Выпуск №22

Автор: Максим Алпатов

 

Слова прощения / Влада Баронец. — Алматы: Дактиль, 2024. — 76 с.

 

 

Дебютная книга Влады Баронец («поэта эпохи разрыва» по определению Евгении Вежлян) уникальна в первую очередь темой, которая нечасто оказывается в поле зрения современной поэзии — тотальной дискоммуникацией нашего общества. Поэты сегодня всё чаще изучают новые виды коммуникации, а сам факт разрушения связей обычно констатируется, проблематизируется, интерпретируется как травма, но редко изучается именно как свойство языка, присущее ему вне контекста сегодняшних катастроф. Русский человек привык говорить не то, что хотел сказать, быть добровольным заложником во всех коммуникативных ситуациях, и дело здесь не только во внешней цензуре и девальвации слов. Влада Баронец пристально изучает неловкие оговорки и детали, обнажает нашу привычку формулировать так, словно к голове приставлен пистолет. Хотя к большинству из нас он не приставлен, а некоторые вообще держат пистолет сами:

 

желаю здоровья и снова здоровья
синеглазка моя и учись на отлично
руль удержать в загорелых руках
крепкого брака она у тебя егоза
и снова здоровья
поднимем бокалы андрей леонид
за мирное небо за долгое время
вот так обернёшься
какие озёра смертельно красивые
стрекочущий звук и упала
поднимем андрей твоего леонида
куда они все умоляю здоровья
здоровья и снова желаю и время

 

Из этих мелочей, языковых и образных дефектов Влада Баронец складывает картину нашей сегодняшней реальности, в которой средства дискоммуникации множатся едва ли не быстрее, чем новые виды медиа. Естественным образом это порождает разнообразие способов воплощения разрыва в поэтическом языке, и потому разные главы книги «Слова прощения» посвящены разным ситуациям дискоммуникации, и в каждом из них она реализуется по-своему. Например, в главе «Азбука» за счёт приёмов, восходящих к поэзии обэриутов (минимализм, сведение слов к отдельным фонемам, вздохам, крикам и междометиям), демонстрирует пропасть между учеником, учителем и предметом, превращающую процесс заучивания «твёрдых истин» в бессмысленность абсурда. «Азбука» поделена на «уроки», но это авторская уловка — никакого поэтапного обучения здесь не происходит, и каждый «урок» завершается бесполезным выводом, свидетельствующим скорее о смертельной усталости, чем о каком бы то ни было осмыслении:

 

ка ко          ку-ку
кто это?

на ни на сок суп
что?
великой е-зык

сок у ко о
с ни сы ку
усоснысук

непонятно
это русские
суп кипит
ку-ку
кто кого
они нас
или
мы нас

 

В разделе «И сказал Андрей» Влада Баронец анализирует уже другой разрыв — между русским человеком и его пониманием истории своей страны, вернее, нерешительным отказом от её понимания (и в то же время — мучительной необходимостью её каким-то образом интерпретировать):

 

помиримся с вами
станем от всей души
жениться
клянясь
мы от нас
вы от вас
и великих бояр
утвердить
по закону нашему

захватили в плен
иссекли замучили
застрелили в море бросили
и много другого зла
сделали грекам
так обычно враги делают

и звезда явилась
в виде копья

 

И снова необычен выбор языка для воплощения темы: Баронец подражает стилистике древнерусских летописей, додумывает их на ходу, затевая эксперимент в духе стихотворений Виктора Сосноры по мотивам «Повести временных лет». Но в то же время переосмысляет свойственную летописи дистанцию между событиями и тем, кто их излагает, сокращая её до нулевой. Поэтический субъект в главе «И сказал Андрей» помещён в самый центр кровавой карусели истории и говорит о событиях в настоящем времени, из-за чего стихи становятся парадоксально реалистичными, а исторические параллели с современной Россией — ещё более убедительными:

 

литва хотела
ветлицы озёрища
миролюбие
тайно и явно
вернуть изменников
дорогобуж

россия хотела
киев смоленск
договорные грамоты
вечного мира
никого из князей
чистоту елена
веры твоей

литва сказала
новых обид
россия сказала
ни вина ни руки
нечаянно сжёг
нечаянно битв
а литва а россия
а литва а

 

Если «И сказал Андрей» и «Азбука» демонстрируют широкий диапазон возможностей Влады Баронец в плане техники и стилистики, то разделы «Дорогие же» и «Желаю здоровья» позволяют выделить базис её поэтической практики, определить наиболее характерные для неё свойства. В этих главах травма дискоммуникации проявляется в многообразии бытовых, хорошо узнаваемых жизненных ситуаций, которые зачастую не тянут даже на статус мелких происшествий. Это какие-то пустяки, небольшие дырочки в пространстве диалога, и мы уже не обращаем на них внимания, потому что сам диалог давно превратился в пустоту, в обмен ничего не значащими формулами:

 

ходят слухи разговоры
удивлённые навзрыд
взгляд упал и покатился
уперевшись я не знал

как вы думаете где я
что отчизне посвятил
почему в моих вопросах
часто слышится упрёк

там у нас литература
а вот тут жилой район
побледнел неровно дышит
сердце не разорвалось

 

Важная часть формулы дискоммуникации в поэзии Баронец — замещение слова на неловкий жест или неотрефлексированный ритуал: «для тебя вокзал строили / входы выходы / злится плюётся / и котлетку дала» (дать кусок еды вместо доброго слова — как это по-русски!), «сбор на нового пенсионера / полотенца пижама печь / пятьдесят второго размера / одеяло кровать потому что ночь / посмотрите видео он / благодарит вас весёлой песней» (обряд, сводящий на нет весь смысл благотворительности). В том же ряду — траурная церемония празднования 8 марта на работе:

 

дорогие же́
ради вас
мужчины пишут книги
покоряют вершины
занимают должности
лепят режут по живому
и другие успешные люди
всё это
ради вас

вы украшение нашего коллектива
со вкусом клубники
вы хорошо пахнете
плачете закрывая лицо

сильный пол это мы
но и многие женщины
внутренне сочетаются
с нашими планами победить

 

На тему сомнительной традиции гендерных праздников существует обширный корпус феминистских текстов, с разной степенью остроумия, точности и изобретательности её критикующих, но Владе Баронец удаётся подойти к ней под неожиданным углом. В её стихотворении заложники ритуала — и поздравляющие, и поздравляемые, притом как на социальном уровне, так и на уровне языка, поэтому субъект стихотворения периодически заговаривается, сам не сознавая, о какой вообще «победе» здесь может идти речь. Подобная невольная афазия — частый приём в поэзии Баронец, который в сочетании с полиритмией и синтаксическими сбоями создаёт специфический язык дефектов, не до конца соединённых сцепок, беспомощно повисающих в пространстве между людьми:

 

как хорошо он всё узнал
он был на каждого из нас
походкой родинкой похожий
он весь на блюдечке лежит
рожденье получать бежит
во всех полях вчера убит
и нам положен

 

Явление дискоммуникации подспудно распространяется и на отношения самого автора с традицией и с современным поэтическим полем (и речь тут не только о кризисе восприятия поэзии в контексте поколений и школ, о котором говорит Евгения Вежлян в предисловии к «Словам прощения»). Во-первых, тематика для дебютного сборника довольно рискованная, не облегчающая вход в пул широко обсуждаемых поэтов. Среди множества прямых свидетельств, формирующих обоснованно невыносимую оптику восприятия катастрофы, тихая, сдержанная, работающая с незаметными мелочами книга может и затеряться. Во-вторых, хоть в поэтике Баронец и присутствуют некоторые элементы, вступающие в прямой или косвенный диалог с самыми разными предшествующими практиками (намеренная бессмыслица обэриутов, опыты концептуалистов с языком официоза и др.), здесь куда больше уникальных составляющих, проследить генезис которых не удаётся. Пока лишь можно сказать, что Влада Баронец не выносит себя за скобки эпохи разрыва, не примеряет роль медиума, смотрящего на тотальную дискоммуникацию извне, а проживает её наравне с нами.