Выпуск №21

Автор: Алёна Тимофеева

Kissing a Fool — George Michael

— Потом рассказ об этом напишешь. Или даже роман. Назови меня там как-нибудь красиво.

Она бросает взгляд на бейдж подошедшего официанта.

— Будешь Анатолием?

Он улыбается, глядя на названного тезку — пухлого парня в форме. Губы исчезают в кружке, и остаются только глаза. Большие и грустные, как у потерявшегося ребенка.

— Не смейся, красивое имя. И напишу, только если пообещаешь не читать.

— Не обещаю, ты знаешь, — он замолкает, проходит салфеткой по губам. — У меня билет на конец месяца. Надолго в этот раз.

Она знающе кивает. С ним не бывает коротко. Когда они познакомились пять лет назад, всё само собой получилось — уж очень на нём тогда была красивая рубашка. Конечно, рубашка была предлогом, потому что она всё для себя поняла, едва переступив порог. В скопище молодых парней увидела его змеиный взгляд и потерялась. Но все-таки роман — это слишком. И тогда, в зале, она тоже об этом подумала. Поэтому был год взглядов украдкой, потом случайный разговор, за которым ещё два года нежнейшей дружбы. Ведь как иначе — Макаревич тридцать лет назад уже спел, как двое шагнули из окна. А между ними как раз эти самые почти тридцать лет.

Они договаривались, что так будет всегда. Он нервно барабанил пальцами по колену. Она отсчитывала про себя ритм и думала, почему он не носит кольцо. Он говорил, что больше всего боится сделать неверный шаг и её потерять. Она кивала, хотя иногда хотелось выплеснуть содержимое бокала ему в лицо. Закричала всего один раз, на четвертый год. Потом сидела на окровавленной простыни и смотрела, как его пальцы нежно гуляют по её голым бёдрам. Боль, начинавшаяся внизу живота, поднималась выше и к солнечному сплетению превращалась в тягучую карамель. Так у них было всё время — сначала больно, потом до нестерпения сладко.

Они могли говорить сутками. Слушать одну и ту же музыку, неважно — на разных континентах или в соседних креслах. Старомодно писать бесконечные электронные письма, когда надоедала переписка на бегу. Её знобило под одеялом от внезапной простуды, а от него вдруг приходило: «Всё хорошо? Тревожусь за тебя». Он всегда боялся сказать лишнего, но в красках описывал сны с её участием.

С ним ей всегда было легко. Смеяться, молчать, целоваться на виду у всего ресторана, доводя до исступления официантов. Даже расходиться. По разным причинам, но всегда без истерик, с разговорами. Она долго обмывала всё в голове, потом проговаривала вслух дважды — самой себе и ему. Приходила домой, стекала по стенке и неделю, с перерывами на работу, ревела взахлеб. Не обрывала контакты, затаивалась сама и давала время помолчать ему.

Вокруг вдруг появлялись другие мужчины, пусть не всегда свободные, зато красивые и галантные. Кого-то после первого же свидания — заблокировать и забыть, а с кем-то можно приятно провести время. Ходить в кино, ужинать, дразнить резинкой кружевных чулок в разрезе платья. Потом, скрестив ноги на краю кровати, смотреть пустыми глазами в стену; или по привычке в телефон, проваливаясь в мурчащее в салоне такси радио. Эти мужчины вскоре сами всё понимали и исчезали, оставляя размытые воспоминания.

Он никогда не пытался её возвращать. Не приезжал с цветами и слезами, не караулил возле дома и университета, не звонил. Только спустя несколько месяцев случайно встречался на улице и предлагал подвезти. Она садилась, примечая знакомый до тошноты брелок на зеркале заднего вида. Шутила, легонько хлопала его по ноге в ответ на очередной подкол. На прощанье невесомо целовала в щёку. Будто не было этих очередных почти полугода. Будто ничего вообще не было.

И всё начиналось заново. Долго тлело нерешительными касаниями, разговорами вполголоса, а потом вспыхивало. Горело несколько недель и снова мучительно затухало.

Она знала, что он никогда не уйдёт. Что она так и будет болтаться между небом и землёй, ждать чуда и верить каждому слову. А даже если и уйдёт, осядет с ней в крошечной съемной квартире с двумя комплектами постельного белья, она сойдёт с ума. Сначала от эйфории, потом от терзаний. Не сразу, через пару лет. Ведь уйти будет совестно, а оставаться — невыносимо. Ей захочется детей, ведь с его сыном отношения так и не сложатся. За ней будут ухаживать мужчины куда моложе, богаче и перспективнее. Она будет кружить им головы и отказывать, пока…

— Давай оставим всё как есть, хорошо?

Ей даже нравится, когда спрашивают — жених-то у тебя есть? Само слово нравится — жених. Такое оно душистое, гладковыбритое и нежное. А ещё ей нравится, что жениха нет, но чуть иначе поставить вопрос никому в голову не приходит.

«Не будет у тебя никакого жениха, пока ты этого своего не бросишь», — брезгливо кривит губы подруга. Она этого не видит, угадывает по интонации. Свой — тоже хорошее слово. Только как же с ним быть, когда он и так не твой?

Ей всегда хватало того, что он просто рядом. Что можно закрыть глаза и раствориться в тихом журчании его голоса. До тех пор, пока он не вспомнит недавнюю поездку и по привычке не скажет «мы». Голос его на мгновение станет тише — так ей кажется — и она распахнет глаза. От кома в груди не поможет даже остывший чай. Потом она в очередной раз выпорхнет из машины, протягивая по подъезду шлейф его одеколона. Закроет за собой дверь, сядет в прихожей, закроет глаза руками и будет дышать остатками его запаха, пока не станет дурно.

Сейчас он сидит напротив, родной до каждой сединки в щетине. Сильнее его взгляда в этот момент в мире нет ничего. От него никуда не деться: сначала исчезнет, потом появится, но сейчас невыносимо. Хоть кожу с самой себя сорвать — только не смотри так, не смотри! Она слишком долго боялась, что он пропадёт. Потеряет интерес, обидится, просто исчезнет. Он мягко вплетает её пальцы в свои. Сейчас попросит счёт — как всегда перед отъездом в свою обычную жизнь. Где она — мечта, муза, что угодно, только не живой человек. И лучше бы он исчез тогда.

— Жизнь ведь такая глупая штука. Мы разбежимся сейчас, ты выйдешь замуж, родишь ребенка, а потом как назло обязательно меня встретишь — и что? Я очень хочу всегда быть твоим близким другом, если не могу дать большего.

Сколько раз он уже уезжал на полгода, надолго — насовсем, а ей хватало одного краткого замечания в спонтанном видеосозвоне, что на нём лица нет. Спустя пару недель, сонный от разницы в часовых поясах, он целовал её запястья и шептал, что иначе не может. Что приедет просить благословения у её родителей. Что дома его поймут. И снова уезжал — не за пять тысяч километров, а всего за пять. Но от этого почему-то становилось только тяжелее.

Он подаёт ей пальто, наблюдает, как она одевается. Прямо как тогда, в зеленых стенах отеля впервые, разве что волосы у неё стали с тех пор короче, а глаза грустнее. Целует в щёку, замирает в уголке губ — тоже слово впервые. Она позволяет его языку скользнуть между губ. Наслаждается, как он пересчитывает зубы и касается кончиком её собственного. Медленно отвечает — будто передаёт слова, которые не может сказать вслух. Что в этот раз она уйдёт окончательно. На ближайшие полгода — точно.