Выпуск №15
Автор: Сергей Данюшин
День производственника
Была у участника Каннского кинофестиваля Фёдора Грушечкина одна мечта: уничтожить к чёртовой матери все копии фильма-капустника «Алиса в Стране чудес, или День производственника», снятого им в 2007 году для Ужейского масложирового комбината. Чтобы даже крысиных хвостиков не осталось.
Нет, конечно, всегда можно сказать, мол, был молод, очень деньги нужны были. Но, сука, 200 долларов! Двести!
Иногда Фёдору даже снится, что ночью в его холостяцкую квартиру приходит Всадник Кровавого Режима. В руках у него красочно оформленная пластмассовая, мать её, коробочка с DVD:
От режиссера культовой инди-драмы «Пруст в пересказе Зощенко»
Обладателя mention spéciale жюри Каннского кинофестиваля
ФЁДОРА ГРУШЕЧКИНА
«Алиса в Стране чудес,
или День производственника»
«Феерический дебют. И за 200 долларов можно снять настоящий шедевр».
Семён Антонович Зверев,
Председатель совета директоров ОАО «Ужейский масложировой комбинат»
«Я сразу поняла: этот парень далеко пойдет».
Ираида Михайловна Штырь,
Главный бухгалтер ОАО «Ужейский масложировой комбинат»,
исполнительница роли Алисы
– Думаю вот, – задумчиво говорит Всадник Кровавого Режима, теребя в руках диск, – на телеканал «Культурка» отнести. Там как раз передачу о малобюджетном кино собираются запустить. «Мал золотник». Правда, отличное название? Или, не знаю, на YouTube выложить. Могу ещё на «Манифесту» пристроить. В раздел видеоарта. Там, правда, срок подачи заявок вышел уже. Но я хорошо попрошу. Не будь я Всадник Кровавого Режима.
– Чего ты хочешь? – пересохшими от ужаса губами шепчет режиссёр Грушечкин.
– Чтобы ты кино нормальное снял. Заметь, пока ещё можешь выбирать. Или эпопею «Освобождение 2.0», или артхаус об оппозиции «Разгром».
– А в чём прикол? Ну с «Разгромом», который про оппозицию.
– Ты же наверняка такое говнище снимешь, что всем всё в очередной раз станет ясно.
– Вот так вот сразу и говнище. Я в Каннах был вообще-то, – робко возражает режиссёр Грушечкин.
– Ну это ничего, – ласково утешает Всадник Кровавого Режима. – С кем не бывает. Один раз – не Алькатрас. Ты же и нормальные фильмы делал. Вот, скажем, «День производственника». Настоящее народное кино: и погрустить, и посмеяться. О людях рабочих специальностей, опять же. А в наши дни, сам знаешь, преступно редко творческая, прости господи, интеллигенция обращает свой замутненный кокаином взор в сторону прославления людей труда.
– А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а!!!
В этом месте режиссёр Грушечкин обычно просыпается и манерным голосом мученика говорит, обращаясь к кукле Геше, без которой (тут даже психотерапевт не помог) Фёдору не удается заснуть:
– …
А что он сказал – и тем более подумал – в ночь, например, с 24 на 25 сентября, мы так и не узнаем. Потому что формулировал режиссёр Грушечкин свою в общем-то бесхитростную мысль с использованием обсценной лексики, если не сказать матерной брани. А у нас так нынче не принято.
Вы только не сочтите это содержательным доносом. Сразу оговоримся: ламентации свои Грушечкин Фёдор Альбертович (1982 года рождения, несудимый, родился в городе Могилёвском Ужейской области, в настоящее время прописан и проживает в городе Москве) озвучивал исключительно как частное лицо. В полном к тому же одиночестве и где-то даже экзистенциальном отчаянии.
При Кубрике порядок был
Человек привык себя спрашивать: кто я? Учёный, американец, шофёр, еврей, иммигрант… А надо бы всё время себя спрашивать: уж не я ли котик?
Вот я, например, на завтра запланировал сладострастные мысли о школьницах думать. Не вот об этих ненастоящих, которые в красных клечатых юбочках и белых гольфах, а о нормальных живых школьницах. В туфлях с большими нелепыми каблуками и, может быть, даже с брекетами. Это они сейчас такие нимфы, что аж в штанах тесно, а когда доживут до моего возраста, станут бабищи, фу! Но это будет ещё е скоро. А к чему все эти измышления? А к тому. Ничто так не укрепляет семейные отношения, как легкое чувство вины, о причинах которого жена не знает. Сразу становишься такой котик, такой котик – ласков и похотлив. Так что всюду бог и всё в дом, всё в дом. Даже грязные мыслишки.
Но это будет завтра. А сегодня у меня последний день на работе, и я по этому проставляюсь коллегам. Коллег я чаще всего представляю голыми, связанными и в подвале, но сегодня тем не менее проставляюсь – так заведено. Так было, так есть и так будет всегда.
Уволиться я решил буквально позавчера. Заявление мне сразу подписали, даже не заставили две недели отрабатывать. Надо бы огорчиться, мол, вот какой я заменимый работник – никто даже уговаривать не пытался или хотя бы делать вид. А вместо этого как гора с плеч. Я тогда так осмелел, что без всякого зазрения совести оказался тем самым человеком, который взял из коробки последний кусок пиццы. Жую я, стало быть, эту пиццу и думаю: «А зачем я вообще себя сдерживаю? Почему я живу не своей жизнью? Почему не бегу за мечтой?» Вот прямо буквально в таких пошлых выражениях и думаю.
И пока порыв мой не охолонул, поступил, короче, на режиссера учиться, чтобы сразу в вечность. Началась учёба не очень оригинально: введение в профессию, история кино…
«При Кубрике порядок был», – сказал лектор, откашлявшись. Ну вот, думаю, и славно.
На Моховой
Все-таки редакция толстого литературного журнала «Нева» оказалась куда колоритнее редакции толстого же литературного журнала «Звезда». Из «Невы» я выходил с ощущением, что в дверях встречу страдающего похмельем и бытом Довлатова. А возле «Звезды» уже не удивился бы, увидев, как родители везут на санках закутанного в старушечий платок маленького Осю Бродского. А ведь XXI век на дворе. Лето.
В каждой редакции рукописи принимала интеллигентного вида женщина, очевидным образом помнящая Соснору многообещающим юным литератором, возможно, даже ещё с кудрями. Столы с зеленым сукном, дыроколы на антресолях, гроссбухи. И там, и там выдали по квитку c номером принятой рукописи, телефоном и именем редактора. Как сговорившись, сказали, позвонить через три месяца.
– А зачем звонить? Я так понимаю, если редакция сама на связалась, значит, не судьба. Как там бишь: «Рукопись не заинтересовала», – на всякий случай поинтересовался я у принявшего рукопись ответственного секретаря «Звезды». Хотя интуитивно догадывался, что услышу примерно то же самое, что час назад озвучила ее коллега из «Невы».
– Если вам никто не написал, это еще ничего не значит. Связываются совсем уж в исключительных случаях. Вы раньше не публиковались?
– На бумаге нет.
– А вам, кстати, сколько лет?
А я этот вопрос очень не люблю.
– Много. Я просто выгляжу хорошо.
– Понятно. А то у нас есть раздел для молодых дебютантов…
– Увы: в молодые дебютанты я при всем желании уже не гожусь.
– Жаль.
– Откуда вы знаете?
– Что?
– Что жаль. Может, совсем барахло и графомания?
Я кокетливо махнул рукой в сторону рукописи, которую пару минут назад водрузили на вершину изрядной стопки под табличкой «Проза/рассказы». В воздухе живописно заиграла пыль.
– На всякий случай уточняю: рукописи мы не рецензируем.
– Я в курсе.
– Это хорошо. Тогда звоните. Только не раньше сентября.
– Спасибо, позвоню. Всего доброго.
Я вышел на плавящуюся от жары Моховую.
* * *
Сука! Молодой, мать его, дебютант! Я почувствовал возбуждение. В центре города это было абсолютно ни к чему. Надо было срочно отвлечься. Я побрёл к рекламному щиту на тротуаре, чтобы покурить в его тени и заодно почитать объявления. Авось отпустит. Пока шёл, пытался вспомнить, как же эта конструкция правильно называется. Билборд? Нет, как-то по-другому. Ситилайт. Вроде бы. Ну да черт с ней. Или с ним? Я закурил.
«Прикладная магия. Групповые занятия и семинары». Многообещающе. Жаль, что проводят в каком-нибудь занюханном подвале или вообще на квартире. А, например, в Mariott хорошо бы смотрелось. Вирусологи. Демонологи. Кофе-брейк с кровавыми румяными ватрушками. Пресс-киты с древними заклятиями. Приветственные телеграммы участникам – без подписи отправителя… «Вика. Сауна, любовь, круглосуточно». Ну-ну.
Ох! В просвете между объявлениями были видны фрагмент рекламного баннера, ради которого конструкция, собственно говоря, и торчала на тротуаре. Где-то сверху кокетливо выглядывал густо подведенный синий глаз, а внизу – фрагмент груди под белой майкой. Через ткань угадывался упругий напряженный сосок. Только не это!
Я развернулся и медленно двинулся в сторону ларьков. От «Хорошей шаурмы» по жаре пахло особенно яростно – некоторые прохожие даже морщились. А меня возбуждает гниловатый запах. Особенно запах говна. Всегда мечтал кончить и обосраться одновременно. Но так, чтобы никого при этом не обидеть. Хорошо бы найти проститутку с атрофическим ринитом. Да только где её взять?
Из колонок несся бодрый драм-н-бейс. Да что ж ты будешь делать! Лучше бы Михаила Круга включили, честное слово. Меня реально штырит от хорошего техно: под него приятно теребить член. Не дрочить, а именно ритмичненько так подергивать, но не кончать. Неужели не отпустит?! Сука, всё сегодня против меня!
Я чувствовал, как мною окончательно овладевает возбужденное раздражение. Звуки происходящего на улице становятся всё глуше. Их медленно вытесняет монотонный звон, от которого слегка кружится голова. Постепенно этот состояние начинает казаться мне по-своему приятным.
А вот и она. На вид лет двадцать, не больше. Пухленькая, но в меру. Веснушки, майка без лифчика. И – даже отсюда видно – шикарные миниатюрные сосочки. Похоже, они у нее быстро твердеют. Если поласкать языком. Или приложить лед. Когда я касаюсь затвердевшего соска подушечками пальцев, я чувствую себя моложе. Гораздо моложе. Как там, бишь, эта карга старая в редакции говорила? Молодой дебитор?
Она спускается в метро. Это вселяет надежду: есть шанс, что поедет из центра куда-нибудь в сторону спальных районов. Открываю сумку, чтобы удостоверится. Хотя это, конечно, лишнее – как семь раз, выходя из дома, проверять, выключен ли утюг. Знаешь же, что не только из сети выдернул, но и в шкаф убрал.
Бритва, естественно, оказывается на своем месте.
* * *
Рассказы в итоге не напечатали ни в «Неве», ни в «Звезде». До поимки маньяка, которого оперативники между собой называли Сосок, оставалось ещё девять девушек и один заезжий гей из Красноярска.