Выпуск №8

Автор: Андрей Пермяков

 

Зачем все поругались и что в этом хорошего

 

I. Литературные сплетни

Весной уходящего 2019-го года издатель, мыслитель и деятель Марина Волкова написала в своём фейсбучном блоге: «Вчерашнее обсуждение поэмы Оксаны Васякиной «Когда мы жили в Сибири» было очень круто организовано: и чтение, и подготовленные выступления, и видео от автора и ученого, и видеофиксация, спасибо, Наталия Санникова и Константин Рубинский. Просто праздник для организатора видеть такую четкость и продуманность! И содержательно тоже получилось три повода для праздника: 1) получил подтверждение тезис «любого поэта можно читать, изучать, любить; о любом тексте говорить серьезно, искать в нем смыслы, красоту, новизну и прочее, вплоть до гениальности» (главное, не задавать вопрос «зачем это делать», но вопрос «зачем» может убить все, что угодно, поэтому его и не задаем); 2) мой любимый русский язык подарил мне вчера три речевые ситуации, каждая из которых развернулась в отдельный сюжет: один из чтецов забыл название поэмы; Оксана Васякина в видеообращении употребляла «как бы»; Костя¹ порадовал отличным незаконченным предложением-упреком. Из «как бы» я «вырастила» рецензию на поэму, Костино предложение мысленно продолжила и порадовалась получившемуся, и еще раз всем причастным — СПАСИБО! Наташа вчера пыталась представить поэму прежде всего как нечто связанное с памятью, документальным свидетельством о времени и месте».

Малое время спустя автор обсуждаемой поэмы Оксана Васякина была награждена премией «Лицей» со всеми причитающимися плюшками. В число этих плюшек, разумеется, входила неприязнь со стороны некоторых братьев-литераторов. Поначалу ворчание было скорее забавным, и адепты победительницы относили его на счёт замшелых в литературном и общественном плане кругов. Плюс, конечно, на счета прямых конкурентов по премии этого сезона, а также — победителей и призёров прошлых лет. Этих самых призёров тоже причисляли к ретроградам и консерваторам. Чаще всего — несправедливо. Ну какой вот ретроград из Елены Жамбаловой?

Так или иначе, но поначалу дискуссия²  тянулась вяло. Всё изменилось после открытой беседы лауреата с Верой Полозковой. Собственно, тон задал уже заголовок стенограммы: «Вот тут меня возненавидели по-настоящему³». В этот момент, кроме недоброжелателей, всколыхнулась и часть симпатизантов Васякиной, и люди, писавшие о ней благожелательные отзывы, и вообще многие. Полозковой на слух досталось меньше, но она и сама литературное сообщество во многом игнорирует.

Возможно, часть критики была справедливой. Действительно, когда вполне успешные, принимаемые и находящиеся в центре внимания люди выдают на публику фразы: «У меня сложная судьба»; «Я думаю, что в русской литературе счастливым быть невозможно в принципе…; Здесь такая общецеховая установка, что любого, громко заявившего о себе каким бы то ни было образом, будут топтать и уничтожать от шести до десяти первых лет его карьеры», а также жалуются, как их обижали в прайм-тайм на центральном телевидении, многим делается сюрприз.

Важный момент: ни слова неправды не прозвучало. Ни от собеседниц, ни от тех, кто их разговором возмущался. Каждый говорил о собственном восприятии ситуации, но шум был в целом знатный.

Есть важный общекультурный нюанс. Допустим, некий человек, проживший свои бедные, страшные, неудачные года добился успеха. Человек этому рад. Он рассказывает, как у него всё хорошо получилось. Но рассказывает это он крайне деликатно, намекая, мол, что у меня получилось, значит, и у тебя получится. На этом построена вся цивилизация такой громады, как Китай, например. В официальном описании жизнь Конфуция сказано: «В детстве он жил бедно и перенёс многое». Но в том же самом жизнеописании есть рассказ, как папа Конфуция, будучи военачальником в отставке, имея шестьдесят лет от роду, в нужный для государства момент сел на коня, возглавил войско и лично вынес ворота вражеского замка. То есть не в такой плохой семье Конфуций и родился. А если даже и в плохой (там, как минимум, была гигантская разница по возрасту между мамой и папой), он на семью и обстоятельства не жаловался никогда.

Но дело даже не в этом. Дело в том, что есть очень талантливые люди, начавшие свою жизнь бедно, продолжающие бедно и завершающие тоже бедно. Перенёсшие чудовищные страдания и умершие без катарсиса. Им-то каково читать о бедах тех молодых барышень, которые достигли успеха и популярности, будучи намного моложе тридцати годиков?

Впрочем, архетип «травма» в нашем нынешнем мире – совсем отдельный предмет для разговора. На эту тему можно и нужно писать книжки, проводить конференции. Мы не об этом, мы о том, отчего все разругались.

Хотя и в этом плане автору данной статьи можно сходу высказать упрёк. Тоже формально верный. Мол, я свожу разговор к гендерным стереотипам, обесцениваю, стигматизирую и далее всё, как мы любим. Однако, во-первых, обсуждением результатов «Лицея» и последующего засим публичного разговора занимались преимущественно мужчины, то есть перечисленные выше обвинения лучше б адресовать им, а во-вторых, вскоре после описанных событий разразился первый сезон премии «Поэзия». Разразился он так, что директор институции назвал премию «самой скандальной». Причём оглашение результатов прошло как раз в рамках привычной фоновой ругани, а вот формирование и обсуждение списка номинированных гремело. И уж тут гендерные различия были совсем ни при чём.

Мы вспомнили только два случая относительно свежих литературных конфликтов, а их на просторах Сети — несчислимое множество. С поводами, без поводов, с наличием виноватых и правых, без наличия таковых. Разнообразие дивное. Кстати, литераторов вообще не обязательно было упоминать в разговоре о скандалах. Они, как и другие гуманитарии, от века славились способностью затеять ссору на пустом месте. Филипп Шахермайер пишет о временах великих македонских завоеваний: «Александру очень хотелось, чтобы в походе участвовали историки и поэты. Им предстояло оставить потомкам рассказы о его подвигах и поведать миру об их величии… Все эти люди весьма ревниво относились друг к другу и находились в постоянных раздорах…»⁴. То есть непротиворечивой, истинной картины тогдашних событий мы не получили — талантливых непосредственных свидетелей оказалось слишком много. Далее правители стали хитрее, назначая одного официального хрониста и парочку оппозиционных, смеха ради.

Но не будем сильно отвлекаться. Нарастание конфликтогенного потенциала и напряжения в обществе очевидны каждому. А писатели по определению умеют замечательно формулировать мысли, причём одновременно на разных уровнях. Взаимодействие подтекста, контекста и личности говорящего создаёт объёмный эффект. Вот состоявшийся, спокойный, талантливый, доброжелательный, обаятельный носитель ещё бездны добрых эпитетов Евгений Сулес написал в Фейсбуке 28-го сентября этого года: «Удивительно, как люди стали нетерпимы. Что бы ты ни написал, что бы ни выложил, обязательно найдутся готовые тебя в чем-то обвинить, яростно не согласиться, высказаться, как же ты глубоко не прав и как ты вообще мог. Набегут и полезут с поучениями и наставлениями. Такое ощущение, что люди только и ищут повод полаяться, получая истинное наслаждение от своего праведного гнева. Откуда такая уверенность в своей правоте и, главное, откуда столько сил, энергии и времени писать все эти горячие комменты? Мне кажется, это что-то в воздухе. Что-то распыляют. То ли кровавый режим, то ли госдеп, то ли инопланетные твари».

Про госдеп, режим и тварей это, конечно, для иронии и сброса негативной энергии, но об уверенности и горячности — очень точно. И про нетерпимость тоже. Попробуем, стало быть, ответить на прозвучавший вопрос: «откуда?». Самый массовый и лёгкий ответ: из СМИ, пропаганды, телевидения, и отдельно — из социальных сетей. Вариант гладкий, но путающий причину со следствием.

 

II. О блаженном тихом прошлом

Социальные сети вообще структура пассивная. Они стали каким-то совершенным воплощением идей постмодерна и триумфом предсказательной силы Делёза и Гваттари. Самых-самых базовых их положений. «Ризома»⁵? Разумеется. Социальная сеть являет собой именно ризому, где часть копирует целое, а целое не имеет внятного центра. «Тело без органов»? Так ради создания виртуального тела люди и заводят себе аккаунты. «Машина желаний»? Снова идеальное попадание. Расцвет интернет-коммерции, не удовлетворяющей потребности клиентов, а формирующей их — свидетельство тому. Шизоанализ? Тут лучше процитировать первоисточник; настолько замечательно всё предсказано за десятилетия до появления интернета: «Шизоанализ преследует единственную цель: сделать так, чтобы революционная, артистическая и аналитическая машины стали винтиками и колесиками друг для друга. Еще раз, если взять бред, в нем есть, как нам кажется, два полюса: паранойяльный фашистский и шизо-революционный. Он постоянно колеблется между ними. Нас интересует революционная шиза в ее противоположности деспотическому означающему. Как бы то ни было, не стоит заранее опровергать неправильные прочтения, их ведь невозможно предугадать, но вступать с ними в борьбу, когда они появятся, тоже не стоит. Лучше работать с теми, кому с нами по пути. Что же до ответственности или её отсутствия, нам это понятие не известно, это слово из словаря полицейских и судмедэкспертов»⁶.

То есть за десятилетия до появления социальных сетей постмодернисты предрекли их возникновение, предназначение, а также — безответственность и расщепление личности, возникающие после этого с необходимостью. Ошиблись лишь в одном: средством примирения, диалога и перевода агрессии в позитив сети не стали. Скорее, наоборот. Ну, так и говорили об этом Гваттари и Делёз в мирное время, до появления панков и всего такого.

Точность их предсказаний действительно поражает. Пожалуй, за период, доступный непосредственному восприятию трёх-четырёх последних поколений, есть только один сходный пример. Это влияние идей космизма⁷ на ракетную технику, палеонтологию, науки о Земле, развитие средств дальней связи и ещё на некоторое количество областей человеческой деятельности. Однако стиль того воздействия был принципиально иным. Оно шло через авторитеты, через известных учёных: Вернадский, Обручев, Циолковский, Ефремов, Докучаев, Кузнецов — список обширен. Символом эпохи было беспроводное радио: коммуникационное средство и символ, куда более тотальное, нежели интернет или телевизор. Голос, не подразумевающий возможности прямого ответа и вещающий будто ниоткуда, представляет собой мощный архетипический образ.

А телевидение уже оказалось проще: там все не страшные, а забавные. Помните ведь, кто постарше, Леонида Ильича Брежнева? Над ним даже в детском садике смеялись. Добродушно так. О сути телевидения хорошо сказал профессор К. С. Пигров, много-много лет занимающийся изучением массовых коммуникаций: «Сама ситуация приводит к тому, что любая тема в телевидении превращается в ложь, причем я бы не исключал хваленые каналы вроде «Культуры» или «Discovery». Почему? Я думаю, потому, что ты слишком пассивен и – вот тут я скажу это ключевое слово – ты безответственен. Ты безответственен. Вы чувствуете: я не на телевидении ставлю акцент, а на себе. Тобой можно манипулировать, потому что ты безответственен. Телевидение анонимно, в нем всегда ситуация такова, как будто ты подглядываешь в замочную скважину, и в каждую минуту можно незаметно уйти, что невозможно в театре. Если я посередине действия встаю в театре и выхожу, это поступок»⁸.

Из социальных сетей выйти, конечно, посложнее, чем выключить телевизор, но сами по себе эти сети тоже никого ни к чему не обязывают. Лет 10-15 назад мы все вели себя там как детишки, дорвавшиеся до сладкого. Был какой-то троллинг, дурацкие флешмобы, но действительно серьёзные сетевые конфликты делались предметом насмешек и попадали на Луркмоар.

В общем, все медиа — суть пустые мехи, которые можно наполнить чем угодно. Отчего ж с какого-то момента наполнились они известным нехорошим веществом? Тут опять можно начать говорить об изменившейся политической ситуации, впадая в рекурсию. Политика ж тоже вторична по отношению к состоянию умов. А вот это состояние как раз переменилось очень серьёзно.

 

III. Задумались, расстроились

Давным-давно Энди Уорхол сформулировал неформальный девиз эпохи постмодерна: «Иногда люди позволяют одной и той же проблеме годами портить им жизнь, а между тем они могут просто сказать: «Ну и что». Это одно из моих любимых выражений:

«Ну и что?» «Мама меня не любила». Ну и что?

«Муж не хочет меня». Ну и что?

«Я преуспел, но до сих пор одинок». Ну и что?

Не знаю, как мне удалось выжить в те годы, когда я еще не научился этой премудрости»⁹.

Фраза действительно помогала. Постмодернизм был эстетизацией перманентного кризиса, включением этого кризиса в поп-культуру и далее его снятием — в философском смысле термина. Зато не предполагался кризис коммуникации. В самом деле, если «что воля, что неволя — всё одно», говоря словами Марьюшки-искусницы из советского фильма, если ты говоришь «ну и что» и в ответ звучит неизбежное «ну и что», коммуницировать легко. Поверхностность серьёзности не предполагает. А потом вот оказалось, что нет. Не всё равно. Но общаться уже разучились. Отсюда понятна нынешняя реакция в виде тотальной конфликтности и агрессивности, как суррогата и антипода общения. Нежность и робость сделались нынче радикализмом. Экстремизмом почти. Человека спрашивают: «Как мне надо к тебе относиться»? Он в ответ злится, топорщится, считает вопрошающего злобным докучливым троллем. А тот ведь и вправду не знает — как. Саша Шиляева написала:

 

* * *

Скажите мне, как я должна реагировать –
Я среагирую.
Какова должна быть моя реакция?
Выражение лица
Самоощущение?
Должны ли подкашиваться коленки?
Дрожать голос?
Всё сделаю, всё.
Только скажите¹⁰.

 

Более того, вопрошающий о себе-то знает слишком мало. Он понимает, что ему дискомфортно, нехорошо, страшно. Но вот кто он такой — не понимает. Это тоже побочный эффект спасительной, как долго-предолго казалось, теории «незалипания»¹¹. Протеизма, способности менять маски. Даже не маски, а субличности. Даже не субличности, а симулякры и фантомы. Есть такой приписываемый Фаине Раневской и хорошо знакомый профессиональным спортсменам афоризм: «Никогда не показывайте, где больно. Туда и будут бить». Оттого научились защищаться с помощью собственных ментальных клонов. Возможно, особого уровня искусство продуцирования субличностей достигло в позднем СССР. Он вообще к финалу стал весьма постмодернистским государством. Алексей Юрчак в книге «Это было навсегда, пока не кончилось»¹² верно пишет, что термин «двоемыслие» фактически неверен. Советский человек времён финала, открывая газету, присутствуя на собрании или глядя сатирическую комедию, вполне искренне возмущался деяниям всякого рода жуликов. Что не мешало ему применять довольно изощренные схемы для пополнения домашней мастерской за счёт родного предприятия или, скажем, приобретения электроплиты.

То есть для каких-то экстремальных обстоятельств распад личности с выводом части её из-под удара оказывается спасительным. Но затем, вопреки некоему смягчению нравов, мироздание и ближние бить не перестали, а субличности человека друг с дружкой передрались.

 

***

Людно внутри
Шумно внутри
Дымно внутри.
Один зудит: умри — умри — умри
Негромко, но назойливо,
Как комар,
Другой орёт:
Полундра! Позор! Пожар!
Третий стоит в углу
Лицом к стене,
Он молчит
И от этого страшно вдвойне.
Есть и четвертый, и пятый,
И двадцать восьмой — как трамвай.
Кто-то шепчет: пожалуйста, не умирай.
Кто-то плачет: не любит,
А другой: не люблю,
Тот скандалит: дай море моему кораблю.
«Дай» — это у них у всех любимое слово.
Дай волю
Дай долю
Дай голос
Дай быстро
Дай снова.
— Ногу перекидываешь и летишь.
— Уже ничего не будет.
— Всё впереди.
— Хочу в Париж.
Галдят, горланят, гадости говорят,
Устраивают порою
кромешный ад.
Даже тот, который в углу,
Что-то царапает на стене.
Думаешь, это пророчество,
А приглядишься —
Простое ругательство —
И от этого страшно вдвойне.

(Наталья Ключарёва)¹³

 

IV. Чудеса науки

Итак, одна из причин нынешней моды на конфликтность и агрессию в том, что всем разом захотелось искренности, цельности, подлинности и каких-то основ. Расцвели принципиально конфликтные идеологии. Кстати, определение «конфликтный» не обязательно имеет негативное наполнение. Декларируемые цели радикального энвайроментализма или феминизма третьей волны довольно симпатичны. Конфликтность оказалась восстановленной в правах — как поколением раньше сочетание «амбициозный карьерист» из оскорбления сделалось комплиментом.

Но всё-таки: зачем? Жили же. И относительно ведь беззаботно.

Думаю, одной из причин стал приход новой рациональности. Вот смотрите: ныне интерес к тренингам, к разнообразным практическим и теоретическим курсам, отдельно — к научно-популярной литературе необыкновенно велик, а к разным паранаучным кунштюкам довольно мал¹⁴. Недавно было наоборот. Почему так? Ответ почти очевиден: можно многие десятилетия ждать обещанной фанатами торсионной теории бесконечно быстрой связи на бесконечно огромные расстояния, а можно купить сотовый телефон, разработанный с применением методов унылой и правильной науки. С медициной аналогично. Да со многими областями знания. Возможно, вскоре это изменится, но пока — вот так.

Доверие к науке объективно возросло. Слова академика А.А. Зализняка, сказанные на вручении ему не сугубо научной, но литературной премии им. Солженицына в мае 2007-го года: «Истина существует, и целью науки является ее поиск» сделались за следующее десятилетие примерно такой же расхожей цитатой, каковой во времена оны было мичуринское «Мы не можем ждать милостей от природы. Взять их у неё — наша задача».

Меж тем, если уж цитировать, то полностью, не вырывая положений из контекста. В законченном виде фрагмент речи академика звучал так:

1) «Истина существует, и целью науки является ее поиск;

2) В любом обсуждаемом вопросе профессионал (если он действительно профессионал, а не просто носитель казенных титулов) в нормальном случае более прав, чем дилетант.

Им противостоят положения, ныне гораздо более модные:

1) Истины не существует, существует лишь множество мнений (или, говоря языком постмодернизма, множество текстов);

2) По любому вопросу ничье мнение не весит больше, чем мнение кого-то иного. Девочка-пятиклассница имеет мнение, что Дарвин неправ, и хороший тон состоит в том, чтобы подавать этот факт как серьезный вызов биологической науке»¹⁵.

Два контраргумента, приведённые в финале цитаты, сейчас уже нельзя назвать «более модными», за что Андрей Анатольевич Зализняк заслуживает отдельной благодарности, добавочной по отношению к благодарностям и знакам обожания, полученным им при жизни. Но на более глубоком уровне всё оказывается ещё сложнее. Да, наука вернула себе достаточный авторитет в обществе. Научную и наукообразную терминологию применяют в очень разных сферах. Лично видел работу, озаглавленную «Введение в объектно-ориентированный феминизм»¹⁶. Но насколько прочны основания самой науки? В данном случае мы говорим даже не о фундаментальных парадигмах: они меняются на глазах. Мы об основании этого фундамента, об опоре опоры.

Вот Кирилл Юрьевич Еськов, учёный и популяризатор науки с безупречной, кажется, репутацией¹⁷, занимающий почти однозначно материалистические позиции, пишет о принципе актуализма, базовом для современных естественных наук: «… вначале нам следует решить для себя принципиальный вопрос: познаваемо ли прошлое вообще? При этом необходимо признать, что на л о г и ч е с к о м уровне проблема неразрешима, т. е. это вопрос не разума, а веры»¹⁸. Вообще-то, заявление с точки зрения базовых естественнонаучных положений шокирующее. Если мы отвергаем принцип актуализма (или хотя бы ставим его под сомнение), никаких оснований для опровержения любых самых диких фантазий насчёт того, что происходило до нашего рождения (или, по крайней мере — до формирования человека, как биологического вида) у нас просто-напросто нет. То есть совсем-совсем нету.

Проблема эта явно витала в эфире, и почти одновременно с книгой Еськова вышла книга малоизвестного тогда философа Квентина Мейясу «После конечности: Эссе о необходимости контингентности». На русский её перевели довольно быстро и хорошо¹⁹.  Если не брать малозначимых в плане онтологии споров о том, что слово «конечность» имеет в русском языке отчётливые коннотации с человеческим телом, в то время как английское finitude относится сугубо к математике и психологии, книжка прозвучала. Тут бы её и последовавшее чуть позже эссе «Дилемма призрака»²⁰ перепечатать целиком, сопроводив примерно стократной по объёму волной отзывов, рецензий и комментариев, но жест будет слишком радикальным. Да и читали эти произведения многие.

А раз воспроизвести полностью нельзя, ограничимся базовыми тезисами, не исказив их, но с необходимостью частично упустив логические связки. Ссылки на страницы давать не буду: в сети доступны разные варианты (особенно «Дилеммы призрака»). Проверить меня несложно.

Прежде всего, недостаточность принципа актуализма вдруг оказывается проблемой не фундаментальной, а обусловленной положениями пост-кантовской философии, постулировавшей корреляционизм. То есть определившей соотносимость мышления и вещи-в-себе без возможности истинного проникновения мысли в эту самую вещь: «Помыслить доисторическое равносильно тому, чтобы помыслить мир без мышления — мир без данности мира. Мы обязаны порвать с онтологическим требованием современности, в соответствии с которым быть — это быть коррелятом».

Соответственно, следует выйти за пределы носителей корреляционизма. То есть — за пределы сознания и языка. Не сводить, как рекомендовалось на всём протяжении ХХ века, проблемы мироздания к играм разума: «Сознание и язык были двумя основными «средами» корреляции в 20 веке, обосновывая, соответственно, феноменологию и различные течения аналитической философии. Франсис Вольф очень точно охарактеризовал их как «объекты-миры. Сознание и язык оказываются единственными объектами, потому что именно они «составляют мир». Эти объекты составляют мир, потому что для них одновременно «все внутри» и «все вовне».

А далее всё очень изящно. Цель состоит в понимании того, как «…мышление может получить доступ к абсолютному: бытию настолько непривязанному (первоначальный смысл слова «absolutus»), настолько сильно отделенному от мышления, что оно предоставляет себя как без-относительное к нам — способное существовать независимо от того, существуем мы или нет. Примечательное следствие из этого: чтобы помыслить доисторическое, нам требуется возобновить мышление об абсолютном». Почему именно «требуется»? Ну вот, к примеру, почему: «Корреляционизм сам не занимает никакую позицию, будь то иррациональную, религиозную или поэтическую: он не производит положительный дискурс об абсолюте, он ограничивается осмыслением пределов мышления, которые являются границей языка, постижимой лишь с одной стороны».

Здесь высказана крайне бунтарская мысль, отрицающая, казалось, незыблемые положения Л. Витгенштейна, изложенные в его «Логико-философском трактате»:

5.6 Границы моего языка означают границы моего мира;

<…>

5.63 Я есть мой мир;

То есть предлагается снять (всё в том же сугубо философском смысле) вопрос принципиальной непознаваемости «вещи в себе». Мол, идея эта сослужила прекрасную службу — и для позитивной науки, и для культуры, но пора ж, в самом деле, двигаться дальше? Как и даже куда — не очень понятно, но перспективы манящие. Ибо «фактичность откроется нам как знание об абсолюте, потому что мы наконец вернем самой вещи то, что иллюзорно представлялось нам бессилием мышления».

Правда же, есть смысл рискнуть? Но и это — промежуточный финиш. Раз уж мы договорились, что никаких оснований тутошнего мира не знаем, но отчётливо понимаем сам факт наличия этих оснований, то… то опять цитата из Мейясу: «В заключение скажем несколько слов о несуществующем Боге. Как — согласно каким принципам исследования — можно было бы определить его природу, если она задается как контин­гентный эффект Хаоса?… Здесь мы вынуждены поставить заново, за пределами трансцендентального поля, вопрос в духе Канта: теперь, когда я могу надеяться, на что мне позволено надеять­ся? Что за Бог снова стал бы желаемым, любимым, достойным подражания? Если допускается реальная возможность событий, противоречащих действующим законам природы, то какой бу­дет наиболее сингулярная возможная божественность, самая интересная и самая «благородная» в смысле (парадоксально), близком Ницше? Должен ли этот будущий и имманентный Бог быть личным или же он будет заключаться в «гармонии», уми­ротворенном сообществе живых, умерших и возрожденных? Мы полагаем, что можно найти ответы на эти вопросы и что они учредят оригинальный режим мышления, порывающий как с атеизмом, так и с теологией: таким режимом станет дивиноло­гия, которую еще предстоит создать и через которую, быть мо­жет, будут установлены новые отношения между людьми и теми, кто их преследует».

Это была цитата из статьи «Дилемма призрака». Один из главных смыслов той статьи довольно прост, хотя жутковат. Допустим, умер плохой человек. Верующему его жаль, но он понимает: свершилась обетованная справедливость, грешник попал в ад. Атеисту даже и не жаль: плохой человек умер, его забудут или будут поминать очень-очень нехорошими словами. Аналогично, хорошему человеку положена награда в небе (взгляд верующего) или память на Земле (мнение атеиста).

Но как быть с теми, кто ушёл, не успев стать кем-то? Слишком рано? Или честно занимаясь тупиковым направлением науки? Есть масса вариантов погибнуть зря или не вовремя. Эта ситуация крайне тяжела и, как ни странно, для честного атеиста-позитивиста она даже тяжелее, чем для верующего. Последний может (обязан!) надеяться на бесконечное милосердие Божие, а у атеиста нет ничего кроме прогресса. И убеждения, что каждое следующее поколение должно жить лучше и знать больше. Оттого умершие каким-либо непредусмотренным образом становятся призраками, довлеющими над живыми — вне зависимости от веры или неверия последних.

Вот тут и возникает важнейшая, кажется, мысль Мейясу. В его интерпретации бытие Абсолюта доходит до очередного предела. Абсолют потому и Абсолют, что Он волен быть, волен не быть, а волен ещё не родиться. Это, пожалуй, главная разница Бога (если называть сущности своими именами) в интерпретации Мейясу от «Точки Омега», предложенной де Шарденом. У последнего возникновение этой точки считалось предопределённым развитием человечества, ноосферы и прочих позитивистских радостей. То есть выхода за пределы стандартной метафизики не предполагалось.

Как-то так. Конечно, почти никто (даже прозаики-романисты) не изложил приведённых выше мыслей так последовательно, велеречиво и даже чуть многословно, как это сделал Квентин Мейясу. Но он философ, ему так можно. Для нас же главное — открывающиеся перспективы. И в частности, перспективы для литераторов.

 

V. Почему для литературы это хорошо

Писатель, оказавшись в принципиально новой ситуации, не угрожающей мгновенной гибелью, радуется. Ибо ситуацию эту можно изложить. А нынешнюю ситуацию можно изложить множеством принципиально разных и взаимно никак не зависящих способов. Литература привыкла существовать в мире, где Бога нет, а значит – всё позволено. Из этого методом обратной дедукции легко выводится, что если Бог есть — тем более всё позволено. И когда Бог умер — позволено уже совсем всё. Тут же предложен иной квест: человек родился, а Бог – нет. Ещё нет. И, пафосно говоря, ответственность перед Нерождённым есть чувство совсем новое. Хотя философ Наби Балаев сказал, что на идее нерождённости Бога построена вся теодицея²¹. Возможно. Но явным образом теологи такой мысли не высказывали. Хотя времена не всегда были располагающими к религиозному вольнодумству. Порою приходилось и молчать.

Так или иначе, поиск истины теперь вновь стал актуален, а пути того поиска сделались крайне индивидуальными. Это на поверхности. А чуть глубже лежит другой аргумент: резко возрастают шансы немолчащего автора на бессмертие. Или даже на воскрешение. В довольно материальном воплощении оных. В условиях принимаемой парадигмы — истина существует, но в чём она состоит, неясно и пути к ней крайне неочевидны — правым может оказаться любой идущий. Или даже остающийся на месте. И раз время делается обратимым, то предшественник ныне — не тот, кто шел до, а тот, кого последователи утвердили в качестве шедшего до них. Иначе говоря, предшественник сей может идти после собственных последователей. Это круто и заманчиво.

Ну и хватит о добром.

 

VI. Почему это плохо

Увы, но ситуация свободных поисков предполагает одиночество и разобщённость. Тоска по большому стилю возникает с периодичностью раз в пятьдесят-сто лет и чаще всего остаётся тоской. Звучащий очень современно — и в своих стихах, и в мыслях — Борис Поплавский писал немногим менее века назад: «… высокого, одного чисто художественного стиля (подобием которого одно время казался кубизм для французской живописи), в настоящее время ни в русском, ни в иностранном искусстве нет. Нет недостроенного храма, поэтому законно художественное перестроение жилища или же домашней часовни. Поэтому тенденция к повышению ценного в искусстве находится, как нам кажется, в настоящее время в стороне искания наиболее индивидуального, наиболее субъективного миро- и духо-ощущения. Но каковы же его опасности? Они велики. Стремясь к дневниковому, к домашнему, к не «литературному в дурном смысле этого слова, можно так углубиться в своё, одному тебе понятное, что предел этой тенденции ведёт постепенно через суживание круга читателей до полной криптографичности, до никомунепонятности, до никому-не-ценности. Причем всё же, принимая во внимание, что по мере специализации художественного материала круг читателей такого художника всё более сводится к кругу чудаков, единомышленников, себя находящих в нём, чтобы наконец в пределе ограничиться только личными друзьями, влюблёнными в одинокого, и наконец даже для них перестать быть ценным. Ибо совершенно правильно, что мы в художнике отчасти ищем не себя, а наоборот, ищем потерять себя, временно другую, новую, отражённую жизнь прожить.

<…>

   По-нашему же поэзия должна быть личным, домашним делом; только тот, кто у себя дома в старом, рваном пиджаке принимает вечность и с ней имеет какие-то мелкие и жалостно-короткие дела, хорошо о ней пишет… Все эти стихи перестали бы быть красивыми для того, чтобы сделаться искренне-трогательными, ибо человек, когда он до нас доходит в своих отношениях с абсолютным и в глубоком горе от долгого отсутствия этих отношений, всегда искренно трогателен. А всё трогательное нужно, всё оно разбивает лед нашего внутреннего сна. Только трогательное мы любим, а только то, что мы любим, мы постигаем. А поэзия есть способ сделаться насильно милым и сделать насильно милым Бога»²².

Вроде бы, всё неплохо. Впереди у нас, как мы договорились, вечность. Времени для поисков и находок более чем достаточно. Однако скажем о сложившейся ситуации ещё раз: истина есть, а ни её сути не знаем, ни базы для поиска нет. Каждый сам за себя. Опять помянем добрым словом постмодерн. В частности, постулат о завершении «больших нарративов». Они действительно закончились. Зато в своём малом нарративе каждый или почти каждый уверен до совершенно дубовой степени.

При этом тот же самый «почти каждый» боится, что истиной обладает кто-то ближний. Надеется и боится разом. В этой надежде и в этом страхе — причины взаимного хейтинга, а отдельно — хейтинга звёзд популярной и не очень популярной культуры. Разумеется, сплетничать о заметных личностях любили всегда — над этим ещё Пушкин смеялся. Но в эпоху соцсетей селебритиз оказались рядовыми пользователями. Разве что друзей у них больше. Оттого каждый промах становится объектом поражения. Дескать, он именно столь же «мал и низок», как мы; истины он, оказывается, не знает, а туда же — влиять. «На его месте должен быть я», дескать. Я больше знаю об истине, и моя истина — истинней.

Разумеется, мы не берём самый, к сожалению, распространённый случай. Это когда человека троллят, травят или обижают как-то иначе из соображений прямой конкуренции или просто так. Мы тут всё-таки о честных зайчиках, пытающихся разобраться в сформировавшемся ныне мире. Формально они своих оппонентов (или просто несогласных) третируют не менее жёстко, но в данном случае хотя б цель благородна.

Поносимым, конечно, не легче оттого, что другая сторона имеет добрые намерения. Они обороняются как могут. А могут, например, с использованием «научных методов». Тут надо вспомнить ещё одного философа, входящего наряду с К. Мейясу в сколь угодно краткий список мыслителей, действительно влияющих на культурную ситуацию. Я про Бруно Латура. Вообще-то, он сделал много хорошего. И для искусства тоже. Его теория плазмы²³ неплохо в целом отвечает на вопрос «из какого сора»? Плазма в данном контексте означает некую наполняющую мир аморфную субстанцию, произведённую прошлой, актуальной и грядущей культурой. Из субстанции той мы акцептируем образы, открытия и разное прочее. Впрочем, в данном случае мой пересказ сути явления если не ошибочен, то уж слишком неполон. Гораздо лучше изложил тему, Дмитрий Вяткин в журнале «Логос»²⁴. Мы же сейчас Бруно Латура будем, скорее, ругать.

Ибо во многих своих работах, к примеру, в книге²⁵, написанной в 1991-м году, переведённой в 2006-м и продолжающей активно жить, Латур пишет о принципиальной идентичности общественных и естественных наук, а также о почти одинаковых методах продвижения в них. Откуда происходит такая идея — понятно: от растущего заново авторитета позитивной науки. Мы об этом уже сказали. А вот метод приложения идеи к практике — так себе. Если коротко, автор постулирует, что естественнонаучные истины рождаются методом консенсуса профессионалов: после свершившегося открытия необходимо убедительно и доходчиво рассказать о нём, тогда оно будет принято. Гуманитариям следует поступать аналогично.

Опять-таки, скажем: Латур лишь убедительно выразил то, что другие делают интуитивно. В литературе и вообще в гуманитарной сфере под видом научных обоснований и доказательной базы часто продвигается удивительная дичь, базирующаяся лишь на эффектной подаче. Частные разоблачения тут ни к чему, поскольку станут они только лишним поводам к бездоказательным спорам, но два хороших объяснения принципиальных отличий творчества и научного знания приведём.

Первое — от Михаила Константиновича Петрова. Философа, культуролога, науковеда, адепта греческих пиратов как творцов цивилизации. В официальной науке ему было тесно, а с диссидентами — скучно: «…судя по накопленному материалу, философии вряд ли удастся закрепить созданный философами нового времени предметный симбиоз с наукой: наука ищет повторы, фиксирует их как материал для поведенческих схем, и «познанное» научными методами лишено всех степеней свободы, приговорено к однозначно определенному поведению в фиксированных условиях среды; философия, напротив, занята процессами, где повторы запрещены, и «познанное» философскими методами вовсе не обязательно подлежит вечному заключению в клетку организованного поведения. Скорее как раз наоборот: смысл философских методов в развязывании, в умножении, а не сокращении степеней свободы. В науковедении уже видна принципиальная возможность таких методов, направленных на исследование и преобразование условий научного творчества»²⁶. То есть в науке воспроизводимые результаты необходимы, а гуманитарной сфере они, в сущности, противопоказаны. Как противопоказаны повторяющиеся методы демонстрации этих результатов.

А второе объяснение — от Эдварда Уилсона. Тоже учёного, только биолога. И умного популяризатора, конечно. Мнение это частично следует концепции Латура, но есть важные-преважные мелкие отличия: «Настоящий ученый мыслит как поэт, а трудится как бухгалтер. Он пишет статьи, думая о предстоящей экспертной оценке, надеясь на одобрение рецензентов — признанных ученых с весомой репутацией. Далекие от академических кругов люди плохо понимают, как развивается наука: на самом деле ее развитие зависит как от справедливости результатов, так и от одобрения рецензентов. Репутация — залог успешной научной карьеры. Все ученые могли бы подписаться под словами Джеймса Кэгни, который, когда ему вручали «Оскара» за выдающиеся заслуги в кинематографе, заметил: «В этом деле ты хорош лишь настолько, насколько тебя считают хорошим».

В конечном счете, однако, научная репутация устоит или обрушится в зависимости от количества и качества научных открытий. Другие ученые подвергнут многократной проверке сделанные выводы, и они должны ее выдержать. Полученные данные должны быть безупречными, иначе развалится основанная на них теория. Если в работах ученого найдутся случайные ошибки, репутация будет подмочена. Намеренный же обман карается «смертью» — полным крахом репутации и невозможностью продолжать научную карьеру. В литературе таким эквивалентом особо тяжкого преступления является плагиат. Но не обман! В беллетристике, как и в других изящных искусствах, от автора ожидают свободной игры воображения. Эстетически приятная или иным образом выразительная игра воображения будет оценена по достоинству»²⁷.

То есть, литературная правда неверифицируема в принципе. И продвигать её так, как продвигают науку, обосновывая собственную правоту и одновременную неправоту конкурентов не следует. То есть можно, разумеется, но ради денег, ради карьеры. А не ради истины. Которая, напомним, теперь опять существует.

 

VII. Чего будем делать?

Итак, мы кратко, но не слишком, кажется, голословно попытались установить одну из существенных причин нынешнего тренда на конфликтность и даже агрессию — как минимум, в литературной среде. Причина вроде хорошая: возвращение категорий «истина» и «абсолют»²⁸, а результат — печальный. Разучились мы говорить всерьёз, но аккуратно. А ведь нынешняя ситуации не вечна: наука совершит некую глобальную ошибку, либо просто надоест. И всё заново станет иным.

Как быть? Ну, ясно, что каждый решит только сам. Мне кажется интересным вариант признать, что частичка истины (а в чём эта истина заключена мы, напомню, не знаем) есть не то чтоб у каждого, но у каждого ищущего — точно. Тут мы равноправны. Поэтому смотрим цитату, открывающую нашу статью: «любого поэта можно читать, изучать, любить; о любом тексте говорить серьезно, искать в нем смыслы, красоту, новизну и прочее, вплоть до гениальности». Критически, разумеется. Мы же помним, что носителя истины (пока?) нет.

Или вот, как в стихотворении Владимира Навроцкого:

 

Энтропия

С каким мудаком ни едешь в купе, а послушай его
и всё ему расскажи.
Любой человек прекрасен хотя бы тем, что тёпл
                                                       человек,
разговорчив, округл и жив.

 

Не просто же так именно этот вот скучный чувак дан
                                                      тебе в ощущениях.
Вот это оно и есть, называется «роскошь
                                                      человеческого общения».

 

И то, что его не засыпало снегом в палатке в
                                                      обнимку
с трупом твоим твёрдым
и то, что тебя не засыпало чернозёмом в окопе
                                                      вдвоем
с половиной его трупа
так это считай Мироздание и Провидение,
                                                      сёстры-близняшки, любят тебя
и целуют тебя в морду
и за уши треплют, и чешут загривок –
ласково-весело-грубо.

 

(А люди лучше всего смотрятся не в окопе, не в беге
                                                      и не в казенной вагонной постели,
а лучше всего они смотрятся, когда с энтропией
                                                      бьются
когда, например, становятся к мойке, чтоб вымыть
                                                      вилки, накопленные за всю неделю,
а также чашки и блюдца.

 

и жмётся под мойку испуганное Неустройство Всего,
ему там никак не устроиться
и капает едкое фейри на шкурку его,
и кран с кипятком никак не закроется.

 

никто не отпустит теперь из-под раковины
                                                      ощетинившийся мировой хаос,
не оставит его в покое.
вот так человек на минуту становится богоподобен,
он создаёт Порядок железной рукою).

 

Да даже когда в вагоне сидит и семки грызет, всё
                                                      равно это лучше,
чем если б его вообще не произошло.
ведь он, например, занимает объем, который при
прочих раскладах могло занимать
                                                      какое-нибудь абсолютное зло.

 

поэтому надо наушники вынуть, когда
                                                      путешествуешь в поезде,
с полки своей спуститься и за жизнь с человеком
                                                                                перетереть.
пока не окоп, пока не лавина, пока из-под полки не
                                                                                вылезло всякое
и не устроило тут и потом везде
тепловую смерть²⁹.

 

Вот да. Именно так. Оно ж действительно существует, наверное — зло. Даже и абсолютное. Раз теперь всё существует, то и оно существует. Зачем нормальным-то людям при таких раскладах ссориться? Слушать друг друга надо. Это интересней.

 

__________________________________

¹ Рубинский

² «Срач» — всё-таки, термин сетевой, хоть и правильный.

³ https://gorky.media/context/vot-tut-menya-voznenavideli-po-nastoyashhemu/

⁴ Шахермайр Ф. Александр Македонский. М., 1984. (пер. М.Н. Ботвинника и Б. Фукса). М:, Наука. — 376 с., (с.88).

⁵ Факт, что с биологической точки зрения ризома, хоть в исходном греческом написании, хоть во французском варианте — rhizome — никоим образом не является бесструктурным мочковатым корнем, каковой подразумевали авторы термина, а похожа на редьку, грустен, но гуманитарии любят искажать термины естественных наук. Вольно им. Чай, не во времена Аристотеля живём.

⁶ Жиль Делёз, Феликс Гваттари, Катрин Баке-Клема. «Беседа об Анти-Эдипе». Журнал «L’Arc», 1972 г. Перевод Станислав Мухамеджанов, 2019 г., https://syg.ma/@uncle-stew/biesieda-ob-anti-edipie-s-uchastiiem-fieliksa-gvattari

⁷ Часто говорят «русского космизма», но Тейяр де Шарден не очень русский, вроде.

⁸ https://www.grad-petrov.ru/broadcast/filosofiya-televideniya-gost-program/

⁹ Философия Энди Уорхола (от А к Б и наоборот). Пер. с английского Г. Северской. М.: Издатель Аронов Д.В.  — 268 с. (с.102). В оригинале волшебное сочетание слов звучит как «So what?». Интересными вариантами переводов кажутся так же «Ну, так что же?» «Ну, так что теперь-то?» и особенно — «Ну и чо?». О последнем вологодский поэт Павел Тимофеев написал стихотворение, его можно было б привести тут целиком, но оно появилось лет десять назад, и, фактически, описывает проблему, только осознанную в то время, не предлагая вариантов разрешения.

¹⁰ Антология современной уральской поэзии. 2012-2018. Челябинск, Издательство Марины Волковой. — 760 с. (с. 546).

¹¹ Термин «незалипание» ввёл в оборот Никита Феликсович Алексеев (1953 г) — известный и дорогой авангардный художник, участник группы «Коллективные действия», замечательный интервьюер, оригинальный мыслитель. Смысл незалипания — в лёгком и полном переключении: вот сейчас я художник, в следующий момент — хороший отец, чуть позже — выпиваю, но цельная и полная моя личность находится где-то вне, полностью в процесс не погружаясь. Это похоже на буддистскую теорию скандх, но с высоким уровнем самосознания.

¹² А.Ю. Юрчак. Это было навсегда, пока не кончилось. Последнее советское поколение.  М.: Библиотека НЛО, 2019. — 604 с.

¹³ Волга, № 11-12, 2019.

¹⁴ Секты это отдельно. В сектах привлекает именно цельный, состоявшийся гуру, рассказывающий, как жить.

¹⁵ https://elementy.ru/nauchno-populyarnaya_biblioteka/430463/430464

¹⁶ Аллюзия на «Объектно-ориентированное программирование».

¹⁷ Его катастрофический и очень некрасивый удар по движению толкиенистов мы тут не обсуждаем.

¹⁸ Удивительная палеонтология : история Земли и жизни на ней / К. Ю. Еськов. — М. : ЭНАС, 2008. — 312 с. — (с.19).

¹⁹ Мейясу К. После конечности: Эссе о необходимости контингентности. — Екатеринбург; Кабинетный ученый, 2016. — 196 с.

²⁰ Мейясу К. Дилемма призрака/ Пер. А. Писарева // Логос. 2013. № 2 (92). С. 70—80.

²¹ Оправдание Бога.

²² Борис Поплавский. Из дневников. 1928—1935. — Париж, 1938, — 68 с. Запись от 21.12.1928; с.7-12.  

²³ Термин вновь уведён из естественных наук и до неузнаваемости искажён, но мы по этому поводу уже поворчали. Повторяться не станем.

²⁴ Д. Вяткин. «Плазма в себе»: между онтологией и эпистемологией. Логос. Том 27, № 3,  2017, — с. 57-83.

²⁵ Латур Б. Нового времени не было.. Эссе по симметричной антропоnоrии/ Пер. с фр. Д. я. Калугина; Науч. ред. О.В. Хархордин. — СПб.: Изд-во Европ. ун-та в С.-Петербурге, 2006. — 240 с. (Прагматический поворот; Вып. 1).

²⁶ М.К. Петров Историко-философские исследования. М., 1996. — 512 с.

²⁷ Уилсон Э. Хозяева Земли. Социальное завоевание планеты человечеством. — СПб.: Питер, 2014. — 352 с.

²⁸ Деньги правда ни при чём: заработать можно иначе и больше. Да и славу нынче имеют, скорее, видеоблогеры.

²⁹ Владимир Навроцкий. В ладонях пыль/Поэтическая серия Арсенала. — Нижний Новгород: Приволжский филиал Государственного центра современного искусства, 2013. — 92 с. (с.71)