ЧЕТЫРНАДЦАТЫЙ ОДУВАН[ь]ЧИК

Выпуск №21

***
…11, 12, 13.
это вам не раз, два, три,
но на венок не хватит.

хорошо, что я не пошла лесом.
и полем я тоже не пошла.
мама всегда говорила про спасение,
а папа молчал про свободу.
у нас был старый мотоцикл «Урал» —
как в фильмах про войну,
только без люльки.
мы ездили на нем с дачи домой —
папа впереди за кривым рулем,
а мама позади на волнистом «стуле» —
я крепко обнимала папу,
мама прижимала меня к себе.
наверное, это и было счастье,
хотя полукруглая разделительная ручка
больно впивалась.
было темно.
но я смотрела и смотрела на этот свет —
желтый, конусом,
по наезженной уплывающей земле
между раем и раем.

меня два дня как нет.
я — четырнадцатый одуван[ь]чик.
но на венок все равно не хватает.

***
1.
есть у меня чужой любимый ребенок во дворе.
девочка.
каждый день в 7.35
она выходит в одинокий тихий двор
и качается на качеле.
8 минут.
лодочка вверх — лодочка вниз — лодочка вверх.
лодочка та маленькая, как и девочка.
лодочка беззвучна и девочка молчит.
но я слышу ее плач. я слышу её крик.
и вот так уже много лет.
она уже и выросла.
но все равно плачет и кричит.
каждое утро.
лодочка. девочка. я.
и кто-то четвертый.

2.
так и делаются стихи —
из гробов, грибов и снежинок.

везде — стихи,
везде — гробы.

и дырки от глаз там,
где все это было —

это мои немые ночи
перемалываются.

а оса в небесах
повисла снежинкой над полем.

этой весной я не пойду,
я не пойду за сморчками.
мама.

3.
а может быть всё не так?
и те 8 минут (в лодочке) —
это 8 минут (строк)
свободы и утешения?

***
«не умирай, не умирай, лети, играй»
какие вы милые люди
как смешно тянете наверх
свои руки усталые
каждому по мандаринке каждому
по марту положи в портфель
да по апрелю
и чтобы яблоня-конь под окном
чтоб за оврагом поле
а в поле небо
а в небе я
а если уж так не случилось
с первого розового раза —
вернись
сядь на место
и мы снова споем тебе хором
«не умирай, не умирай, лети, давай»
…
стукнула стамеска
взвизгнула машинка
защемило сердце
больше ничего
на мосту солдатик
на траве солдатик
катится суббота
я хочу салат

***
когда я так смеюсь —
я исчезаю вся, совсем.
ничем я долетаю
до ванкуверских детей
десятой, стодвадцатой,
предпоследней —
я становлюсь той девочкой,
ласкающей свинью
у светофора в полдень
в четверг, зимой.
или самой заласканной свиньей,
ее непереваренным зерном,
нулем.
когда я так смеюсь —
я заглушаю вой.

я так смеюсь?
я засмеюсь.

***
мне снились цыганские дети
и синяя лошадь.
нет-нет — не индиго, не пьяная,
а синяя, будто с мороза,
с морозной глубокой реки.
и лошадь была в ней
не лошадью,
а белою рыбой —
огромной свободной
смеющейся
рыбиной-рыбой.
и грязные пяточки мальчиков
и черные локоны девочек
скользили по брюху блестящему
звенящего белого мира.

***
птица-синица
подвешенный медведь

накрыть тебя
или накрыться
землицей-небылицей

печень — твоя
печеные яблочки — мои

а дальний угол
загажен
словами-сливами

пионы-пионеры умерли
остались только эти двое

сладкий малыш, психопатка
овсянка на сливочном масле,
салфетка
тиковый стол и тиковый стул

Лида и Саша солЮт огурчики.

***
Дéбора говорит,
что не надо уже трагедий,
хватит.
в моде — гётевская радость.
хорошо, Дéбора, хорошо.
я решительно и радостно иду
по Авиационному переулку —
в метрах ста впереди меня
темный силуэт,
позади — никого.
и вот, допустим,
я сейчас внезапно умираю.
просто — бац и упала —
вот здесь, на этом белом
притоптанном снегу
(на самом деле —
на черном льду, но это неважно).
почти полночь —
и, может быть,
никто уже больше не пройдет,
или пройдет, но все равно пройдет.
и я тут к утру возьмусь,
превращусь в скульптуру.
поднимут меня,
а я — скульптура —
забытый шедевр Родена,
Камиллы Клодель,
Микеланджело, Бранкузи,
Эрнста Неизвестного…
кого еще ты помнишь?
(об этом надо подумать —
это важно).
но как хорошо и радостно,
что сейчас не лето,
а то бы мухи, грязь
и никакой точной формы,
никакого искусства.
значит, для абсолютного счастья
важен навык красивого художественного падения.
вот! теперь у меня есть дело!
как это хорошо и радостно,
Дéбора.