Выпуск №21

Автор: Андрей Резцов

 

Предлагаемые здесь и сейчас Байки имеют самое прямое отношение к Байкам – Мотоциклам. Колеся по необъятным просторам нашей Родины и по не нашим дорогам тоже, останавливаясь в придорожных харчевнях, я слушал и запоминал истории, рассказанные водителями — дальнобойщиками официанткам и поварихам. Вот и привожу эти Байки здесь, заменив лишь профессиональную шофёрскую лексику на более цивильные слова и фразы.

 
 
Кормить облака

Кормить облака специальным Вискасом для них, – такое времяпровождение я люблю.
И гублю себя, таская мешочки Облачного Вискаса из супермаркета в небо.
Иногда налетает штормовой ветер, требует покормить и его Облачным Вискасом.
Я крепко сжимаю мешочек, машу ветру в ответ, дескать, Дуй отсюда!
Часто в небе попадаются птицы. Они бросаются на корм для облаков, пытаясь проклюнуть мешочки.
Я кричу им «Шууууууууу!» Я корчу страшные рожи, словно у меня в кармане лежит заряженный картечью дробовик.
Порой на моём пути стоят самолёты. Конечно, они летят, но наши скорости близки, а курсы параллельны.
Самолёты требуют покормить их Вискасом, зная, однако, что параллельные курсы никогда не должны пересекаться.
Я показываю пилоту требуемое ему направление. Он плачет (это видно сквозь стёкла кабины), но соглашается.
Женщины-пилоты не плачут, они всё выплакали в своей предыдущей жизни на земле.
Шальной, залетевший к нам на средние высоты по ошибке, спутник-шпион «Карамба-13-31-бис» требует его покормить Облачным Вискасом.
Я спокойно разворачиваю свой торс, затем – правое бедро, разгибаю ногу и… запинываю «Карамбу-13-31-бис» на его орбиту 13-31-бис.
Юные облака едят Вискас из моих рук, растут и мужают. Девочки-облака не мужают, а обретают женственность.
Они постепенно нависают над Родиной моей и проливаются долгожданным дождём.
Будет много кукурузы и моркови на наших полях.
Я возвращаюсь.
Я доволен.
У супермаркета меня ждут полицейские. Им кто-то сказал, что я таскаю мешочки Облачного Вискаса из супермаркета в небо, но не оплачиваю эти покупки.

 
Суши крылья!

Я шёл вдоль реки
Шагал бодро, не хулиганил, бумажки не разбрасывал
И вдруг услышал команду
«Руки вверх!»
Даже скорее
«Руки вверЬхЬ!»
Я остановился и поднял руки вверх
Словно я – Гагарин из памятника покорителям космоса
Снова раздалось
«Суши вёсла!»
Я выставил вперёд и вверх вёсла, что всегда с собой ношу
Хотя у меня и морская болезнь
Укачивает
Но вёсла всегда ношу с собой
Теперь уж чётко было слушно
«Суши крылья!»
Это я от неожиданности не понял
Думал руки
Думал вёсла
А это были крылья
Крыльев у меня с собой не был
Поэтому я пошёл дальше
Вытянул вперёд и вверх
Руки с вёслами в них
Даже скорее
Выставив их вперёдЬ и вверЬхЬ
Но это геометрия

 
На острове, где маяк

На этом острове, где маяк,
Зима длится весь год.
И лишь один день там лето,
Когда метеорологи раздеваются почти догола.
Они снимают тёплые-тёплые многослойные
Куртки с капюшонами,
К которым приросли,
В которые вжились, за зиму.
Капюшоны обычно стягиваются спереди
Крепкими ремешками,
Оставляя лишь узкий хобот,
Через который метеорологи дышат,
Смотрят, говорят,
Принимают еду,
Снимают стресс,
Куртки не снимая.
И тут вдруг этот один единственный день лета!
Куртки прочь! Унты прочь!
Меховые штаны,
Доходящие до подмышек, тоже прочь!
Два из трёх свитеров,
Надетых друг на друга – Прочь!
К Начальнику Станции на этот день прилетает жена,
Вся такая важная,
Словно никто и не знает,
Зачем она прилетает.
А просто ей полагается один в год
Полёт на вертолёте на остров и обратно,
Грех не воспользоваться.
Жена Начальника Станции бросает всё
В тех тёплых краях, где она живёт,
И прилетает на один день на остров.
Повар готовит к этому событию особый банкет.
Тушёнку в этот день не едят ножами
Прямо из банок, раскромсав их опытной рукой.
Тушёнку забрасывают
В огромную кастрюлю с макаронами,
Что посерели и слиплись
Ещё на фабрике тридцать лет назад, в годы СССР.
Стратегический запас – эти макароны.
На случай войны
С Наполеоном.
Чеснок и лук едят и в этот день –
Правила борьбы с авитаминозом никто не отменял.
На следующий день жена Начальника Станции
Улетает, увозя мешок вяленой перебежатины,
Дюжину солёных рыбищ и тёплые воспоминания.
Улетает рожать ребёночка мужу.
Вот она какая – полярная островная любовь.

 
Иллимюлли

Иллимюлли – этот небольшой городок в Финляндии дал миру
Иллюминаторы и фамилию Мюллер
Фамилию Мюллер сразу же подарили немцам (тогда – германцам)
Уж очень они просили!
А иллюминаторы долго и настойчиво втюхивали кораблестроителям

Недавно я посетил Иллимюлли и долго беседовал с местными жителями –
Участниками Краеведческого Кружка
Они утверждают, что оба изобретения – Иллюминаторы и Мюллер –
Дело рук одного и того же их земляка
Все звали его просто Дядюшка Иллимюлли, но полагают
Что фамилия этого мужчины была Мюллер

Я удивился и не поверил в эту историю, связанную с Историей городка Иллимюлли
Иллюминаторы были изобретены через 320 лет после фамилии Мюллер
Так долго не живут
Один человек не может так долго существовать и при этом изобретать
«Но Иллимюлли был особенным, не совсем обычным. Возможно, он и сейчас жив» –
Возразили мне краеведы

Одна противная старушка добавила, что тот Иллимюли и основал их город
А случилось это событие лет за восемьсот до изобретения фамилии Мюллера
«Что-то нечеловечески необычное было в Дядюшке Иллимюлли…
Есть в Дядюшке Иллимюлли» –
Добавила она, заглянув в свои записи в старой потёртой тетради

«Досконально известно, что когда Дядюшка Иллимюлли прибыл основывать наш город
Здесь никто не жил, других людей не было
Дядюшка Иллимюлли сначала создал множество женщин – своих будущих жён
Он их любил так, что в окрестных горах появилось золото и медь
Через несколько лет рождённые от Иллимюлли дети построили всё
Чем мы сейчас так гордимся» – председатель Краеведческого кружка обвёл рукой
Показывая на свой уютный город

«Может быть Дядюшка Иллимюлли не был…
Не является человеком? Возможно, он и есть
Так долго и безуспешно разыскиваемый финнами Древний Бог Лесов и Гор?» –
Я высказал эту версию, истинно полагая, что так может быть

«Нет! Он – человек! У Иллимюлли можно было запросто занять денег
Или взять грабли и забыть вернуть. Бог бы денег и грабель не дал
А посоветовал трудиться в поте лица своего и верить в него» –
Поправил меня самый юный участник Кружка Краеведов

На следующее утро я уехал. Поезд почти не делал остановок
Поэтому в Женеву мы прибыли довольно скоро
Выходя из вагона я сердечно попрощался с очень милым пожилым проводником
Мой взгляд впервые за несколько часов скользнул по его бэджу
«Д. Иллимюлли Мюллер» –
Было написано поверх изображения каких-то иллюминаторов

 
Юртанты

Я легко отличаю Юртантов от Неюртантов
Особенно если никто не проверит
Юртанты любят пожить в юрте, палатке, кибитке, яранге… ближе к природе
Любят просыпаться от криков чаек, щебетания других (неизвестных мне и науке) злобных птиц, возни барсука неподалеку
Неюртанты ни на что не променяют ложный уют их квартир
Они обожают журчание воды в бачке унитаза, шум слива в общем стояке
И даже дрель на пару с циклёвочной машиной им приятны
Вот скажу, скажем, что этот вот Юртант
Или даже не скажу, а молча про себя отмечу
А вон тот Неюртант – тоже отмечу и не скажу
Вдруг слышу тихий с хрипотцой шёпот
Старичок приличной наружности смотрит на меня и приговаривает… Юртант
Это он обо мне!
А наружности приличной
А сам поц
А сам… Юртант, каких и не сыщешь
Я так обиделся на него, посмотрел на него впритык и даже пальцем показал… Юртант!
Пусть и ему будет не по себе
Пусть и ему станет неуютно
Юртанту этому приличной, казалось бы, наружности

 
Профессор Одношаговых Последовательностей

Недавно я имел честь познакомиться и подружиться с математиком-теоретиком крупнейшим специалистом в области Одношаговых Последовательностей профессором Иваном Петровичем Дрозофиловым. После своей великолепной лекции, в ходе которой я задал парочку толковых вопросов, учёный попросил меня остаться на чашечку чая. Мы сидели на Кафедре, говорили, обменивались идеями и как-то незаметно подружились. Неожиданно Иван Петрович решил рассказать мне о себе, о своём необычном пути в науку.

Родился будущий учёный-треоретик в Копенгагене и вначале ничем не отличался от своих датских сверстников. Разве только внешностью? Так уж получилось, что мальчик Ваня был вылитая копия царствующего монарха, главы Королевского Дома Дании. Никаких родственных связей между ними не было, да и семья Венечки Барабуллина лишь недавно переехала в Копенгаген из уральского городка Чашки (ныне – Свердловской области). Отец мальчика быстро понял неожиданную выгоду этой странной похожести (но сначала на всяких случай крепко поколотил свою жену). Ваню стали фотографировать на горшке, на деревянной лошадке, с корабликом в руке, а затем дорого продавать эти изображения поклонникам-фанатам Королевской Семьи.

К дагерротипам (а это были они) даже прилагались сертификаты, подтверждающие, что это настоящий портрет настоящего Короля. Вскоре мальчик научился сам ловко рисовать эти документы.

Экспозиция для дагерротипов требовала времени, производились они по-одному и очень медленно. Поэтому можно смело утверждать, что все детские и юношеские годы до своего семнадцатилетия Ваня просидел на горшке с корабликом в руке.

А тут вдруг Война началась. Иван встал с горшка, положил кораблик на табурет, удрал из дома и пошёл воевать лётчиком в Королевскую Датскую Эскадрилью. Придумал себе звучную фамилию Шнапс. Где он научился летать? В первом своём бою! А для поступления на службу предъявил сертификат о лётном мастерстве и опыте Шнапса. Чего только не напишешь привычной к подделкам и фальсификациям рукой?

Он мог погибнуть в самом первом полёте, но не сделал этого, а научился летать.

Вскоре по Дании прошёл слух, что сам Король под чужим именем служит в боевой Авиации, бьёт врага и после этого тайно возвращается в свой дворец. Следуя этим слухам, патриотизм в стране достиг такого уровня, что вскоре в Армии, на флоте и в Авиации добровольно служило почти всё население. В городах и деревнях остались лишь младенцы и старушки (старики поступили в танковые войска, там тебя везут, ходить не надо). На знаменитой Копенгагенской пекарне Крюкенгорф, где до войны работала почти тысяча пекарей, остался только один полуслепой кондитер. Но он продолжал производить знаменитые пироги Крюкенгорф в таком объёме, что каждый воюющий датчанин и каждая боевая датчанка завтракали целым пирогом размером с совковую лопату. Королевская Армия Дании начала побеждать на всех фронтах. Вскоре родную датскую речь можно было услышать и в Слуцке (ныне – Белоруссия) и в Тубингене (сейчас – Германия) и даже в Парижском пригороде Версале. Ещё пару недель такой войны и оне закончится полной победой Дании.

И тут вдруг в Авиационную часть прибыл фотограф – дагерротипист с типичной русской фамилией Барабуллин. Он хотел снять для портрета героя лётчика, так похожего на Короля.

Иван был в это время в полёте, на боевом задании, стрелял из парабеллума во вражеских ассов, бомбил траншеи противника, сёк пулемётными очередями конницу, пытался повредить и танки. Возвращаясь из боя, лётчик что-то почувствовал и приземлился не на родном аэродроме, а километрах в шести от него на краю картофельного поля рядом со свинарником. Конечно, сыграл слою роль и тот факт, что кончилось топливо в баке аэроплана (это был спирт, он почему-то всегда быстро заканчивался). Позвонив в часть с ближайшей богатой фермы, но не сказав ничего о своём местоположении, Иван узнал все новости, в том числе и о фотографе-дагерротиписте, говорящем с русским акцентом. В тот же вечер лётчик женился на дочке фермера, взял её фамилию Дрозофилов. Ночью он аккуратно закопал свой аэроплан прямо там, где тот до этого оставался. Поверх самолёта прямо по свежему грунту Иван разместил кусты ежевики, чтобы не появился соблазн у датских крестьян здесь пахать.

Заметим, что для регистрации брака Иван Петрович предъявил своё родное (Датское) Свидетельство о Рождении, где фамилия была указана Барабуллин. Из церкви вышел Дрозофилов, а чтобы докопаться до Шнапса, нужно очень глубоко копать под кустами ежевики.

Прошла буквально пара дней с момента пропажи лётчика-героя Шнапса. Уныние и прострация овладели умами простых датчан. Народ вышел на площади, скандируя «Шнапс! Шнапс! Хотим Шнапса!», намекая на Короля. Но тот заперся в одном из своих дворцов (Дворце Роз в Копенгагене), ввёл сухой закон и не выходил к народу.

Ситуация на фронтах изменилась к худшему по отношению к интересам Дании. Слуцк снова стал частью Российской Империи, Тюбинген вернулся в лоно Германии, Версаль забыл датскую речь и вспомнил про Марию Антуанетту. Даже в трактирах и кабаках Копенгагена вместо традиционной датской свинины стали предлагать Цыплёнка По-Португальски и Турецкий Суджук.

Отец Ивана – Пётр Барабуллин – попался на дагерротипировании секретных военных документов прямо на территории Авиационной части. Не ехать же домой с пустыми руками, если нет Шнапса? Но Пётр смог бежать из-под стражи и сразу же вернулся в город Чашки, в Россию. Ходили неподтверждённые слухи, что для своего побега Пётр Барабуллин даже угнал один из датских военных аэропланов.

Жизнь и работа на ферме были тяжёлыми. Из-за упомянутой выше смены меню столичных ресторанов свинина и картофель были больше никому не нужны. Тесть Ивана решился на смелый шаг, он начал производить Одношаговые Последовательности. Войну медленно, но верно датчане проигрывали, поэтому не было совсем покупателей на Многошаговые Последовательности, а Полушаговые себя не окупали. Вскоре фермеры Дрозофиловы убедились, что Одношаговые Последовательности очень капризны, всё норовят сдохнуть или захиреть до нетоварного состояния. Здесь-то и проявилась смекалка бывшего лётчика. Он подошёл к проблеме словно это была математическая задача. Несколько вечеров вычислений, сотни исписанных листов в клетку и решение было найдено.

Уже позднее, через многие годы после окончания той Войны, когда датчане вновь вернулись к Многошаговым Последовательностям, стал практически очевидным факт, что от голода население страны спасла простая семья фермеров, а в частности, молодой зять. Премии и научные звания не заставили себя ждать.

На вручение медали имени Абеля приехала мать Барабуллина (отец уже давно умер). Неожиданно для Ивана Петровича, Датский Королевский Дом назначил Барабуллиной содержание, выделил неплохую уютную квартиру в Копенгагене недалеко от Мраморной Церкви и Королевского Дворца. Её стали приглашать на все семейные празднования царствующего Дома, где она сидела в зале не в первом ряду, но и не в последнем. Звали и Ивана Петровича, но он побоялся быть узнанным в качестве лётчика-дезертира Шнапса, отказался раз и навсегда.

И добавил, но не вслух:

Я решил уволиться «с разведки»
Там опасно, что ни говори
Там стреляют из-за каждой ветки
И в любой дыре «жучок» внутри

Я страдал, хоть я парнишка крепкий
А теперь без слёз и не смотри
У меня припрятаны под кепкой
Пулемёт, Наган и финок три

Я ушёл от слежки в вагонетке
Шифры съел… А с ними сухари
Что теперь скажу радистке Светке?
Разве только «Много не кури!»

Денег мало… Подрастают детки
Двое в Штатах и одна в Пари…
Никуда не деться от разведки
Дождь размыл мосты и фонари

 
Про Виктора Петровича и дочку его

Знаю я этого Виктора Петровича, олигарха нашего местного
Он как поручает кому грязное дело провернуть, в деньгах не скупится, выдаёт даже золотую кредитную карточку на расходы
Он и мне предлагал золотую кредитную карточку, но я предпочитаю получать зарплату натурой
Мешок картошки, три банки квашеной капусты, несколько колец копчёной свиной колбасы
Тараньки дюжину и семечек восемьдесят кульков из газеты «Правда и Ложь Южной Норвегии»

Дочка Виктора Петровича – Вероника Лопухина – та ещё фифа – у нас в трамвайном депо работала
Ночами мыла подвижной состав
А руки никогда и не мыла после этого
Вот наш диспетчер ночной смены Фугас и начал куревом злоупотреблять, папироску из одного угла рта в другой перебрасывать, чтобы не заразиться острыми кишечными болезнями
При простом перекатывании курительного предмета без молодецкого перебрасывания его нет гарантии от холеры и чумы
Дочка Виктора Петровича аж взбесилась вся, узнав о перебрасывании, ей перекатывание мило было, нравилось оно ей
Замахала шваброй
С той вода грязная течёт прямо на рельсы трамвайные
Вызвали охрану
Тогда это был Путала, бывший десантник, комиссованный из десантуры за патологическое перепутывание строп парашюта
Она – девка эта бешеная – в морду бывшему десантнику веник поганый тыкала
Он орёт: «Селёдку в морду приму с честью. Это классика Русской Литературы! А веник – не наш формат, дамочка!»

Там ещё казаки из города Чашки Свердловской области замешаны
В этой заварухе с перепутанными проводами
Они у нас летом водителями трамваев работают, когда наши штатные сотрудники отдыхают на Югах
Так эти Чашкинцы – мутный народ, непрозрачный, дымчатый
Паханом у них Ринатка Барабуллин
Точь в точь по повадкам фифа эта Вероника Лопухина, так же любит поорать и грязью обрызгать по-наглому
Нахрапистые эти казаки не довозят народ до конечной остановки, высаживают их на углу у Оптики (ныне – Публичный Дом)
А надо на кольце у Ветеранов Велопроизводства
Мужики-пассажиры не возражают, им даже приятно сразу пойти в Оптику (ныне – Публичный Дом)
А женщины (из тех, кто не работницы Оптики) возмущаются
Им с авоськами до разворотного круга у Ветеранов Велопроизводства ещё шлёпать и шлёпать по грязи от Оптики (мы знаем, что там сейчас, повторять не буду)
Казаки-Чашкинцы возражают, говорят, что на кругу у Ветеранов Велопроизводства всё равно ничего нет, там все провода перепутаны
И Ветеранов там давно нет
Кто-то из Ветеранов помер, кого дети забрали в другой город, а двое из них пошли как-то в Оптику, да и не вернулись
Насчёт Велопроизводства казаки не распространяются, да и мы не будем, сейчас эта тема не востребована, все в космос хотят лететь
А оттуда ни разворотный круг трамваев, ни даже Оптика не видны

 
Все спят на японском острове

Ночь. Все спят на Японском острове Хасюсушикусю. Не спит лишь Конья – жена самурая Бонья. Она трясёт мужа за плечо и ласково говорит прямо в его ошалелые (но закрытые!) глаза: «О, великий самурай Бонья! О, мой благородный муж! Мне что-то не спится. А тебе, вижу, всё равно. Словно и не цветёт сакура у реки. Ты мог бы тоже не спать и ласкать мой слух рассказами о своих подвигах. Мог бы принести мне пива Асахи или просто воды в фирменном стакане для пива Асахи. Ты мог бы принести мне тёплого молока в фирменной кружке для пива Саппоро или просто воды. Но ты спишь. Твоё кимоно спит. От горя сакура сбрасывает свои цветы в бурные воды реки. Их уносит в долину, где бедные трудолюбивые крестьяне пытаются вырастить рис. Но лепестки сакуры забивают ирригационные каналы. Голод придёт на остров Хасюсушикусю».

Мудрая Конья – жена самурая Бонья – привстаёт на ложе и вновь обращается к мужу: «Иди, смелый самурай Боня! Звони по Скайпу мудрейшему Сэнсэю Ёнья, что никогда не спит в далёком, залитом дождями, задутом ветрами городе Синкансэн – столице нашего острова Хасюсушикусю. Звони ему в журнал Поезда, где мудрейший работает над улучшением пропускной способности железных дорог. Предложи мудрейшему сенсаю Ёнья свой новый план по спасению рисовых полей от упавших цветков сакуры».

Но не слышит слова жены спящий Бонья. Ему снятся железные дороги и поезда в далёком, залитом дождями, задутом ветрами городе Синкансэн. Сакура за окном роняет свои цветки. Ночь. Все спят на Японском острове Хасюсушикусю. Не спит лишь Конья – жена самурая Бонья.

Столица острова Хасюсушикусю город Синкансэн находится совсем на другом острове. Так получилось. И плыть туда в хорошую погоду шесть часов, а в плохую – два дня. Можно дождаться зимы и пойти в столицу пешком по льду. Но никто никогда так не поступал.

В далёком, залитом дождями, задутом ветрами городе Синкансэн в редакции журнала Поезда сидит и не спит мудрейший Сэнсэй Ёнья. Он думает, как же улучшить работу железных дорог. Ёнья рассматривает фотографии поездов, как бы взвешивает в руке крепёжные клинья, которыми рельсы соединяют со шпалами. Хорошая мысль приходит в голову мудреца: «Давай-ка я напишу спорную статью в свой журнал Поезда, а подпишусь псевдонимом Клинья». Он пьёт Японский зелёный чай из Японской пиалы, закусывает тонкими (но такими вкусными) рисовыми хлебцами-крекерами Сэмбэй с Японского острова Хасюсушикусю.

Вдруг печальное прозрение неожиданно волнует мудрейшего Сэнсэя Ёнью. Мудрец неожиданно понимает, что он доел все рисовыми хлебцы-крекеры Сэмбэй, ни одного не осталось в металлической коробке из под печенья Хозяюшка. Сердце подсказывает мудрейшему Сэнсэю, что в этом году будут перебои с хлебобулочными изделиями из риса, доставляемыми с Японского острова Хасюсушикусю. В коробке сиротливо лежит ярлык «Упаковщица No 15», оставшийся ещё от печенья Хозяюшка. Он так напоминет собой цветок сакуры. А плыть с острова Хасюсушикусю сюда в хорошую погоду шесть часов, а в плохую – два дня. Можно дождаться зимы и пойти в столицу пешком по льду. Но никто никогда так не поступал.

Глубоко, но чутко спит великий самурай Бонья в своём доме на Японском острове Хасюсушикусю. Он крепко сжимает свой меч катану, никто и ничто не может потревожить сон героя. Его жена красавица Конья не спит. Она раздвигает лёгкие двери-стены дома, сделанные из бамбука и покрытые прочной бумагой. При яркой луне она смотрит на сакуру у реку, что роняет свои цветы прямо в бурную воду. Дорогое шёлковое кимоно ладно облегает прекрасное тело Коньи. Её плечи слегка, почти незаметно вздрагивают от плача. На спине видна вышивка – рельсы, шпалы, клинья железных дорог в далёком, залитом дождями, задутом ветрами городе Синкансэн, и надпись над всем этим: «Упаковщица No 15».

Конья выходит из дверей доме, поворачивает направо, идёт в сторону водопада. Просыпается Бонья, выходит из дверей доме, поворачивает налево, идёт в сторону сакуры у реки. Он двенадцать часов без малейшего перерыва упражняется, оттачивает технику владения мечом катана. Бонья в прыжке рубит катаной падающие с сакуры цветки. Он так ловко это делает, что издалека кажется, что белый дым или туман стелется у реки. Или мы в Ватикане, где только что кардиналы выбрали нового Папу Римского. Изрубив в пыль падающие цветы сакуры, великий самурай спасает рисовые поля на Японском острове Хасюсушикусю. Теперь уже ничто не засоряет ирригационные каналы. Скоро будет новый урожай риса на Японском острове Хасюсушикусю. Будут испечены рисовые крекеры. Их так ждёт в далёком, залитом дождями, задутом ветрами городе Синкансэн в редакции журнала Поезда мудрейший Сэнсэй Ёнья.

Самурай возвращается домой, но не находит там свою жену. Он мудр, он понимает, что искать Конью надо у водопада – самого красивого на Японском острове Хасюсушикусю. У столба падающей воды Боня натыкается на аккуратно сложенное кимоно жены. Видна вышивка – разведённые мосты в далёком, залитом дождями, задутом ветрами городе Синкансэн, и надпись над всем этим: «Упаковщица No 15». Где же Конья? Куда она делась без одежды. Водопад ревёт и не даёт ответа на немой вопрос самурая.

В своём кабинете в помещение редакции журнала Поезда не спит, а работает мудрейший Сэнсэй Ёнья. Он сидит спиной к двери и не видит, как кто-то входит в комнату. Ёнья лишь слышит лёгкие, но чёткие шаги мокрых ног. В тусклом медном боку Русского самовара, стоящего чуть впереди мудреца, видно, что вошедший человек обнажён. Этот кто-то закрывает глаза мудрецу своими ладонями. Холодные мокрые пальцы слегка, нежно пахнут рисовыми хлебцами-крекерами Сэмбэй с Японского острова Хасюсушикусю. «Это Конья!» – радостно догадывается мудрейший Сэнсэй Ёнья.

Он так медленно поворачивается, словно плывёт в хорошую или даже плохую погоду с острова Хасюсушикусю в столицу, в город Синкансэн. Лица его не видно. Конья чуть отступает назад, она тоже радуется, предвкушая встречу с Ёньей. Но это Бонья! Великий самурай сидит на месте мудрейшего сенсая. Он с укором смотрит на обнажённую Конью.

«Как? Как ты оказался здесь раньше меня?» – с типичной интонацией недовольной жены спрашивает Конья.

Великий самурай Бонья невозмутимо отвечает: «Да, я позже тебя отправился в путь. Ведь я двенадцать часов без малейшего перерыва упражнялся, оттачивал технику владения мечом катана, в прыжке рубил катаной падающие с сакуры цветки. Я плыл с острова Хасюсушикусю в столицу, в город Синкансэн, в хорошую погоду. Ты же путешествовала в ненастье, сквозь дождь и ветер. И плыть сюда в хорошую погоду шесть часов, а в плохую – два дня. Я также убедил мудрейшего Ёнью, что уже наступила зима и можно идти из столицы на остров Хасюсушикусю пешком по льду. Он и бросился к тебе навстречу».

В руке самурая что-то негромко звякнуло, в тусклом медном боку Русского самовара чуть заметно вспыхнуло и тут же потухло отражение лезвия меча катана.

Не хочется думать про плохое, надо верить в хорошее:

он прижал свою руку к её ноге
думая о побеге сакуры
и о побеге из замка к реке
чтоб затушить окурок

 
Третьей женой у Намсрайжава Нацагдоржа стала русская

Третьей женой у Намсрайжава Нацагдоржа стала русская. Она приехала с Большой Земли к своему субтильному очкарику мужу-геологу, которого и застала в жопу пьяного в объятиях непомерно большой поварихи тоже в таком же состоянии подпития. Оба «голубка» были абсолютно голые и по-видимому безмерно счастливы. Русская «столичная штучка» бросилась куда глаза глядят и оказалась посреди степи. Темнело, ветер крепчал, с ним пришёл холод и песок, режущий лицо в ошмётки, вдали показались силуэты волков. Мимо проезжал на коне Намсрайжав Нацагдорж. Новой жене он дал новое простое имя Белая Жена.

Первые две жены были бурятки из родной деревни Намсрайжава Нацагдоржа. Самую первую жену сосватала ему мать, отдав родителям невесты кобылу с жеребёнком.

Вторую жену Намсрайжав выбрал себе сам (мать к тому времени давно умерла). За неё ушли бензопила дружба и колесо от Кировца. Технический прогресс отразился и в подарках родственникам невесты.

Русская жена досталась бесплатно, если не считать дюжины патронов, которые пришлось истратить Намсрайжаву, чтобы отогнать от юрт геологов, приехавших помочь товарищу помириться с (бывшей) женой.

Четвёртой (и по-видимому последней в списке) женой коневода и охотника стала американка. Её он нашёл в зарослях дикой конопли полупьяной от кайфа, отстегал плёткой, загнал в холодную мелкую реку, бурно гудящую на каменных перекатах, затем обернул в свежую шкуру волка (ехал он с удачной охоты), согрел и назвал Пепсиколой.

Так и живут в трёх юртах и кочуют с табуном Намсрайжав Нацагдорж, его четыре жены, полтора десятка детишек и надолго гостящие у них родственники жён. Некоторое время с ними провёл и тот очкастый субтильных геолог со своей поварихой и её первым мужем цыганом. Как раз сейчас гостят американский дядюшка-банкир и кузены (не понятно, кто они по жизни, скользкие очень, как хариус в мутной весенней воде).

До службы в Армии Намсрайжав Нацагдорж работал проводником багажного вагона. Добиться успехов в этой сложной профессии ему не помешал даже тот факт, что он не умел ни писать, ни читать, совсем не говорил по-русски, а на родном языке уроженцев степи тоже не слишком был красноречив.
Но природная живость ума и смекалка хорошего охотника помогала Намсрайжаву легко оценивать, сколько брать за перевоз мешка брюквы, живого барана или двух компьютеров, хотя по размеру и весу они были похожи.

В Армии, как позже Намсрайжав Нацагдорж рассказывал это своим жёнам, он быстро научился «сцать стоя» (так и говорил — сцать), спать тоже стоя, но чутко, никому никогда не говорить правду, но улыбаться и казаться простоватым. В Армии его обучили грамоте, а зачем?

Небольшая накладка случилась, когда в часть прислали с пополнением сержанта из учебки, который до службы пытался спекулировать некачественными компьютерами, втюхивать их кочевникам. Он сразу же узнал хитрого проводника багажного вагона, который фактически разорил его бизнес. Прибывший сержант попытался подговорить Дедов хорошенько побить – поучить Намсрайжава, что они и попытались сделать, не учтя, что он бывший охотник, что в одиночку ходил и на медведей и на волков.

Служа в охране военного аэропорта, бывший проводник удачно подружился с фюзеляжниками – солдатской элитой, которые не перемешивались ни с Дедами, ни с Молодыми, крепко держались друг дружки и всегда носили с собой специальные кувалдочки. Отбиваясь в огромной холодной недружелюбной ночной Умывальной от бывшего комерсанта-компьютерщика и его братвы, Намсрайжав Нацагдорж в какой-то момент почувствовал, что эти звери усилили напор и вов-вот сломят его мудрую, берегущую силы оборону. Когда же Намсрайжавское Ватерлоо стал неотвратимым, в тот самый последний в жизни момент пронзительного прозрения и звенящей чистоты…
…чёткие удары кувалдочек фюзеляжников сказали ему: «Ещё не вечер, Друг Степей!»

Вдруг вспомнились простые, но значимые стихи про дружбу:

Мне два Лектора общества «Знание»
Говорили: «Тебе позвонят!
Ты получишь такое задание
Но не выполнишь, только ли вряд»

Я надел сапоги ровно-давные
Взял и вилы и лом и канат
Но в мозгу отпечаталось главное:
«Ты не выполнишь, только ли вряд»

Позвонили и дали задание:
«Видишь ярко закаты горят?
Превратить их в рассветы заранее!»
Дали в помощь отряд октябрят

Их училки красивые, тощие
Мой простой оценили наряд
Никакие они не помощники
Всё про глупых парней говорят

Я схватил ту, которая мощная
(Ходит в Джим — про неё говорят)
Дал мешок огромЕнный навощенный
Чтобы им затушила закат

Но другая – противная, бледная
Оказалась ловчее с мешком
За закатом напрасно не бегала
А спокойно ходила пешком

Мы скатали закаты, как коврики
Запихнули в курятник без кур
Там их тюкал неспешно топориком
С перерывами на перекур

 
Вертолёт

Рано утром прислали вертолёт
Он вылетел ещё ночью, вчера
Но долго не был слышен и виден из-за сопок
Намсрайжав был рад прилетевшему вертолету
Но некоторые проблемы при этом возникли
Кони убежали далеко в степь
Рыба таймень в реке перевелись
Горячий ветер с песком из пустыни все чаще «радовал» своим появлением
Намсрайжав взял ружьё, но решил обойтись верным другом ножом
Пёс Фриули словно почувствовал, что будет много горячей крови
Он перестал выгрызать блох и присоединился к хозяину
Лопасти вертолёта замедлились в своем вращении и остановились
Но из кабины никто не появился
Намсрайжав почувствовал, что за ним и Фриули кто-то внимательно наблюдает
И этот кто-то не будет лёгкой добычей
– Ай хорошо, что вчера поел жареных бараньих потрохов!
Они придают настоящую силу и мудрость

Неожиданно раздались усиленные мегафоном команды:
«Я тебя держу на мушке, Намсрайжав!
Привяжи собаку, положи ружьё и нож в пыль!
Отойди на десять шагов в сторону юрты
Встань на колени, руки за голову!
Иначе убью прямо сейчас»

– Слишком сложно говоришь, Начальник
У уже забыл твой первый приказ
Там было что-то отгрызть у собаки?
Фриули с этим не согласится.

Вертолётчик так и не понял когда, откуда и как несколько крепких детских рук с хватили его
Одна рука ловко, привычным движением перерезала вертолётчику горло
Специально заточенной для этого дела подковой
Намсрайжав давно потерял счёт своим детям
И жёнам тоже
Вчера родился ещё один малыш
Намсрайжав вызвал с Большой Земли вертолёт с акушеркой
Чтобы она привезла немного денег и много подгузников
Но Начальники решили акушерку на этот раз не посылать
Все предыдущие не вернулись
Они стали жёнами Намсрайжава

Вокруг стойбища как бы разбросаны в произвольном порядке
Полу-занесённые песком из пустыни ржавые вертолёты
Жёны Намсрайжаву нужны, а вертолётчики бесполезны
Даже Фриули не ест их пропахшее керосином мясо

P.S. При написании этого рассказа ни одна собачка не пострадала

P.P.S Вертолётчики выжили
Их лишь пугнули
И отвезли на конях на Большую Землю
Но вертолёты не вернули
Чтобы не летали тута всякие

P.P.P.S. Почему собаку Намсрайжава Фриули зовут Фриули?
Полное её имя (не кличка!) Фриули — Венеция-Джулия
Это животное прибилось к семейству Намсрайжаву и его табуну
Как раз в той части Италии
Как же ещё назвать нового друга?
Клан Намсрайжав всё время в движении, он кочует туда
Где есть корм животным и более-менее ровное место поставить юрты
Границы для Намсрайжава не существуют
Если Клан прибивает течением жизни на Север Канады
В его стадах становится много оленей
Перегонит Намсрайжав табуны на Юг Южной Америки —
Вот вам его ламы и альпаки
Прийдёт с отарами в Италию – овцы и козы дают много молока для сыра
Сам пастух никогда не считает своих животных
Их охраняют и перегоняют собаки, с них и спрос
Взглянув на оскаленную морду Фриули, я бы не стал задавать математические вопросы
Этот умный пёс не трогает своих
С Фриули можно оставить всех детей Намсрайжава, включая грудничков
По возвращении найдёшь их сытыми, весёлыми, чистыми, ухоженными, свободными и дерзкими
Такими же как Фриули

 
Пассажиры нижних полок

Пассажиры нижних полок встречаются
С таковыми верхних
Не часто
Разок – другой за поездку
Верхнеполочник слезает
Нижнеполочник видит ступню ноги верхнеполочника
Ищущую точку опоры
Носок чуть сполз, но не спадает
Дальше, выше по ноге
На спортивных штанах
Лампасы
Иногда и дырочка на колене
Зачем надевать новые штаны, если ты верхнеполочник
И будешь валяться всю дорогу наверху?

Нижнеполочник презирает своего соседа сверху
Тот плохо организовал перевозку
И теперь его носок вот-вот наступит на
Что-нибудь важное
Идёт борьба за место для ступни на полке
Молчаливая
Но злая

Нижнеполочники рассказывают страшные истории
Как, например
Ночью с верхней полки упал пьяный пассажир
Попал в стаканы на столе
Они мелкой, но смертельной сыпью впились в тела нижнеполочников
В эту историю я верю

Один верхнеполочник слезал неловко
Упал на женщину внизу
Вынужден был жениться
Прямо сразу
До прибытия туда, куда ехал
Чтоб не убежал
Брак зарегистрировал начальник поезда
Свидетелями была проводница и официант из вагона-ресторана
Дети родились хорошенькие
Вместо «Агу-Агу» они приговаривали «Тудук-тудук-тудук»
В эту историю я не верю
Боюсь верить

Я всегда надеваю новые чистые носки и тоники с иголочки
Если еду вверху
А если внизу
То сразу же отношу пустые стаканы проводнице
Не коплю их на столе
Когда спускаюсь, держу свой Паспорт в зубах
Не для сохранности
А чтобы съесть за секунду до того
Как меня попытаются заставить жениться

Тудук-тудук-тудук

 
Лицом к пассажирам

Еду в трамвае в совершенно незнакомом мне городе
Заехал случайно, похоже, далеко куда-то, в совершенно ненужные мне места
Пора возвращаться
Подхожу к вагоновожатому
А это вагоновожатая
Современные эти новые трамваи такие, что она не спиной ко мне сидит
А прямо на меня смотрит
Или едет спиной вперёд или это второй пилот
Ну и ладно, второй или даже третий
Мне фиолетово в смысле того, сколько у них вагоновожатых
Спрашиваю её
Точнее, только попытался я заговорить с вагоновожатой
А она мне: «ТС-С-С-С! Не шумите! Здесь пассажиры некоторые дремлют…
Я знаю, что Вы хотите спросить…
Догадалась, что Вас интересует…
Да! Мы уже подъезжаем к Парку, где Вы сможете уточек покормить!
А там и Новый Год не за горами!»
И улыбнулась так убедительно
Что я не стал сообщать, что приезжий и что заблудился
И что вчера только 8 Марта было
А после её слов про уточек и Новый Год хоть вешайся
Лицом к пассажирам
Хорошо, что некоторые из них дремлют
Думаю, что им снится Песня про Вокзальную Интеллигенцию:

Распростёртая рыжая славная женщина
На диване со мною спокойно валандится
Я простой, как солдатский сапог, деревенщина
И мне женщины этой так нравится… платьице

Встала женщина и… без меня вдруг ушла
На осенний Вокзал к поездам из Рязани
Я не знаю про женские эти ночные дела
Если спросят «Где был?», я скажу «Партизанил».

И вокзальная зальная интеллигенция
От бутылок пустых тонкий нос воротя
В расписание дышит и ждёт аудиенцию
С поездом спрятавшимся на запасных путях

Свиснет длиннющий проходящий лесовоз
Увозящий в Китай наши последние сосны
Как Брежнев с Хонеккером целуются взасос
Привокзальный Дождь и привокзальная Осень

Дождь прихватил Осень за самое… за это дело
За глубоко-личные места Осени, что так хороши
Она плюнет в ответ слюной холодной и белой
Первым зимним снегом плюнет от всей души

Дождь и Осень не успели выдохнуть и жахнуть
По сто пятьдесят под стук вагонных колёс
Туалет совсем не карболкой успел пропахнуть
Это ты знаешь, если пионером примерным рос

 
Мать Моржовая

Макарьевну ещё часто называют Мать Моржовая
Не потому чт она чья-то мать
Не потому что оне мать моржей
Нет, у Макарьевны детей нет
Она всем добрым людям Мать!
Такой огромной открытой души человек эта Мать Моржовая
Вот и стали к ней ластиться, прижиматься Моржи
Макарьевна и их обняла своей заботой, любовью и лаской
И не смутил Макарьевну тот факт, что живёт она за тыщи километров от морей
И за тыщи километров от каких-либо аквариумов или цирков
Да и до ближайшей речки или озера тоже тыщи километров
И в колодце воды осталось совсем немного
Новый колодец копать или этот чистить-углублять Мать Моржовая уже не в силах
Покупает она на последние пенсионные деньги большую бутылку питьевой воды в Автомагазине
Тот приезжает когда раз в неделю, а когда лишь перед выборами
Пьёт Макарьевна эту бутылированную воду, бережёт её
На оплату электричества денег не остаётся
Вот и не использует Мать Моржовая лампочек этих Эдисона-Ленина
Горин у ней в плошке фитилёк, питаемый Моржовым жиром
А жира этого у Макарьевны тонны
Не пропадать же тушам Моржей, тех, что так к Макарьевне ластились, прижимались!
Макарьевна часто поучала писателей всяких и поэтов:

Про алкашей или деревенских чудиков писать легко
Неси про них всю пургу, что осталась от прошлой зимы
И ври будто сам всё это видел, эти сполохи грозового неба, и сразу же записал
Так не видел же ты! Ты же деревенский чудик алкаш!

 
Самая важная и непростая буква

Самая важная и непростая буква древнерусского алфавита Кириллицы «ЕНЬ» ныне потеряна, так как вышла из активного употребления ещё во второй половине XXV-XXVII веков. Её роль в становлении современного русского языка невозможно приуменьшить.

Буква «ЕНЬ» позволяла кратко и чётко писать такие слова как День, Пень, Олень… Книги в то время не печатали, а переписывали вручную. Грамотных и достаточно квалифицированных переписчиков было слишком мало. Они работали и д«ЕНЬ» и ночь почти без отдыха, сидя в тёмных и холодных кельях монастырей. Другие (неграмотные) монахи имели возможность выйти на свежий воздух, вскопать грядки, пропустить кружку-другую хмельного напитка. Употребление же алкоголя пишущими было категорически запрещено, чтобы меньше ошибок они делали. Поэтому возможность использовать «ЕНЬ» вместо трёх букв «Е», «Н» и «Ь» переписчиками очень ценилась.

Относительно написания буквы «ЕНЬ» исследователи разделились примерно на сорок две группы (по числу предлагаемых графических образов буквы «ЕНЬ»). Высказывалось даже мнение (отметённое из-за его абсурдности), что таких написаний сотни, так как каждый переписывающий книги монастырь шёл своим путём. Самые жёсткие критики исследований научной группы академика Фоменко утверждают, что те упустили возможность исследовать статистическое распределение географического разброса написания буквы «ЕНЬ». Возможно, достоверный, непредвзятый анализ того, где и как писали эту самую «ЕНЬ», поможет помирить сторонников и противников Новой Хронологии после некоторой трансформации этой спорной теории в сторону соответствия её ареалу распространения написаний «ЕНЬ».

В середине XXV-XXVII веков монахи-переписчики взбунтовались, требуя более человечных условий работы и отдыха. Бунт был тихий, незаметный для многих, вроде Итальянской Забастовки, но начальство заволновалось и занервничало. Чернила переписчикам разбавляли или, наоборот, сгущали выпариванием его на водяной бане. В ответ профессионалы гусиного пера ввели в обиход слова Л«ЕНЬ», Дребед«ЕНЬ», а также десятков неприличных. Например, слово Кр«ЕНЬ»дель сначала было ругательным (Сейчас это два слова — Крендель и Пх«ЕНЬ»ян). Центром противостояния стал мужской монастырь недалеко от современного города Енакиево, тогдашнее написание было «ЕНЬ»акиево.

Сопротивление пишущих монахов было жестоко подавлено, многие переписчики были в буквальном смысле уничтожены, букву «ЕНЬ» запретили использовать, тысячи книг с «ЕНЬ» были сожжены.

Гораздо позже совсем по другой причине и при менее кровавых обстоятельствах мы потеряли «ЯТЬ». Хотя… Может быть, и при более кровавых.

 
Там, где речка Охра вливается в Неву

Был я намедни по служебной необходимости
В городе Невске на Охре
(Там, где речка Охра вливается в Неву)
Работы было много
Трудились без выходных и допоздна
Но в результате этого трудового энтузиазма
Успешно справились с поставленной задачей

Наладили работу и Беляшелитейного
И Беляшепрокатного Цехов
Беляшесверлильное производство тоже вышло на заданные параметры
Одна лишь Штамповка Беляшей всё ещё не совсем
Соответствует мировым стандартам
Получаются Беляши так неловко отштампованными
Что хоть называй их Чебуреками
Решили доделать, наладить штамповку в Понедельник
А в Воскресенье всем отдохнуть, набраться сил
Я на лыжах по полям с коллективом не пошёл, отказался

Заглянул в местную библиотеку, что в Доме Культуры Беляшежаров
Тут я и наткнулся на книгу, старинный фолиант,
Открывшую мне глаза на давно волнующую меня загадку
Вы ведь тоже замечали, что хорошо сгоревшие спички
И тонкие гнутые чёрные хвостики спелых бананов
Похожи друг на друга, словно близнецы-братья
Я раньше думал, что это простое совпадение
Или даже обман зрения, оптический эффект
Автор богато иллюстрированной книги
Ещё в начале ХХ века, до Первой Мировой Войны
Специально ездил в Южную Америку
С полным чемоданом отечественных спичек
Тогда нужно было добираться в Рио-де-Жанейро на пароходе из Дувра
Или двумя пароходами через Лиссабон и Каир
Автор был истинным учёным-исследователем и совершил оба путешествия
Два раза туда и обратно
Сжёг два чемодана спичек и съел
По его оценкам
Шестьдесят чемоданов бананов
БОльшую часть книги составляют подробнейшие рисунки, схемы и таблицы
Чётко и бесповоротно доказывающие, что…
…чёрные хвостики от бананов и сгоревшие спички полностью идентичны!
Автору исследования даже удалось разоблачить
Крупную хорошо организованную международную банду
Сжигающих российские спички и проторочивающие их к бананам
В исследователя стреляли
Не однажды пытались отравить и утопить
На его счастье грянула Первая Мировая Война
Кризис со спичками и неурожай бананов
Подорвали бананово-спичечную преступную деятельность
Автор спасся от бандитов, вернулся в родной город Невск на Охре
Где и написал книгу
Он счастливо избежал ареста в годы репрессий
Но только благодаря тому, что бананы почти никто
В Советской России не знал, не видел и не ел
Спички были, народ ими широко пользовался
В ранних 80-х сразу после Московской Олимпиады
Кое-где в СССР появились в продаже и бананы
Жизнь автора книги вновь повисла на волоске
На его счастье курильщики перешли на зажигалки

Завтра после работы иду на встречу с этим выдающимся учёным
Если, конечно, Штамповку Беляшей успеем наладить до окончания рабочего дня

 
Я поведу тебя в Музей

Повёл дочку в Музей. Мумии ей показать или протяжно-натяжные ткацкие станки – что будет в наличии, то и покажу. Показал. Дочка должна быть довольна. Вот я её и спрашиваю: «Ну что, довольна, дочка? Музей понравился?» А она в ответ: «Отец, ты по имени меня назови, а то всё Дочка! Имя то моё знаешь?» «Знаю, конечно, сам его с мамкой твоей выбирал из тысяч других! Сейчас назову тебя по имени» – нашёлся я. А сам переживаю страшно, так как имя дочки не вспоминается никак. Словно эта девочка безымянная.

Пытаюсь цепко осмотреть её и прочесть имя, если оно написано. На мешке со сменной обувью или на маленьком медальоне на шее. Не видно нигде этого мешка, видимо не переобувались мы в Музее. А медальон шарфом уже прикрыт – мы ж в гардеробе одеваемся, чтобы домой идти. А дочка продолжает ехидничать и даже издеваться: «И мамино имя мне скажи, дяденька незнакомый».

Тут, откуда ни возьмись, появилась женщина важная, видимо, сотрудница Музея. Но без униформы какой-нибудь. В гражданском платье, по-простому. И вместе с ней парень призывного возраста, сразу видно, что он при ней, а не наоборот. Я потом сказал, что всё сразу понял и даже (через час где-то) рассмеялся. А на самом деле, не понял я ничего, не сообразил сразу. Эта женщина сурово спрашивает: «Гражданин, что с Вами за девочка? Объяснитесь».

Я от стресса имя дочки сразу же и вспомнил: «Дочка это моя Машенька. В Музей её привёл экспонаты Ваши посмотреть замечательные». Голос мой чуть дрогнул, как это случается, когда вру или доклад делаю начальству. В тот момент я не врал. «Так забирайте Вашу Машу, я прошу. Наш новый сотрудник тут будет наблюдать» – заключила женщина и кивнула в сторону парня. Тот чуть подтянулся, словно замер по Стойке Смирно.

«А маму твою, дочка Маша, зовут Светлана Игоревна!» – добавил я негромко, но чтобы девочка услышала. Нужно всё доводить до конца. Нельзя позволять обстоятельствам преобладать над твоей волей. Вот поэтому я и сообщил дочке имя её матери.

Домой мы шли весело. Шутили, смеялись. Маша в какой-то момент даже пустилась в пляс, но я попросил её подождать с хореографией до дома. Теперь бы вспомнить, где этот наш дом. Я и про Машу, и про Светлану Игоревну всё выдумал. А вот дом не выдумаешь, он из кирпичей. Да и сообразить ещё надо, почему, уходя из Музея, моя Маша (А Маша ли она?) помахала рукой музейным женщине и парню и добавила: «Мама, до вечера! Захар, удачи тебе в первый рабочий день, братик мой!»

Вскоре мы вышли за пределы Кольцевой дороги. Ещё через некоторое время миновали Рязань. Где же этот чёртов дом? Маша либо ни о чём не догадывалась, либо ей нравилось идти со мной рядом. Что у нас следующее? Пенза или Сызрань? «Саратов!» – пояснила Маша, словно она читала мои мысли. Надо будет думать с менее эмоциональным выражением лица, чтобы дочка не догадывалась ни о чём.

Через некоторое время она уточнила: «Нет! В Вятку нам надо. Вы – старички – её Кировом называете. В Саратов нам нельзя. Там либо Волгу вплавь форсировать либо по мосту. А на мостах сейчас чемоданы шмонают после недавних [Маша сделала паузу] событий». Маша имела в виду те восемь громадных тяжеленных чемоданов, что мы с ней несли. По два чемодана в каждой руке. Выходя из Музея, я предложил ей, что понесу шесть по три в каждой руке. А она, как девочка, только два. Маша не согласилась и несла груз наравне со мной, поровну.

«Так в чемоданах этих ничего запрещённого нет. Там рукописи, что я собираюсь представить в Редакцию литературного журнала «Кто сказал, что она впадает?» – бодро и даже несколько обиженно сказал я. И добавил: «Ещё лёд не сошёл. Крепкий он. Не то что Боливар, выдержит двоих. Пойдём по льду. Ночью».

Маша нежно посмотрела на меня, словно не поверила моим объяснениям про рукописи. Знает, наверное, что в журнале «Кто сказал, что она впадает?» предпочитают электронные версии манускриптов. Мы пошли дальше. Дочка чуть впереди меня. Четыре чемодана в её руках казались невесомыми. За её плечами весел, словно рюкзак, мешок со сменной обувью. Крепкими смелыми стежками на нём было вышито имя хозяйки. И это было не Маша.

Я легко разглядел первые две буквы «An». Это что? По-английски? Анна? Анастасия? Анабель? Антуанетта? Девочка что-то почувствовала, повернулась ко мне и сказала: «Папа, Это наша фамилия на мешке, а за ней моё имя Мария. Не парься? Просто иди с чемоданами за мной». Я стал думать, гадать какая же у нас фамилия. Андалузины? Антилоповы? Антиподины? Антрацитовы? Андаманские? Не вспоминалось никак.

Маша снова остановилась: «Мы — швейцарских кровей из Женевы. Но уже многие годы живём в городе Чашки Свердловской области. Там у нас семейное предприятие ООО Танкисты Гор. Производим всё! От швейцарского сыра до швейцарских часов, но на Урале. Нас зовут Атверстий. На мешке вышито, словно написано от руки «Аmверсmий Мария». Моя тётка Яков Атверстий – Генерал Полковник Российской и Швейцарской Полиции. И ещё много известных личностей. Ты, папаня, опытный лётчик. Но однажды из многочисленных чемоданов важного пассажира просыпался какой-то белый порошок. Тебя списали подчистую. Хорошо, что не посадили. Появились проблемы с памятью. Ну и с деньгами. Ты ж не летаешь теперь. Мама, а теперь и брат Захар, поступили на работу в Музей. Ты написал обо всём разоблачительную книгу, про чемоданы и порошок. Мы несём эту рукопись в Саратов в журнал «Кто сказал, что она впадает?». Можно было ещё в Вятку, но ты веришь редактору журнала «Кто сказал, что она впадает?».

Я хотел от умиления прослезиться, но давно забыл, как это делать. Мы продолжили путь.

На себя я немного сердит
Не могу я смириться, простить
Что во мне иногда говорит
Голос, знающий, что говорить

И мурыжит меня он, и льёт
Сладкий мёд вместо горечи дня
И довольно неплохо поёт
Про улыбку, что нет у меня

Это я… Это тоже ведь я
Но другой – беспринципный, не злой
Я себе никудышный судья
Тонкой нитью скольжу за иглой