Выпуск №17
Автор: Наталья Абалакова
Настоящий труд это – брюссельское кружево,
в нем главное – то, на чем держится узор:
воздух, проколы, прогулы
О. Мандельштам «Четвертая проза»
Написать о книге «Трифон и другие» Денниса Силка ( М:. всегоничего, 2021) в переводе с английского языка Гали-Даны Зингер и Некода Зингера означало «взять след», будучи вдохновленной необычной формой презентации этого текста – предисловием, написанным Некодом Зингером в столь необычном жанре – спиритического сеанса в одном акте.
«Ткань рассекалась (ножницами) на нужные куски». Ткацкий станок. Двойная экспозиция. Возможность перевода.
Переводчики обращаются к альтернативной форме родительного падежа от слова «утОк» — «уткА»: «Белые полотнища отступали прежде, чем поддаться проникновению уткА»
«Хлоп-хлоп станка звучало как конное путешествие».
Поминки? Бдение? Пробуждение? Пульс печатного станка?
Ткань поэтического языка, созвучная звукам работы ткацкого станка. (Воздух, проколы, прогулы»). Альтернативная форма родительного падежа.
Это – о письме Денниса Силка, в личности и творчестве которого пробудилось к жизни много авторов-персонажей; объективировались лица, личности, типы творчества и даже неодушевленные предметы. Он прибавил к имени великана Тифона, вышедшего из моря «ласкового и обильного» (коллективного бессознательного цивилизации) букву «р», и превратил его в ТрифОна, собственного литературного аватару, фокусника, кукольника, изобретателя, и даже слегка шарлатана (великого ученого), словом — автора-персонажа под названием «ТрифОн и другие».
Семиотическое Пробуждение. (Сплошные двойники). Следящий бинар – хамелеон (скромное животное) и геккон.
Скольжение по полям литературы постмодернизма, по его истокам запускает механизм текстового «вечного возвращения», змеи, кусающей свой хвост, созидаемый автором-химерой, а, возможно, и вообще без оного. Текст создает сам себя, в нем бликует время, сколь бы причудливым и зыбким не казалось его отражение.
Алхимические элементы — образы литературы создающейся на глазах читателя в open space все те же:
Река-гора-вода-воздух
Пропуск апострофа после имени Dennis Silks (как в свое время сделал Джеймс Джойс, назвав свой роман «Finnegans Wake», «Финнеганы пробуждаются»), и сам выбор такого же хода в этом тексте о Деннисе Силке, определяет ирландский след. Если удастся его «взять», то найдутся и дополнительные «подсказки» в виде прямых или скрытых цитат.
В семиотическом Пробуждении ТрифОна/ТрифОнов труд переводчиков играет особую роль.
Traduttore –traditore. Возможно, работа переводчика, сама двойственность этой деятельности, сродни свойствам хамелеона, (скромного животного), его способности одновременно соотноситься с внутренним голосом (текста) и сливаться с внешним фоном, становясь в пределе – невидимым. И, конечно, быть собственным внутренним цензором, о чем известно как любому пишущему, так и тому, кто его письмо переводит. Не стоит забывать и об аристотелевском видении сущности хамелеона-переводчика, этого призрачного «ведущего», всегда находящегося в особой зоне риска – страха собственных неконтролируемых Превращений.
Поток сознания. Река. Die Verwandlung. The Metamorphosis. Превращение. (Археология).
Добродетели Превращения: зубчатые колеса, человеческий глаз, скакалка, старый знакомый – хамелеон (в некоторых Превращениях – геккон).
Конструирование автоматического письма как Work in Progress, единовременно анализируя его и критикуя, используя стратегии самого письма.
В постмодернистской прозе перекликаются, совпадая, или противореча (что отсылает к литературному театру абсурда) отголоски древних мифологий. Переформатирование автоматического письма создает многоуровневый текст, с ямами, пустотами, зияниями, сдвигами и провалами. Эта река, вновь изобретенная автором –персонажем ТрифОном, включает в себя «все реки мира». Река, отнюдь не безопасная для судоходства (развлекающегося читателя-персонажа, cетевого серфера и date-дэнди).
И для «бунтарей и для конформистов» — это конструкция, «гигантского роста с чешуйчатой кожей» – родственна Грегору Замзе, заполнившего своим бронированным телом в определенный период все пространство мировой литературы. И уже трудно сказать, поток ли сознания изобрел своего героя, или сам герой изобрел этот поточный и пыточный Work in Progress
Als Gregor Samsa eines Morgens… from uneasy dreams awoke…
O, нет!
А теперь смотрите внимательно: на 27 странице перевода текста обнаруживается письмо от «одного из исследователей Леванта (Катберта Хольта), читавшего никогда не существовавшую книгу «Гиганта ТрифОна» в рукописи.
Обратимся к примечанию переводчиков: «Видимо, персонаж, целиком выдуманный автором». Там же:
«В те дни (1836) все были знакомы между собой…ДЖЕЙМС ФИНН никогда не упоминал о нем при мне, а, как известно, он собирал странную коллекцию (семиолингвистику)».
Вот вам и Джеймс Джойс и его Финнеганы.
Структурный коктейль, или хаос иудейский.
«Голова его касалось звезд, руки его простирались одна до заката солнца, другая до захода»
Основное свойство: способность «всплытия», словно из колодца Духов, «составов» ТрифОна; через одного персонажа просвечивает другой, не давая упустить из вида флер мифотворчества. В карнавализированном нарушении границ и установившихся академических представлений ТрифОн и его «другие» (от Акробата, Шута и прочих персонажей Больших Арканов карт Таро до пра-пращура эзотерических учений, Сета, египетского божества, связанного с культом смерти, разрушения и эсхатологических ожиданий.) могут общаться с воздухом, землей, водой, огнем или обращаться в праведника и проповедника из Тверии, кто «рыдая, предсказывает будущее», которому приданы черты Израэля Бааль Шем Това (Властелина Доброго Имени), основателя восточноевропейского хасидизма
«ТрифОн — грамматолог. Древняя история говорит о том, что в античные времена, действительно, существовал некий персонаж, Tryphon или Trypho, писатель, естествоиспытатель и поэт. И, возможно, этот «другой» как некий дух писательства, время от времени вселяется в автора, и он тасует как карты Таро иерусалимские улицы, а «скромное животное» интерпретирует эти занятия, однако, в сговоре с ним, не выдав последнюю тайну (творчества), которую никогда не следует рационализировать.
Рационалисты и сторонники единства противоположностей разрушают чары. Близнечность и двоичность – не одно и то же.
Графемы, текст как рисунок (опять ткацкий станок; «хлоп-хлоп»). Визуальное. Фотографии интерьера дома Силка. Границы. (Для чего они?) Монтаж-аттракцион образов.
Обращение к гравюрам:
Рассказывается, что из томов Иосефуса ХVII она (гравюра, на которой изображен «нечестивый египетский дух Сет, иначе называемый Тифон»), выскальзывает из книги. Когда же мистическим образом лист «возвращается» на место, выясняется, что к имени Тифон добавлена буква «р».
Так столь парадоксальным образом, разрешается одна из загадок Иерусалима.
И вспоминается сцена из фильма Амоса Гитая «Иерусалимский трамвай», в которой иностранец (англичанин) читает на французском языке описание Иерусалима из «Дневника путешественника» Г. Флобера, и, вступая в разговор с пассажирами, мужчиной и женщиной, восхищается красотой увиденного (через окно трамвая). Женщина же, перебивает его, рассказывая о правилах, нравах и обычаях, существующих в Армии Обороны. Иностранец продолжает восхищаться, но… несколько смущен. Разговор закончился вопросом женщины:
— Вам не нравится Армия Обороны?
Иностранец поспешно выходит на ближайшей остановке.
Этот эпизод смонтировался с известной историей о переброске черепа, который, к сожалению, отсутствовал на фотографиях, сделанных в доме Денниса Силка, в Абу-Торе Авигайль Шиммель, дочери Гарольда Шиммеля, одного из участников «спиритического сеанса» Предисловия (хотя в самой книге их нет). По легенде, или воспоминаниям очевидцев, одна комната (с черепом) была на израильской стороне, а другая – на иорданской. Однажды Силк перебросил надоевший ему предмет на иорданскую сторону.
Л.Д. Троцкий считал, что «границы существуют лишь для того, чтобы их нарушать».
И, если продолжать в духе «монтажа аттракционов», то вспоминается высказывание поэта Давида Авидана: «мы – политики семантики глобальной и космической. Мы — политики языка; потому что мы знаем, что язык – это политика, а политика — это язык». (Перевод Савелия Гринберга).
В Иерусалиме все связано со всем. И все знают всех.
Опять двоичность и близнечность. «Бракосочетание колес и ног». Исследователи неисследимого. Асфальтовое озеро – бессознательное цивилизации. Карл Юнг.
Молинью и Костиган.
Погибли оба. (Как хамелеон и геккон, оказались нечувствительны к жаре, но остро чувствовали страх. О чем предупреждал Аристотель) очевидно, оттого, что были прорабы, строители, а не поэты.
У поэтов – модель конструкции, у строителей инструменты (мастерок, циркуль и фартук). Но нужны все. «Городские стены выстроены из надежд».
Девять хрустальных шаров.
Проблема редактирования (любого текста)
О письменном источнике под названием «Судовой журнал Костигана» сказано:
«Записи были полны ловушек, намеренно измененной пунктуации, так, что требовалось убрать запятую или, заменив ее точкой, перенести придаточное предложение из конца одной фразы в начало следующей, чтобы распутать то, что автор, будто в насмешку, запутал».
Кажется, что под таким, столь подробно описанным действием, подразумевается создание некоего гипертекста, на что даже имеются прямые указания:
«Мертвые термины древних космогоний были втиснуты в новые смыслы, продраться сквозь которые можно было лишь овладев всей системой».
Сакральные числа. Духи Асфальтового Озера. Девять ночей из «Судового журнала» Костигана. (В стиле и ритме респонсов)
Первая ночь. Отправилась ли в изгнание Царица?
Вторая ночь. Что забыли в Соляном озере «прокаженные»? (poetеs maudits)
Третья ночь. Голоса: Двигайся быстрее!
Четвертая ночь. Я сделаю лодку из души твоей.
Пятая ночь. Я хочу быть его видением.
Шестая ночь. Знаешь ли ты (пути) тех, кто странствует?
Седьмая ночь. Чтобы проникнуть в сон (он) вычерчивает название мест.
Восьмая ночь. (Божество воров) похищает имена собственные. (Еще бы?)
Девятая ночь. Гипертекст создан: «Молинью больше не был хозяином (самому себе). Он надеялся (и ему это удалось) уснуть Костиганом, сплетясь с ним корнями, безмятежно и без горечи».
Создание любого текста (в том числе и гипер) не подразумевает ресентимент. Или это не текст, а что-то иное.
Канатоходец. Неопределенность и неопределяемость. – не-то, не – то! Хамелеон (интерпретатор) ускользает от любых определений. Превращение вещей. Трансмутация слов.
Лодка – стена – колесо.
«Чем я стану через день?»
Вади было погружено во мрак.
И ведь «нигде не сказано, что вы должны подражать вязкому ирландцу, который гребет в августе по высохшей реке».
Откуда взялись Генри Тристрам, Цимбелин и Самюэль Роджерс?
Госпожа, как творческий дух и вселенский архив памяти раскручивается по спирали. В каждом витке определяются задачи и создаются смыслы. «Все хотят вернуться вспять». К Великой Матери, Белой Богине, Die Alte Frau. К ней, вдохновительнице, целительнице, защитнице «поднимаются» (а на самом деле спускаются) по дублинской лестнице. «Мать говорила по-гэлльски». Эльза время от времени возносилась и летала над Иерусалимом.
Карнавальные персонажи – со всем ироничным вплоть до сарказма арсеналом поэтического шутовства, и ирландского смехового наваждения – «фальшивых нот, неудачных рулад, плоских шуток, и просто дуракавалянья». Через эту поверхность проступают более древние пласты ритуальных действий; вечное возвращение – разборка- сборка, на языке структурализма и пост – де-конструкция.
Превращение буквы Алеф. «Жрец занес свой нож». Взаимодействие с мальтийской мегалитической Госпожой может привести к непредсказуемым последствиям.
Kaxxa inferna. Архив культуры, готовый в любой момент взорваться фейерверком.
Колесница, merkava (карета) Монтефиоре. В текстовой культуре часто встречающийся образ, связанный со странствием, перемещением, сменой языковых регистров.
Сам Мозес Монтефиоре сопровождается неким доктором Лёве, и в данном случае поверим Силку и переводчикам, что он – английский ориенталист, однако выходец из Восточной Европы, родины хасидизма и каббалистических интерпретаций восточных учений о переселении душ, и, наконец, почти однофамилец пражского раввина Лёва, придумавшего, а точнее переизобретшего искусственного человека, великана Голема. Его раввин приводил к послушанию при помощи компьютерной программы, в быту «операционки», которую он загружал в его сознание… Чем дело кончилось – общеизвестно. Возвращаемся к Сету, разрушителю текстов и нарушителю границ, программируемому Телу, способного уничтожить собственного создателя – стереть и заново создать собственный текст, придав ему, таким образом – обратимость.
«Колеса его кареты спрягали на иврите». (А на чем же еще?)
«Джудит, жена Монтефиоре (однажды) вышла через окно из Колесницы (тюрьмы языка). «Неуловимая (для турок) Луна». Скажем деликатно «для непосвященных»…
Разве можно себе представить Иерусалим без Луны? «Этой нарождающейся Матрониты». (Во всех ее проявлениях и склонениях).
В иногда совпадающих по датам иудейских и мусульманских праздниках идешь себе по дороге (Бар Лев в Восточном Иерусалиме – с одной стороны суры Корана с ближайшего минарета из «вади, которое было погружено во мрак». C другой – нигуны (кто-то включил плейер). И над всем этим – Луна.
(В тот день она всходила девять раз).
«Она плывет над Иерусалимом, но ее можно услышать. Предвестие Солнца, которое сошло в синтаксис десяти тысяч его (Монтефиоре) писем».
Бесплатная столовая. Что чувствует посетитель бесплатной столовой? Нехватку дистанции, даже если ему далось выжить в многочисленных лингвистических передрягах, слухах, кривотолках и околичностях. Там (внутри) столь же некомфортно, как «в такую жару разглагольствовать об арамейском языке».
Но выход есть: «и геккон с Матронитой зацокали друг другу языками».
Контрапункт. Пульс печатного станка. Колодец душ.
Нынче у пишущего – клавиатура.
Чуть раньше была – печатная машинка.
А еще ранее — «скрипело перо».
В Иерусалиме кавасы ритмично стучали посохами по мощеным улицам.
«Кобылицы с женскими головами сбивали башни», сообразуясь с ритмом печатного станка иерусалимского книгоиздателя Ниссана Бака.
Картину вселенского ритма (письма) дополняло «прерывистое дыхание Луны, встраиваясь в бормотание молитв подлинного молитвенного ритма».
Печатный и ткацкий станки были подлинными героями прерывистого письма и в экстемуме – низвержение, катабазис в Колодец душ
«Колеса» (же) (17) гневно заболтали на иврите». (Заспрягали…)
Вещи существуют в языке.
– Ты в своих колесах – сказала карета
– Ты – в моей крови, ответил Монтефиоре.
Русская рулетка в духе Николая Семеновича Лескова. Святой монах. Грехопадение. Юбка (незавершенная поэма А.С. Пушкина)
В примечании переводчиков сообщается, что эта, совершенно Бодрияровская история литературного соблазна, (самого страшного из всех видов соблазна) целиком и полностью выдумана Силком.
Однако от этого она не становится менее назидательной.
Вкратце: в пространстве текста «ТрифОн и другие» встречаются служитель Православной Церкви и эфиопская принцесса с экзотически звучащим для русского слуха именем Озоро Эстер (все той же Die Alte Frau, Белой Богини Элевзинских мистерий, Изидой, Матронитой и даже вполне реальной поэтессой Эльзой Ласкер-Шюлер), возникающими в тексте и в Иерусалиме в самых неожиданных местах и ситуациях.
Кто из современников Силка может о нем еще рассказать? На каком языке говорил с ним Дан Цалка? (на языке Одена), или Леа Гольдберг, Иона Волах и Иегуда Амихай?
Что о нем думал Иван Швебель, создавший серию офортов, вдохновленный знакомством с творчеством Силка.
Место его прозы (а хочется все время сказать «поэтики») существует на стыке идеального и личного (Левин), а место дома, в Абу-Торе – до сих пор «фонит».
Дан Цалка говорил о том, что Деннис Силк собирался написать новую «Одиссею». Но, кажется, что он не только собирался, но и написал.
Мне же «ТрифОн и другие» видится фильмом, который невозможно снять.
Forgive me, I am not quite myself today.