Выпуск №22

Автор: Нина Хеймец

<…>
Птицы Иерихона

Милый Эрнст!

Пишу тебе сразу же, как только вернулся, в моих волосах – белесая пыль, я бы даже не назвал ее песком. Она осыпается на лист бумаги, хоть мы и знаем, что написанное покрывается пылью, а не наоборот. Тут, конечно, можно вспомнить нашего общего друга Д., который написал на запылившихся поверхностях своего дома роман – детективный, как он говорил, – и, пока он был этим занят, некоторые фрагменты снова затянулись пылью, другие поверхности, наоборот, очистились сквозняками, и слова исчезли с них сами собой. Потом прохудилась крыша, пришлось двигать мебель, тем самым нарушив последовательность повествования. Так и возник его «Роман без исправлений», экземпляр которого, вместе с другими дорогими мне предметами, покоится в чемодане на морском дне недалеко от яффского порта, куда его смыло с палубы поднявшейся волной. Но не будем отвлекаться, тем более что я очень голоден. По дому уже разносится запах рулетов с баклажанной начинкой – коронное блюдо хозяйки пансиона, фрау Белински. Кажется, что прошла вечность, а успел я прямо к ужину.

Как ты знаешь, перед отъездом из Лейпцига я усиленно занимался ивритом, опасаясь при этом, что моим будущим собеседникам он покажется слишком литературным и архаичным. Так вот, мои опасения пока не подтвердились, но не потому, что ты думаешь: у меня почти не было возможности применить мои новые знания на практике, так как в районе, где я живу, поселились такие же иммигранты, как я, и мы, как ты понимаешь, общаемся друг с другом по-немецки. И всё же мне представилась возможность разговаривать на неродном для меня языке (думаю, я всегда искал именно это ощущение: как если бы я был рыбой, перепрыгивающей из одного океана в другой, и где-то на недосягаемой глубине эти океаны соединяются). В первые же дни в Иерусалиме я познакомился с англичанином по имени Джордж Уолтон, нашим ровесником. Мы встретились на футбольном матче. В перерыве на пустующее место рядом со мной сел молодой человек. Я заметил в кармане его плаща National Geographic Magazine, предпоследний выпуск. Мы разговорились. Джордж журналист, пишет для газеты, название которой мне, к сожалению, ни о чем не говорит. Я мало знаком с английской периодикой. Именно от Джорджа я узнал о заинтересовавшем меня природном феномене: изменении инстинктивного поведения животных. Казалось бы, нет в мире вещей более постоянных, но вот ласточка строит гнездо немного другой формы, муравьиная вереница движется с чуть большей скоростью, ночных хищников замечают охотящимися под утро. Речь идет о микроскопических сдвигах, но всё в мире рано или поздно смещается относительно самого себя, и привычные для нас слова, постепенно изменяясь сами, по определению, немного запаздывают за обозначаемым ими явлением. Между словом и обозначаемым всегда есть зазор, серая зона уже существующего, но еще незамеченного и неопределенного. «Нам очень повезло, – сказал мне Джордж, и, должен признаться, от этого «мы» мне стало радостнее на душе, – одно из таких изменений, возможно, происходит совсем недалеко отсюда и прямо сейчас».

Оказалось, что речь идет о местной разновидности скворца, sturnus gileadensis, названной так по изначальному ареалу его обитания – Галаадским горам. Водятся эти довольно крупные для своего семейства птицы и по западную сторону Иорданской долины: в окрестностях Иерихона, и в выходящих к ним ущельях восточных отрогов холмов Самарии. До Джорджа дошли сведения о том, что в последние месяцы в поведении этих птиц была замечена странная особенность: на открытой местности их стаи окружают людей, вьются вокруг них с огромной скоростью – так что издали может показаться, что по дороге движется черный кокон. Человека птицы при этом не касаются, но, видимо, мелькание черных пятен и вспышек ярко-синего неба между ними действует, как если бы он находился внутри стробоскопа. Стая исчезает так же внезапно, как и появилась, но человек остается дезориентированным, не различает сторон света, не видит ориентиров, не помнит, куда и по какому делу направлялся. Этот эффект может длиться до нескольких часов.

Неплохо было бы выяснить, является ли это изменение принципиально новым, либо же такие случаи бывали и раньше, но остались незамеченными исследователям. Подтверждение второй версии, возможно, находится в путевых заметках Анонима из Вероны, побывавшего здесь в XII веке. Паломник упоминает легенду о черных птицах, которые летают над головами путешественников, проходящих мимо Иерихона. В его пересказе они касаются голов людей крыльями и кричат, словно пытаясь что-то им сообщить. Завладев вниманием путешественника, черные птицы, кружась, поднимаются всё выше, а он, не в силах отвести от них взгляд, идет, задрав голову, куда те его поведут, т.е. – в пустыню, к ущельям. Существование этой легенды, очень может быть, помогает понять логику бытующей в речи местных фаллахов поговорки, буквальный смысл и происхождение которой они сами никак не объясняют: «с птицами уйти из Иерихона», т.е. подвинуться рассудком, начать совершать разрушительные, с точки зрения здравого смысла, поступки. Конечно, мы не знаем, каких именно птиц имеет виду Аноним из Вероны. Возможно, это вообще летучие мыши, которых неправильно идентифицировали. Как бы там ни было, версию о существовавшем, но незамеченном явлении нельзя сбрасывать со счетов.

Обстоятельства сложились самым, что ни на есть, благоприятным образом: редактор разрешил Джорджу воспользоваться служебной машиной. Вчерашним утром Джордж заехал за мной. Я уверен, зная меня, ты представляешь себе, с каким нетерпением я ждал его появления. Я до такой степени бы взбудоражен предстоящей поездкой, поим первым путешествием на новой родине, что от волнения почти всю ночь не мог заснуть. Джордж протянул мне автомобильные очки, и мы двинулись в путь – мимо ассиметричных балконов новостроек, на Улицу Пророков, а оттуда – на Иерихонский тракт, к стенам и куполам Старого города, через оливковые рощи Кидронской долины, и далее – вверх, сквозь россыпь белых кубиков-могил. Предполагаю, что узнай о маршруте этой поездки, например, мои соседи по пансиону, они покрутили бы пальцем у виска: погромы и беспорядки в последнее время немного утихли, но Иерихон, его окрестности и ведущая туда дорога всё еще считаются неблагополучными. Предвкушение нового, радость от скорости и бьющего в лицо ветра переполняли меня, не оставляя места чувству опасности. Да и Джордж держался так спокойно и непринужденно, что его уверенность, видимо, передалась и мне. Мы обогнули с юга Масличную гору, и у меня перехватило дыхание: я увидел холмы Иудейской пустыни, стремящиеся вниз, на восток, будто какой-то великан в сердцах швырнул горсть гладких камней – и они посыпались, но по какой-то причине застыли, не коснувшись земли. И мы тоже мчались на восток, и видели эти холмы уже не с птичьего полета, а вокруг нас, а затем – над нашими головами. Уши заложило от стремительно меняющейся высоты, утреннее солнце слепило нас, и по бокам шоссе теперь вырастали трапеции, полукруги и треугольники, а на их ребрах – бусины овечьих стад. Потом холмы вдруг расступились, и перед нами открылась долина, за которой тянулась гряда тех самых, Галаадских гор. Справа, вдалеке, тяжело перекатывались слюдяные волны Мертвого моря, но мы свернули на север, и спустя всего считанные минуты уже ехали по узким улицам Иерихона – среди колоколен и минаретов, апельсиновых рощ, абрикосовых садов, прячущих белые домики с верандами. За садами был почти не заметен холм – Тель эль-Султан, где, как я читал, археолог Джон Гарстанг нашел руины тех самых стен, обрушенных звуками шофаров Иегошуа Бин-Нуна.

Мы остановились на восточной окраине города у одного из домов. Меня ждал сюрприз: в силу своей профессиональной деятельности Джордж был знаком с множеством людей, среди которых оказался хозяин этого дома – худощавый человек средних лет, уже спешивший к нам с приветливой улыбкой. Его звали Абу-Риад. Он усадил нас в саду в тени смоковницы и угостил кофе с финиками. К сожалению, он не говорил ни по-немецки, ни по-английски, но выяснилось, что Джордж бегло (насколько я мог судить, не зная языка) говорит по-арабски. Абу-Риад пригласил нас переночевать в его доме, и мы с радостью воспользовались его гостеприимством. Нам с Джорджем не терпелось отправиться на прогулку, и Абу-Риад вызвался нас сопровождать. Мы отправились на восток, туда, где, невидимые нам издали, текли на юг воды реки Иордан. Джордж и Абу-Риад тихо о чем-то беседовали, а я, уйдя вперед, высматривал sturnus gileadensis, выступая – я сознательно шел на это – своего рода, живой приманкой. Вскоре я действительно увидел черных птиц с оранжевыми клювами, но они не делали попыток кружиться надо мной и смыкаться в кокон, а, скорее, следовали за мной, держа меня в поле зрения и, казалось, чего-то выжидая. Я достал из кармана пиджака прихваченные с завтрака сухарики и, разломав их и растерев в пальцах, подбросил крошки перед собой. Птицы подхватывали их на лету.

Дело, меж тем, шло уже к вечеру, мы вернулись в дом и поужинали овечьим сыром. Абу-Риад снова угостил нас кофе, но на этот раз напиток показался мне нестерпимо крепким, даже горьким. Стараясь не привлекать к себе внимания, я вернул чашку на столик, и тут же понял, что допустил непростительную оплошность: Абу-Риад выглядел раздосадованным и даже рассерженным, а Джордж не мог скрыть охватившее его чувство неловкости – я никогда прежде не видел у него такого выражения лица. Я решил пройтись, вышел из ворот и снова отправился в сторону далекой реки и гор, с этой стороны долины кажущихся неприступными. Быстро стемнело, пели цикады, звезды сияли надо мной, в горах мерцали ниточки огней. Меня удивило это, ведь днем эти поселения были не заметны глазу. Я медленно шел на восток, навстречу мне крались в землю Ханаанскую лазутчики Иегошуа Бин-Нуна, у меня кружилась голова, видимо, от обилия свежего воздуха. Я услышал шум и оглянулся: в отдалении в ночном воздухе медленно плыли всадники на верблюдах. Каждый из них держал керосиновую лампу, и ее свет, отражаясь от белых одежд и головных уборов, мягко рассеивался в темноте. Я провожал их взглядом, а потом снова повернулся к огонькам Галаадских гор.

Проблема в том, что я, при всем желании, не могу написать тебе, что произошло дальше. Следующим, что я увидел, было встревоженное лицо Джорджа. В окно светило солнце, я лежал в постели, в доме Абу-Риада. Он тоже был рядом и выглядел обеспокоенным. Джордж спрашивал меня, помню ли я, что случилось, но я мог ответить ему только то, что уже написал тебе. Оказалось, что Джордж видел, как я уходил. Когда я скрылся из виду, он почему-то забеспокоился и пошел вслед за мной. Джордж обнаружил меня лежавшим без сознания, довольно далеко от дороги – видимо, всё-таки сказался перепад высоты и атмосферного давления. Я с трудом сел в кровати. На затылке болела здоровенная шишка: похоже, упав, я ударился головой о камень, и всё обошлось каким-то чудом. Постепенно я пришел в себя и мы, попрощавшись с Абу-Риадом, отправились обратно в Иерусалим. Когда мы выехали из Иерихона, нас остановил для проверки британский военный патруль. Ночью на дороге было совершено ограбление. Кто-то загородил ее камнями и, когда у этого препятствия остановилась машина курьера, на него напали, оглушили, и похитили пакет с секретными документами, которые он, несмотря на поздний час, должен был срочно доставить в Иерусалим. С недоверием меня рассмотрев, военные принялись расспрашивать Джорджа, давно ли он со мной знаком. Выяснилось, что пастухи-бедуины, ночевавшие в пещере недалеко от дороги, видели, как вскоре после ограбления в направлении Иерихона промчался автомобиль, очень похожий на наш. Но мой друг подтвердил патрулю, что со вчерашнего вечера заботился о моем здоровье в Иерихоне. «Всё в порядке, сержант, – подмигнул он земляку, – этот парень всю ночь был под моим присмотром». И тот махнул нам рукой: «Езжайте!»

Мы приближались к Иерусалиму, и солнце, клонясь к западу, снова слепило нас. Вскоре стал виден силуэт Масленичной горы, с возвышавшимися над ней колокольнями. Свистел ветер, и на секунду мне показалось, что подъема в Иерусалимские горы не будет: словно до этого был выдох, а сейчас произойдет вдох, и нас затянет в пустоту под горами, закружит среди костей рыб, людей и животных, среди рыцарских кольчуг и сабель янычар, среди монет и глиняных трубок, среди глиняных обломков и кремниевых ножей. И вот я уже дома, пишу тебе.

Бегу ужинать.
Твой Вильгельм.

№ 34678/w Печать: Принято на хранение.
<…>