v-tumane
мультипликационный фильм «Сказка сказок», Союзмультфильм, 1979, YouTube: https://www.youtube.com/watch?v=vTowzpTwv4s
Михаил Эпштейн. Постмодерн в русской литературе. М.: Высшая школа, 2005, С. 163-195.
Барт Р. Эссе «Смерть Автора», Избранные работы: Семиотика. Поэтика. — М., 1994, с. 384-391.
сведения о композиции «Return to Innocence» англо-германского проекта «Enigma», Википедия: https://ru.wikipedia.org/wiki/Return_to_Innocence
клип на композицию «Return to Innocence» проекта «Enigma», 1994, YouTube: https://www.youtube.com/watch?v=Rk_sAHh9s08
Николай Александров. Оправдание серьезности. Иван Жданов — непонятный или непонятый? Журнал « Дружба Народов», № 12, 1997.
Вавилон. Современная русская литература. Иван Жданов. Место Земли. http://www.vavilon.ru/texts/prim/zhdanov1-1.html#7
Онлайн-кинотеатр «Мосфильма»: https://cinema.mosfilm.ru/
Евангелие от Марка: http://www.patriarchia.ru/bible/mk/5/; Евангелие от Матфея: http://www.patriarchia.ru/bible/mf/
авторская страница на Фейсбуке «Иван Жданов»: https://clck.ru/NuDJP
Алексей Парщиков. Выбранное, М.: ИЦ-Гарант, 1996.

_____________________________

* сведения, относящиеся к христианской догматике, истории и обрядовой части, даны на основании образования автора – Православный Свято-Тихоновский гуманитарный университет.